— Точно не знаю. Но в восьмидесятых доктор провел около десяти лет во Вьетнаме.
Лейтенант на ходу достал из кармана картонную папку и время от времени сверялся с записями:
— Фон Кейн был восточным немцем. Жил в Лейпциге. Потому-то его и пустили во Вьетнам — тогда это была совсем закрытая страна.
— Хотите сказать, он был коммунистом?
— Именно так. В то время восточному немцу было гораздо легче поселиться в Хошимине, чем отправиться за покупками в Западный Берлин.
Патрик Ланглуа перелистал еще несколько страничек:
— Единственная «сумеречная» для нас зона в его карьере — период между шестьдесят девятым и семьдесят вторым. Никто не знает, где он был в те годы. После разрушения Стены фон Кейн вернулся в Германию и поселился в Западном Берлине. Он очень быстро освоился, проявил себя, и интеллектуалы бывшей ФРГ приняли его в свой круг.
— У вас есть хоть какая-нибудь версия убийства? — Диана решила вернуть сыщика к реальности.
— Никаких мотивов. Все восхищались этим человеком. Несмотря на одну его странность.
— О чем вы?
— Он был невероятным бабником. Каждой весной соблазнял медсестер более чем экзотическим способом.
— Как именно?
— Фон Кейн пел. Оперные арии. И его пение сводило с ума весь женский персонал больницы.
Настоящий Казанова. Но я не верю, что ревность может быть мотивом…
— Тогда что же?
— Сведение счетов. Месть за погибших в ГДР близких, что-то в этом роде… Но фон Кейн вышел из игры — жил во Вьетнаме и не был уличен в контактах с коммунистическими властями. Хотя я продолжаю копать в этом направлении.
Они перешли в сады обсерватории. Дома подступали вплотную к высокой решетке тенистого прохладного парка.
— Честно говоря, — выдержав секундную паузу, произнес инспектор, — один вопрос волнует меня не меньше самого убийства: почему этот человек проник в больницу ради вашего сына?
Диана вздрогнула:
— Вы усматриваете связь между убийством и Люсьеном?
— Не выдумывайте… Но его вмешательство — часть головоломки, оно способно помочь нам лучше понять этого человека.
— Не вижу, каким образом.
— Давайте рассуждать вслух. Знаменитый врач, крупная величина в своей стране, внезапно оставляет работу, несется в аэропорт и самым ранним рейсом вылетает в Париж — нам удалось восстановить его маршрут. Из Руасси он едет прямо в Неккер, сооружает фальшивый бейджик, крадет ключи и ложным вызовом отправляет всех медсестер в отделение доктора Дагера, чтобы никто не помешал ему проникнуть в реанимацию…
Диана вспомнила, как тихо было в коридоре: значит, это фон Кейн позаботился… Лейтенант продолжил:
— Зачем он все это проделал? А затем, чтобы срочно применить к Люсьену свою таинственную методику. Это была спасательная операция, Диана. И спасти фон Кейн хотел именно вашего сына.
Диана слушала, не перебивая. Вопросы Ланглуа подкрепляли ее собственные сомнения. Почему немец заинтересовался Люсьеном? Кто его предупредил о критическом состоянии мальчика? Был ли у него сообщник в больнице? Лейтенант задал следующий вопрос, и Диане показалось, что он прочел ее мысли:
— Мог с ним связаться кто-то из ваших близких?
Она покачала головой, заслужив одобрительный взгляд сыщика, и поняла, что он успел это проверить. Ланглуа толкнул калитку следующего сада и пропустил Диану вперед.
— Мы опрашиваем персонал больницы. Врачей, сестер. Возможно, кто-то его знал. Лично или просто встречал имя. Немецкая полиция проверяет все его звонки и электронную почту. Точно известно одно: фон Кейна предупредили, как только случился последний кризис, когда французские врачи опустили руки.
Они шли по тихой тенистой аллее. Камешки гравия поскрипывали в такт их шагам. Диана спросила:
— А насчет способа убийства есть что-нибудь новое?
— Нет. Вскрытие — мы сделали его у себя — подтвердило данные виртуального «погружения». Жестокость, с которой было совершено убийство, потрясает. Это напоминает некий… жертвенный акт. Мы проверили по картотеке: прецедентов во Франции не было. Судмедэксперт установил всего один новый факт: фон Кейн страдал любопытной болезнью.
— Какой именно?
— У него была атрофия желудка, что заставляло его пережевывать пищу до консистенции жвачки. Вот откуда следы на стенах в холодильной камере. Когда на фон Кейна напали, он изрыгнул из пищевода все красные ягоды.
Диане казалось, что слова Ланглуа проникают ей под кожу, прорастая вглубь крошечными кристалликами страха. Скрытая реальность просачивалась внутрь ее существа, превращаясь в подлинный кошмар.
Они подошли к фонтану обсерватории: восьмерка лошадей вставала на дыбы под бурным водопадом струй. В этом уголке парка, где ветер раскачивал кроны деревьев, а в воздухе блестели серебристые капельки влаги, Диана всегда чувствовала грусть и пустоту. Сегодня это ощущение было особенно сильным.
Ланглуа подошел ближе, чтобы не перекрикивать шум фонтана.
— Последний вопрос, Диана: ваш приемный сын мог родиться во вьетнамской семье?
Она медленно повернулась и взглянула на него сквозь пелену слез, не чувствуя ни разочарования, ни потрясения. Она поняла, зачем сыщику понадобилась эта утренняя прогулка, но ответила не сразу. Ланглуа разозлился: то ли на нее — за молчание, то ли на себя — за вопрос. Он сказал, повысив голос:
— Фон Кейн провел во Вьетнаме десять лет! Я не могу не учитывать это обстоятельство! Допускаю, что он знал семью Люсьена.
Диана не реагировала, Он повторил приказным тоном:
— Отвечайте, Диана! Люсьен может быть вьетнамцем?
Она окинула взглядом лошадей в фонтане. На лице и стеклах очков оседала влага.
— Не знаю. Все может быть.
Голос полицейского смягчился:
— Сумеете навести справки? Свяжетесь с приютом?
Диана подняла глаза. По небу над бульваром Пор-Руаяль плыли грозовые тучи. Она с ностальгическим сожалением вспомнила ртутный блеск муссонных облаков над Ранонгом.
— Я позвоню, — пообещала она. — Буду искать. И помогу вам.
16
На обратном пути Диана перебирала в голове самые фантастические предположения. На бульваре Пор-Руаяль она убедила себя во вьетнамском происхождении Люсьена. На улице Барбюса пришла к выводу, что Рольф фон Кейн знал его семью. Каким-то загадочным образом малыш был разлучен с родителями, после чего кто-то — совсем уж непостижимо — предупредил немецкого врача о том, что он во Франции. На улице Сен-Жак Диана вообразила, что родитель Люсьена, большая шишка, хоть и отказался от сына, но продолжает следить за его судьбой, вот и связался в срочном порядке с рефлексотерапевтом… За этими бредовыми рассуждениями Диана не заметила, как доехала до дома.
Войдя в квартиру, она успокоилась. Привычные звуки и запахи, населявшие ее маленькую трехкомнатную квартирку, ослабили напряжение. Диана переводила взгляд со светлых стен на паркет красного дерева и длинные белоснежные шторы (в дождливые дни ей иногда казалось, что они насквозь пропитались солнцем), долго вдыхала аромат воска и запах жавелевой воды, витавшие в воздухе после генеральной уборки. Наутро после «чудотворной» ночи Диана вычистила углы и закоулки, чтобы уничтожить все, что могло напомнить о тоске и одиночестве двух страшных последних недель. Запах чистоты внес умиротворение в душу и укрепил ее решимость.
Диана взглянула на часы и высчитала разницу во времени с Таиландом. В Париже полдень, значит, в Ранонге пять вечера. Она взяла папку «Усыновление», пошла в спальню, села на пол и прислонилась спиной к кровати. Чтобы справиться с волнением, Диана применила классический прием расслабления техники Вин-Чун, сфокусировав дыхание под пупком в районе диафрагмы. Она поняла, что готова, когда воздух, напитав ее кровь, вернулся в исходную точку, а в душе великой пустотой поселилось спокойствие.
Диана сняла трубку и набрала номер приюта, патронируемого Фондом Борья-Мунди. После нескольких прерывающихся гудков ей ответил гнусавый голос. Она сказала, что хочет поговорить с Терезой Максвелл. Две минуты ожидания показались Диане вечностью, и слова «Я слушаю» ударили по барабанным перепонкам, как дверь по пальцам.
— Госпожа Максвелл? — Диана произнесла это чуть громче, чем сама того хотела.
— Да. Кто со мной говорит?
Связь была очень плохой, и Диана едва слышала голос директрисы.
— Это Диана Тиберж. Мы встречались около месяца назад. Я приезжала в ваш центр 4 сентября. Я та женщина…
— С золотой серьгой?
— Совершенно верно.
— Почему вы звоните? Что-то стряслось?
Диана вспомнила добродушное выражение лица Терезы, ее испытующий взгляд и не задумываясь солгала:
— Нет, вовсе нет.
— Нет, вовсе нет.
— Как чувствует себя мальчик?
— Прекрасно.
— Вы звоните, чтобы сообщить мне об этом?
— Да… Честно говоря, не совсем. Я хочу кое о чем вас расспросить.
Тереза ничего не ответила, и Диана продолжила:
— Во время нашей встречи вы сказали, что ничего не знаете о происхождении ребенка.
— Именно так.
— Вы не знаете его семью?
— Нет.
— Вы никогда не видели его мать?
— Нет.
— Вы не догадываетесь об этнической принадлежности Люсьена и понятия не имеете, почему его бросили?
После каждого вопроса Дианы Тереза Максвелл выдерживала короткую враждебную паузу.
— К чему вы ведете? — наконец спросила она.
— Ну… я ведь его приемная мать. И имею право узнать некоторые вещи, чтобы лучше понять моего сына.
— Все верно, но тут есть один нюанс: вы явно чего-то недоговариваете.
Диана представила себе маленькое тельце Люсьена: бинты, аппарат искусственного дыхания, трубки капельниц. У нее перехватило дыхание, но она справилась с эмоциями:
— Я ничего от вас не скрываю! Просто хочу побольше узнать о моем малыше…
Тереза Максвелл вздохнула, но ее тон смягчился:
— Я рассказала вам все, что знала, во время нашей первой встречи. По улицам Ранонга бродит множество беспризорных и бесприютных детей. Когда один из них серьезно заболевает, мы его забираем, вот и все. Так было с Лю-Сянем.
— Чем он болел?
— Мальчик страдал от обезвоживания и недоедания.
— Сколько времени он пробыл в приюте к тому моменту, как я за ним приехала?
— Около двух месяцев.
— И вы больше ничего о нем не узнали?
— Мы не ведем расследований.
— Его никто не навещал?
Помехи на линии усилились. Диане показалось, что ее хотят сознательно разлучить с собеседницей, чтобы та не выдала никакой информации. Но тут Тереза проскрипела:
— Берегитесь, Диана.
Молодой женщине показалось, что голос прозвучал прямо у нее в голове. Она содрогнулась и пролепетала:
— Че… Чего я должна опасаться?
— Себя самой, — шепнула директриса. — Многие знания — многие печали. Боритесь с искушением, не копайтесь в прошлом Лю-Сяня. Теперь мальчик — ваш сын. Вы — его единственный предок. Ограничьтесь этим знанием.
— Но… почему?
— Поиски никуда не приведут. Для приемных родителей это настоящее бедствие. В какой-то момент каждого из вас обуревает желание выяснить, найти, докопаться до правды. Вы как будто хотите наверстать то волшебное, таинственное время, которое вам не принадлежало. Но у детей есть прошлое, и тут вы не властны что-либо изменить. Это теневая сторона их жизни.
У Дианы так пересохло горло, что она не могла вымолвить ни слова. Тереза продолжила:
— Вы знаете, что такое палимпсест?
— Ну… думаю, да…
Уловив колебание в голосе Дианы, Тереза решила освежить ее память:
— Это античные пергаментные свитки, с которых в средние века счищали первоначальный текст и делали поверху новые записи. Но древнее послание не исчезало бесследно — оно сохранялось в текстуре бумаги. С приемным ребенком происходит примерно то же самое. Вы будете растить его, воспитывать, научите множеству разных вещей, приобщите его к своей культуре, привяжете к себе… Но в глубине его существа навечно пребудет другой «манускрипт». Ребенок не оторвется от своих корней. Генетическое наследие предков, родины, среды обитания никуда не исчезнет… Вы должны научиться жить с этой тайной. Уважайте ее. Только так вы научитесь по-настоящему любить сына.
Жесткий тон Терезы смягчился. Диана мысленно вернулась в приют. Вспомнила тамошние запахи, залитые солнцем палаты, витавшие в воздухе печаль и надежду. Директриса была права. По сути. Но она понятия не имела о подлинном контексте их истории. Диана во что бы то ни стало должна была получить точные ответы на свои вопросы.
— Скажите мне одно… — Она решила подвести черту под разговором. — Как по-вашему, Люсьен может быть вьетнамцем?
— Вьетнамцем? Господь милосердный! Откуда такая идея?
— Как вам объяснить… Территориально Вьетнам находится достаточно близко и…
— Нет. Исключено. Кстати, я говорю по-вьетнамски. Диалект Лю-Сяня не имеет ничего общего с этим языком.
— Благодарю вас, — пробормотала Диана. — Я… я вам еще позвоню.
Она повесила трубку. Слова Терезы Максвелл бились под черепом подобно звукам музыки, уносящимся с хоров под своды ледяного нефа.
На поверхность сознания всплыло давнее воспоминание.
Это случилось в Испании, во время экспедиции в Астурию. В один из свободных дней она посетила древний монастырь. Монахи возносили молитвы Всевышнему, размышляли о тщете земной жизни, вслушивались в шепот серых камней.
В библиотеке Диана обнаружила завороживший ее воображение предмет. В стеклянной витрине на стальных тросиках висел свиток. Шершавый бледно-розовый пергамент выглядел как живое существо. Текст был написан готическим шрифтом, тесные ровные строчки соседствовали с изящными миниатюрами.
Но волшебство заключалось в ином.
Через равные промежутки времени в витрине зажигался луч ультрафиолетового света. Когда он падал на пергамент, под черными готическими буквами проступал другой шрифт — округлый, написанный красной тушью. То были остатки первоначального текста, датируемого эпохой Античности. Они напоминали отпечаток в теле пергамента.
Теперь Диана понимала: если ее ребенок — «палимпсест», если его прошлое — своего рода полустершийся текст, у нее есть обрывки этого текста. Лю. Сянъ. Плюс те несколько слов, которые он повторял все три недели, что жил рядом с ней в Париже. И перевести их Тереза Максвелл не могла.
17
Отделение Национального института восточных языков и культур находилось на улице де Лилль, прямо за музеем д'Орсе. Большое темное здание вид имело внушительный, даже величественный, как большинство домов VII округа.
Диана пересекла отделанный мрамором вестибюль и углубилась в лабиринт лестниц и аудиторий. На втором этаже она обнаружила отделение языков Юго-Восточной Азии, представилась секретарше журналисткой, сказала, что готовит репортаж: о народностях, населяющих территорию «золотого треугольника», и поинтересовалась, может ли встретиться с Изабель Кондруайе, чье имя она якобы нашла в томе энциклопедии «Плеяд», посвященном этнологии. Изабель Кондруайе считалась лучшим специалистом по народам, населяющим этот регион.
Секретарша улыбнулась в ответ и сообщила, что Диане очень повезло: профессор Кондруайе как раз сейчас читает лекцию и ее можно подождать на первом этаже в аудитории № 138.
Диана немедленно отправилась вниз. Крошечная классная комната располагалась на антресольном этаже: окна из многослойного стекла выходили во внутренний двор на уровне земли. Тесно стоявшие столики, черная доска и запах полированного дерева напомнили Диане студенческие времена. Она села за последнюю парту — сработал давний рефлекс одиночки — и помимо собственной воли погрузилась в воспоминания о студенческой жизни.
Она думала не о часах и днях, проведенных на лекциях и семинарах, а об экспедициях, в которые ездила, учась в аспирантуре. Диана никогда не была усердной ученицей. Не питала страстной любви к аналитической работе и теоретизированию. Ее увлекала только полевая работа. Функциональная морфология. Аутэкология. Топография жизненных пространств. Динамика популяций… Все эти термины и дисциплины давали Диане предлог для бегства на природу, где она могла выслеживать, наблюдать и постигать дикую, первозданную жизнь.
С самого первого похода Диана преследовала единственную цель: постичь жестокость охоты и свирепую, неистовую силу хищников. Она жаждала разгадать тайну: что происходит, когда челюсти хищника с лязгом впиваются в живую плоть. Возможно, тут и понимать-то нечего — нужно просто почувствовать? Наблюдая, как крупные хищники, притаившись в чаще, караулят добычу, как сохраняют неподвижность, сливаясь с кустами и деревьями, и как будто растворяются во времени и пространстве, Диана знала: однажды она научится достигать полной концентрации и сможет превращаться в такого хищника. Не стоит пытаться понять животный инстинкт. Нужно «надеть» его на себя. Превратиться в слепой импульс, в разрушительный порыв, руководствующийся исключительно собственной логикой…
Дверь неожиданно распахнулась.
Высокие скулы украшали лицо Изабель Кондруайе, как туфли на шпильках украшают женские ноги. Светло-каштановые волосы, короткая стрижка, раскосые глаза чайно-зеленого цвета, похожие на два молодых миндальных ореха. Растворенная в крови этой женщины капелька азиатской крови не делала ее похожей на прелестную экзотическую куклу. Изабель выглядела твердой и неприступной, как высокая скала. Диана поднялась ей навстречу. Изабель сразу перешла к делу: