Мы тут в классе поспорили насчет тебя. Ленка говорит, что если ты выйдешь замуж за француза, то зазнаешься и не будешь больше с нами общаться. А я говорю: нет, Лиза не такая. Если выйдет за француза, говорю, она наверняка будет посылать нам из Парижа духи, сыр, вина, модную одежду… И в гости пожить пригласит, говорю. Ленка считает, что приглашать нас во Францию будет слишком накладно. А я говорю, нет, французы же богатые. Я говорю, Лиза будет с таким мужем как сыр в масле кататься, а немного этого масла и нам перепадет: не обеднеют. Рассуди нас, я права?
Пиши про все, мне очень интересно!
Настя».
Письмо меня ужасно разозлило. Кажется, впервые я почувствовала такое раздражение по отношению к Насте. Конечно, она была моей подругой и оставалась ею. Но какую чушь она писала! Роскошь, аккордеон, от-кутюр, галантные кавалеры… Какой глупый набор заблуждений! А ведь совсем недавно и я их разделяла! Представляла, что, попав в Париж, окажусь в кино, в мечте или в рекламе из того модного журнала. Глупышка! Словно мне не говорили, что реклама всегда лжет и продает нам не товар, а вымышленный образ шикарной жизни!
Я перечитала письмо еще раз. Богатые французы, сыр в масле, «не обеднеют»… Внезапно мне пришли на ум злые слова Антошки. Неужели он был прав?! Ведь в письме Насти читалось именно то, в чем Антони обвинял русских девушек: мысль, что европейцы живут словно у Христа за пазухой, и стремление за счет своей красоты зацепиться, присосаться, урвать кусочек… воспользоваться чужими достижениями и чужим богатством вместо того, чтобы создать свои собственные! Как негры… как алжирцы… неужели и я еще вчера рассуждала так же?!
Злая на себя за свою былую глупость, на Настю за ее нынешнюю, на Марину за то, что притащила меня сюда, на Фабьена, Адама, Антошку и весь Париж за то, что оказался не таким, как я ожидала, я написала подруге такой ответ:
«Настя!
Все, что ты пишешь, — неимоверная чушь! Прежде всего, ни за какого француза замуж я не выйду. Среди тех, с кем я познакомилась по Интернету, француз оказался всего один, и к русским девушкам он относится хуже некуда! Остальные двое — негр и араб! Думаешь, тут повсюду аккордеонисты и романтичные парни в беретах? Держи карман шире! Вся эта романтичная ерунда если и была когда-нибудь, то закончилась до нашего с тобой рождения!
Париж — совершенно не шикарный город, а наоборот — довольно грязный. Насчет того, что улицы моют шампунем, — вранье. В метро воняет, на узких улочках еще хуже! Зайдешь в какое-нибудь кафе — а там весь пол в окурках и посуда битая! Есть районы богатые, а есть такие, где вообще неприятно ходить по улице. Сувениры — отстой, все китайское.
Женщин в шмотках от-кутюр на улицах тоже не увидишь. Все одеты очень просто, я бы даже сказала, небрежно и не по погоде: погода тут как у нас в октябре или ноябре, мы с девчонками одеваемся соответственно (куртки, ботинки и все такое), а француженки ходят в колготках, в балетках, а для тепла — только шарфик и кофта, и та расстегнута. Наверно, французы более морозоустойчивы, чем русские. Или они настолько бедные, что не могут купить теплую одежду. Наша хозяйка сказала, что у нее нет сапог, потому что они дорогие.
Да-да, не удивляйся! Дом у мадам красивый, но это, как говорится, только фасад! Мебели в наших комнатах мало, да и та не ахти. Отопления то ли нет, то ли оно такое, что все равно как не было бы. Вода в душе чуть теплая. Кормят мало и невкусно. В общем, экономят на всем, на чем только можно! То ли хозяйка жадюга, то ли свой дом и все остальное она взяла в кредит.
В общем, выброси из головы глупые мысли об устрицах и шикарных условиях! Это просто стереотипы, рекламные образы, наши фантазии! А главное — прекрати мечтать о том, чтобы перебраться в Париж насовсем. Думаешь, нас тут ждут? Думаешь, мы тут кому-то нужны?
Шиш!
Пока.
Лиза».
Отослав письмо, я вернулась в читальный зал, чтобы проверить, не собирается ли Марина уходить из этого скучного места. Но сестра сказала, что закончит не раньше чем через два часа: она, видите ли, нашла книгу какого-то новейшего французского историка, которой у нас нет и которая является «последним словом в науке». Пришлось мне вернуться к компьютерам.
Я снова вошла в Интернет и от нечего делать стала искать информацию про все новые вещи, с которыми так или иначе столкнулась в Париже. Прочитала про эндивий, про халяль, про оборону Севастополя, про сыры, про колониализм, про войну в Алжире, про «Гуляние в Мулен де ля Галетт», про то, почему мусульманам нельзя рисовать людей и животных и почему обращение «мадемуазель» больше не применяется… Не буду пересказывать здесь все это: будет скучно, да к тому же вы и сами сможете найти в Сети любые сведения.
По прошествии полутора часов я, кажется, задала Яндексу все вопросы, какие только смогла придумать. Именно тогда я от скуки, от нечего делать, от безысходности, без всякой надежды и просто по привычке зашла на сайт международных знакомств. Что я хотела найти там? Писем ни от Фабьена, ни от Адама, ни от Антошки не ожидалось; даже если бы они были, я бы все равно не ответила. Искать нового, четвертого, француза не было времени — да, по правде сказать, и желания. Кажется, я просто бездумно щелкала мышью, пытаясь убить полчаса за привычным занятием… и вдруг нашла письмо от Жан-Батиста.
Да, именно так его и звали — Жан-Батист! Одно из моих любимых французских имен, которое наша учительница Дельфина на прошлом занятии назвала (наравне с Луи) старомодным и неиспользуемым. Он писал, что увидел мою анкету и сразу понял, что ищет девушку вроде меня. Писал, что я красивей всех, кого он видел. Что ему шестнадцать лет, и мы ровесники. А еще писал, что он живет в Париже!
Меня сразу насторожило одно: отсутствие фотографии в анкете этого нового ухажера. «Негр? Араб? Китаец?» — пронеслось в голове. С другой стороны, терять мне было все равно нечего, а комплименты, что уж тут скрывать, очень порадовали. В результате я написала ответ Жан-Батисту, сообщив, что как раз нахожусь в Париже, но корректно (как мне показалось) предупредив, что не буду завязывать отношений с парнем чужой расы или религии.
«Вряд ли из этого выйдет что-то путное, — объясняла я самой себе, опять возвращаясь в читальный зал. — Нечего раскатывать губу. Если не очаровываться, то и разочарование не придет. Мне будет чем заняться в Интернете — и то ладно».
После библиотеки мы быстро перекусили, встретились с Кариной и Ириной и все вчетвером пошли в Лувр, где и пробыли до самого закрытия. В этом огромном хранилище ценностей каждая из нас нашла что-то свое. Маринка зависала от картин художников, участвовавших в ее любимых исторических событиях. Ирка сообщила, что родители велели ей посмотреть на Венеру Милосскую, Нику Самофракийскую и Джоконду, и носилась в поисках этих растиражированных шедевров, не обращая внимания на все остальное. Карина, похоже, вообще не интересовалась выставленными экспонатами: заходя в очередной зал, она окидывала его взглядом, находила красивый фон и выгодный ракурс для своей физиономии и заставляла нас снимать себя на фоне произведений, на авторство, название и смысл которых ей было плевать. Что же до меня, то я, если честно, не увлекаюсь ни изобразительным искусством, ни выполнением обязательной туристической программы, ни фотографированием своей персоны. Поэтому меня в Лувре больше всего заинтересовали не экспонаты, а посетители. Кого только тут не было! И волосатые хиппи, и престарелые «люди искусства» в велюровых пиджаках и шейных платках, и восторженные толпы китайцев (или японцев?), фотографирующие все на своем пути, и женщины в черных чадрах до пят, странно сочетающихся с разноцветными рюкзачками за спинами, и даже настоящие индейцы — с темной кожей, узкими глазами, в цветных накидках и высоких шляпах, которые принято носить то ли в Перу, то ли в Боливии, то ли в Венесуэле… Я как будто находилась не в центре Парижа, не в центре Франции, а в центре мира!
После Лувра мы были настолько уставшими, что смогли только поужинать и, не говоря друг другу ни слова, завалиться спать. А на следующий день, в воскресенье, сели на электричку и поехали на весь день в Версаль.
Наверное, вы знаете, что Версаль — это резиденция французских королей, служившая таковой в XVII–XVIII веках. Иными словами, маленький городок под Парижем наподобие питерского Петергофа. Все мы ожидали от этой поездки чего-то необыкновенного: погружения в королевскую жизнь, настоящей придворной атмосферы, путешествия на триста лет назад… и, если честно, были разочарованы. Версаль был красивым… но мертвым. Придворной атмосферы в нем осталось не больше, чем в Лувре или в Зимнем дворце. Лепнина и позолота нам быстро приелись; живопись после вчерашнего просто уже не лезла. Толпа туристов из интересной превратилась в раздражающую: ни одну скульптуру в версальском саду нельзя было сфоткать без того, чтобы в кадре не оказалась куча народу.
— Такое ощущение, что сегодня пятое октября тысяча семьсот восемьдесят девятого года, и мы — среди толпы санкюлотов[9], пришедшей из Парижа и ворвавшейся в королевские покои, требуя хлеба, — не удержалась от умничания Марина.
Совершенно иным делом оказалась спрятавшаяся вдалеке от дворцового комплекса деревушка. Нет, не настоящая. Игрушечная! Оказывается, королева Мария-Антуанетта, о которой мы уже столько наслушались от Маринки, любила изображать из себя крестьянку, так что велела выстроить для себя этот уголок сельской жизни, где развлекалась, пила шампанское и даже сама иногда доила коров. Подозреваю, что условия здесь сильно отличались от настоящей деревни. Игрушечный поселок королевы напоминал скорее декорации к фильму-сказке или локацию из компьютерной игры в стиле фэнтези. Если честно, в этой сказке мне хотелось бы остаться навсегда. Жаль, что это было невозможно.
Возвращаясь из Версаля, я задумалась о том, что поскорее бы наступил понедельник. Тогда с утра мы снова пойдем в школу, где я первым делом выйду в Интернет и посмотрю, что мне ответил Жан-Батист.
Чуть позже я поймала себя на том, что вспоминаю об этом парне, в сущности совершенно мне незнакомом, уже пятый раз за день.
В понедельник в нашей группе появились новые ученицы — Татьяна и Дженифер. Урок начался со знакомства с ними. Первая, как и Наташа, вышла замуж за француза, переехала из России в Париж и теперь посещала языковые курсы, чтобы лучше адаптироваться в стране. Дженифер была из США. Ее посадили рядом со мной. Эта девушка оказалась более воспитанной, чем два уже знакомых мне ее соотечественника, но очень уж странной. Выяснилось это после того, как Дельфина, разбив нас на пары, дала задание: совместно придумать (договорившись между собой по-французски) сюжет для какой-нибудь смешной сценки и разыграть ее без слов так, чтобы остальные догадались, о чем речь. Дженифер, которая оказалась моей парой, стала восторженно предлагать сюжеты, все как один связанные с нарушением какого-нибудь мелкого американского закона и попаданием в полицию: провоз ребенка без детского кресла, некультурное поведение в парке, покупка алкоголя несовершеннолетним… Именно такими, на взгляд американки, были увлекательные приключения. Я предложила ей не мудрить, а просто разыграть сценку экзамена с неготовым студентом и злобным преподавателем.
Впрочем, не об Америке, не о студентах и даже не о Дельфине думала я всю первую половину занятия. Я думала о том, как бы дождаться перерыва. А потом, едва он начался, помчалась в рекреацию, к компьютерам.
Жан-Батист ответил. Он заверил меня в том, что он не негр и не араб. Правда, фото так и не прислал. Но главным было то, что Жан-Батист уехал из Парижа — и как раз до того дня, когда мне самой придет время отправиться восвояси! Разминулись! Что за невезение!
После окончания второй половины занятий я обратила внимание на русскую речь в рекреации и случайно подслушала разговор Наташи и Тани.
— Работы тут не найдешь, — вздыхала одна. — Мой диплом всерьез не воспринимают. Как увидят, что иммигрантка, — сразу от ворот поворот. В Макдональдс, что ли, пойти, бутербродами торговать?
— Я тоже сижу дома, — отозвалась вторая. — Стреляюсь со скуки. Муж считает, что я должна тусоваться с его друзьями, а с ними одна зевота! На все праздники одно и то же: Рождество — в клуб, Новый год — в клуб, День Валентина — в клуб… А в этом клубе с ними и поговорить не о чем! Живут уныло, ничем не интересуются. Зато сколько самодовольства! Они думают, что лучше, цивилизованнее меня, только потому, что они французы, а я русская!
— Это уж точно. А как я скучаю по своим друзьям в Донецке!
— А я к маме хочу… Но Анри не нравится, когда я уезжаю к ней слишком часто…
Произнеся эти слова, русские жены французов замолчали, а вскоре развернулись спинами и занялись своими делами. Похоже, они не знали, о чем еще говорить. Я посмотрела на стайку американцев, на кучу японцев, на китайцев, которые всегда и везде появлялись компанией… А мы с Наташей, учась в одной группе, всего однажды перекинулись парой фраз и ни разу не пообщались по-человечески!
Какие же мы, русские, недружные!
Сами себя не любим, не уважаем… А потом удивляемся, что и другие так же к нам относятся.
Глава 9 День за днем
Вторая неделя в Париже оказалась проще, спокойней и как-то короче первой. Видимо, пропало ощущение новизны, чувство ежечасного открытия. Для перемещения в некоторых районах нам уже не требовалась карта. Распорядок дня стал привычным. Многое, что раньше было в новинку, больше не привлекало, не удивляло. Словом, если прежде мы смотрели на Париж как дети, только что пришедшие в этот мир и любопытные ко всему, то теперь превратились во взрослых, погрязших в рутине, удовлетворивших свою жажду познания и удивляющихся, отчего время бежит так быстро.
Конфликты между нами тоже стерлись. Карина насытилась магазинами, Ирина выполнила предписанную родителями программу, Марина побывала в исторических местах, куда стремилась. Мы устали от раздоров, научились договариваться, снова начали ходить все вчетвером. Вторая неделя была не такой бурной, не такой богатой на открытия, как первая. Эти открытия, без сомнения, приятные, не то чтобы стерлись из памяти или выцвели, а как-то слиплись, потеряли свои подробности, ставшие из любопытных обыденными. Дни недели пробежали перед нами, как вагоны поезда, похожие один на другой и уносящиеся прежде, чем наблюдатель сможет увидеть, где их границы.
В понедельник после занятий мы посетили кладбище Пер-Лашез, находившееся совсем рядом с нашей школой. Честно говоря, я была против этой затеи: не понимала, какой смысл шататься по некрополям. Мы же не готы, в конце концов! Но Пер-Лашез оказалось совсем не готичным, а светлым и даже уютным. Оно походило на парк для прогулок, а не на могильник. Здесь не было ни привычных нам оградок, ни заслоняющих солнце мрачных деревьев. Зато повсюду стояли какие-то странные будки, похожие на кабины лифтов. Найдя в одном из них окошечко и заглянув внутрь, я увидела маленький затянутый паутиной алтарь, статую Богоматери, букет искусственных цветов и несколько ящичков с надписанными на них именами людей и датами их жизни. Это был семейный склеп! И, судя по указанным годам, довольно старый: несколько захоронений датировались еще XIX веком. Наверно, здесь лежат богатые буржуа, чинные и больше всего на свете ценившие благопристойность: он — во фраке и цилиндре, она — в кринолине и чепчике… А теперь по мощеным дорожкам вокруг их последнего пристанища бегают детишки, бродят зеваки, шагают группы туристов.
Туристы появлялись тут не случайно. Дело в том, что на Пер-Лашез покоилось много знаменитых людей. Специальный указатель их могил располагался у входа — и в этом указателе были не только французы! Карина сообщила, что ее парень поручил ей сфотографировать последний приют Джима Моррисона, и мы, найдя его на карте, отправились туда. Могила была видна издалека по скоплению вокруг нее фанатов. Неподалеку тоже толпились люди: там лежала Эдит Пиаф.
Во вторник мы продолжили загробную тему и пошли в катакомбы. Вот где было по-настоящему страшно! Марина рассказала, что парижские подземелья появились не просто так: это были бывшие карьеры, где добывался известняк, служивший строительным материалом для местных зданий. В определенный момент карьеры так разрослись, а Париж настолько расширился, что первые начали угрожать второму: говорят, что кое-где земля проваливалась, поглощая возведенные на ее поверхности дома. Примерно в это же время — а дело было в конце Маринкиного любимого XVIII века — возникла еще одна проблема: старинное кладбище Невинных, где хоронили уже на протяжении нескольких столетий, начало источать такое зловоние, что его из санитарных соображений пришлось срочно закрыть. Старинные могилы раскопали, кости продезинфицировали и на специальных траурных повозках перевезли в заранее же подготовленные карьеры. Так и появились катакомбы с оссуарием — складом костей.
Потащила нас в это место, конечно, тоже моя сестра. Наверно, ей было важно, что где-то здесь находятся останки жертв Варфоломеевской ночи[10], а может быть, и ее любимых героев-революционеров. Меня привлекла сама экстремальность этого приключения. Карина купилась на то, что это модный туристический маршрут. Ира побоялась идти наперекор остальным. Хотя ее трусость мы явно недооценили. Едва оказавшись внизу и увидев вокруг себя груды черепов и костей, она подняла такой визг, что мы побоялись, как бы ее не хватил инфаркт. Учитывая, что мы тоже были напуганы увиденным, наш страх оказался как бы двойным. В общем, пребывание в катакомбах пришлось прервать. «Обзавидуются!» — радостно думала я, покидая подземелье и предвкушая, как расскажу об этом походе московским готам.