Качалкин приносил записки каждый день, иногда по два раза — утром и вечером. В порыве азарта Сорока ни разу не спросил себя о том, что дежурный по следственному изолятору делает на работе три дня подряд.
Вместо этого он жадно пожирал глазами маляву, в которой значилось:
«Колись на все темы, чтобы не путаться. За адвоката у нас Волокитин из Москвы, он на суде все поломает, скажет, что ты невменяемый. Волокитин говорит, что доказать это легко».
Шутка Копаева была на грани риска.
— Кто такой Волокитин? — спрашивал Сорока Белку.
— Чтоб у меня такой адвокат был!.. — сетовал на жизнь тот. — Он завсегда такого гуся выводит, что перед самым объявлением приговора судья уже не понимает, кого садить, а кто потерпевший.
Белка вообще целыми днями вел такие разговоры, что у Ферапонтова уже часам к четырем начинала нестерпимо болеть голова. Темы таежного убийцы полицейских сводились к тому, что жизнь дерьмо. Стоит только один раз ошибиться, и тебя тут же сожрут вместе с обувью. Каждый вечер заканчивался рассказами о том, как Белка лет десять назад работал на побегушках у патологоанатома. Кишки, печень, селезенка…
Все это стояло у Сороки перед глазами и нестерпимо угнетало. Он уже дважды во время вывода на очередной допрос молил конвой, чтобы его перевели на общак, но ему всякий раз отказывали. Он засыпал с головной болью, просыпался с ней. Вместе с ним на одной площади в пять квадратных метров поднимался и занимательный рассказчик. Этот омерзительный Белка путал мысли, мешал думать, давал дебильные советы. Всякий раз, едва на лицо Сороки заползала маска задумчивости, он тут же предлагал поговорить о его проблемах.
В интересах дела Локомотив велел колоться. Яша знал, что делал. В конце концов, столичный адвокат тоже должен отвечать за базар. В противном случае и его найдут в Исети с каким-нибудь тяжелым грузом на ноге.
Ферапонтов сидел напротив видеокамеры и Меркулова и спокойно говорил:
— Зелинский и Гонов подложили автомат Кускову. Когда Виталька на Шебанина обиделся, Яша велел убрать обоих ментов. Мы с Грошевым застрелили сначала Зелинского, а потом и Гонова. Рожина резали копы, с них и спрос. Мы только смотрели, чтобы они дело до конца довели.
— А зачем Шебанин велел Рожину сфальсифицировать заявление с целью оговорить следователя Пермякова, если он и без того подготавливал документы таким образом, что Кускова должны были освободить из-под содержания под стражей?
— А никто и не оговаривал. Рожина посылали, чтобы тот ему дом предложил. Следак согласился. Вот и все дела. А что Рожин в полицию обратился… — Сорока усмехнулся. — Это он так, на всякий случай.
Антон просмотрел запись и задумался.
— Может, он дуру гонит, облегчая задачу Волокитину? — предположил Пащенко. — Мы же гарантировали ему положительные результаты психиатрической экспертизы. Кстати, кто такой Волокитин? Он насколько крут, что я о нем ни разу не слышал?
— О нем никто не слышал, — продолжая хмуриться, пробормотал Копаев. — Слушай, Пащенко, Сорока только что испортил нам триумфальное шествие.
Ферапонтов рассказал очень многое. Одной фразой он зачеркивал весь их труд. Все становилось ясным. Включая и доказательства того, что Пермяков вымогал у Рожина взятку.
— Ерунда, — отмахнулся прокурор. — У него сейчас после камеры голова кубовидная. Напиши ему, что Пермякова подставляли, он и это скажет.
На следующем допросе Сорока кивал и талдычил:
— Шебанин решил изолировать Пермякова, потому что для следствия тот был опасным человеком. Он решил использовать Рожина, который задолжал ему.
— А почему вы на предыдущем допросе утверждали обратное? — вопрошал Меркулов.
— Знаете, в деле столько фигурантов, что я стал забывать, кто что делал. Вы не в курсе, как «Динамо» с «Аланией» отыграло?
После этой тирады Антон стал опасаться, что Ферапонтова можно было признать невменяемым на основе одних видеозаписей допросов и без участия несуществующего Волокитина.
Вечером четвертого дня переписки Качалкин привез на встречу с Подлизой записку. Тот прочитал ее, обомлел и погнал машину к Локомотиву.
— Яша, ерунда какая-то получается! — восклицал он, шаря в карманах в поисках малявы. — Ты почитай, что Сорока пишет!
Локомотив спокойно ждал. Грошев обшарил все карманы и нашел записку в барсетке. Яша принял ее и углубился в текст.
«Следак проболтался, что ему звонила жена З. Сучка рассказала о тайнике на чердаке их дачи, где З. хранил свои письма. З. велел сучке поднять их, если с ним что-нибудь случится. Следак уверен, что эти бумажки закроют тему и без моих показаний. Надо сала, чая и сигарет».
Яша нахмурился, увел взгляд к потолку, почесал мочку уха, поморгал, крепко сжимая веки.
— Слушай, Вова, как выглядит человек, который приносит тебе эти писули?
— Как ты и описывал в самом начале: нос картошкой, родинка на левой щеке, губы тонкие, майор. Когда говорит, слегка заикается. А что?
— Это Качалкин, верно. — Шебанин опять задумался. — Вовчик, позови-ка сюда Барыгу с Нумизматом.
Когда братки покинули его дом, он встал и прошел в спальню.
— Собирайся, малышка, — бросил Яша жене и стал рыться в шкафу в поисках костюма.
— Я не хочу сегодня никуда, — капризно рассматривая свежевыкрашенные ногти, заявила Мариша. — У меня хандра.
— Будет тебе сейчас хандра! — заорал вдруг муж. — Такая, что все зубы о сухари переломаешь! Поднимай свою задницу с кровати, натягивай колготки, заправляй в них куртку, мать твою, и кубарем лети по лестнице к машине!
Дамочка вскочила и на самом деле стала рыться среди десятков целлофановых упаковок. Она не сводила с мужа глаз. Так смотрит женщина, над которой маньяк занес топор в темном переулке.
— Брось эти колготы, дура! Надевай костюм спортивный, хватай документы и выходи в коридор.
Через пять минут они были собраны.
— Документы взяла?
— А на квартиру тоже надо было брать? — на всякий случай осторожно осведомилась Мариша.
— Забудь об этой квартире. — Яша поморщился и врезал ногой по пуфику, торчавшему у входа.
Через час ему позвонил Подлиза и сообщил:
— Яша, на даче Зелинского копы слотошили Барыгу и Нумизмата. Я все видел, менты сидели в засаде в соседнем доме.
— Я так и знал. — Подлиза услышал, как скрипнули Яшины зубы. — Не появляйся больше на известных адресах, Вова. Выброси сейчас же свой мобильник, купи новый, позвони мне с него и исчезай из города.
Второй звонок застал Локомотива на выезде из города. Он убедился в том, что звонил именно Подлиза, вбил его теперешний номер в записную книжку своего нового телефона, а старый положил под левое колесо белого «ягуара».
— Куда мы сейчас? — тихо спросила Мариша, с непониманием наблюдая за манипуляциями Локомотива.
Вместе с тревогой и обидой в ее голосе звучала благодарность за то, что он не бросил ее, как это делали все знакомые мужа, а забрал с собой.
— Не знаю, — честно ответил Яша, медленно тронул машину с места и добавил, когда хруст под колесом затих: — Во всяком случае, заграница для нас заказана.
— Господи, каких дел ты опять натворил?!
— Витрину в универмаге разбил.
Глава 16
Ждать и догонять — самые неприятные мероприятия для полицейских. Для тех, кто к закону относится как к системе, ограничивающей их права, самым трудным обстоятельством в жизни является необходимость убегать.
Антон заметил слежку на Блюхера. Теперь встречи с ним искали две «Тойоты». Сменяя друг друга, они ехали за ним уже четверть часа. Учитывая, что все происходило не на трассе, а в городе, глупо было предполагать, что это естественно. После «Хаятт Ридженси» Копаев в случайности уже не верил.
Отрываться на колесах было бессмысленно. Он резко остановился, выскочил из машины и бросился бегом вдоль Блюхера.
Он снова нашарил в кармане мобильник.
— Меня снова давят!..
— Сколько их? — поинтересовался Быков.
— За спиной двое, но была еще вторая тачка. Те наверняка заехали вперед и будут встречать.
— Где ты?
— На Блюхера, у пересечения с Уральской.
— Сам уйдешь?
— Я постараюсь.
После первого нападения на Копаева Быков организовал контроль за его машиной. Двое оперов УСБ ГУВД сопровождали машину Антона в течение последних суток, не зная, кого ведут. Копаев вычислил их уже через двадцать минут и созвонился с полковником Быковым. Тот успокоил его, сообщив, что это свои. Антону удалось настоять, чтобы Быков снял наблюдение. Сейчас он думал, умно ли поступил, попросив об этом.
Копаев вполголоса выругался. Он понял, что снова оказался в западне. Ему некуда было деваться.
Он бежал по улице Блюхера в полном отчаянии. Левый рукав его белой сорочки был насквозь пропитан кровью. В правой руке он сжимал пистолет. Антон не любил вынимать оружие без необходимости, но сейчас был тот случай, когда жизнь зависела от того, успеет ли он выстрелить первым. Там, в «Хаятт Ридженси», его недооценили, поэтому стрелять не стали. Вероятно, Локомотив хотел взять Антона живым, чтобы выяснить, какие силы против него задействованы. Локомотиву нужна была информация, а неизвестный тип, мелькавший перед глазами и представлявшийся правоведом из мэрии Екатеринбурга, был очень похож на мента из спецподразделения. Теперь Антон уже не сомневался в том, что его будут убивать, не пытаясь взять живым. Локомотив решил просто устранять всех, кто участвовал в деле с другой стороны.
Он бежал по улице Блюхера в полном отчаянии. Левый рукав его белой сорочки был насквозь пропитан кровью. В правой руке он сжимал пистолет. Антон не любил вынимать оружие без необходимости, но сейчас был тот случай, когда жизнь зависела от того, успеет ли он выстрелить первым. Там, в «Хаятт Ридженси», его недооценили, поэтому стрелять не стали. Вероятно, Локомотив хотел взять Антона живым, чтобы выяснить, какие силы против него задействованы. Локомотиву нужна была информация, а неизвестный тип, мелькавший перед глазами и представлявшийся правоведом из мэрии Екатеринбурга, был очень похож на мента из спецподразделения. Теперь Антон уже не сомневался в том, что его будут убивать, не пытаясь взять живым. Локомотив решил просто устранять всех, кто участвовал в деле с другой стороны.
Все это наталкивало на мысль, что у него есть свои люди в системах. Кто? Лукин? Вполне возможно.
Слишком многое теперь было поставлено на карту, пусть и не Антоном. Впереди, на пересечении с Уральской, его ждали еще несколько людей Локомотива. Копаев догадывался об этом.
Сзади его настигали двое — те самые, которые пытались надеть на него наручники в гостинице. Он мог забежать в любой подъезд, начать барабанить в дверь, просить хозяев вызвать полицию. Но какой смысл это делать, если преследователи всего в ста метрах за спиной и контролируют каждый его шаг? Они забегут в тот же подъезд. Если Копаеву повезет, то хозяева вызовут полицию, которая приедет и зафиксирует факт его смерти. Стоит ли поступать так глупо? Ведь сюда все равно приедут, пусть не через четверть часа, так через тридцать минут, и обнаружат его труп не в подъезде, так на мостовой.
Услышав за спиной топот самого ретивого преследователя, Копаев резко развернулся и вскинул руку. Выстрел разорвал тугую тишину утра на улице Блюхера. Молодой бандит Локомотива вскрикнул от изумления, словно был удивлен наличием у беглеца оружия. Тело его, в которое угодила девятимиллиметровая пуля, откинулось назад. Ноги же, напротив, вырвались вперед и взлетели. Смерть пришла к нему мгновенно. Кусочек металла разворотил позвоночный столб.
Копаев в отчаянии огляделся и увидел высокий дом. Тот стоял метрах в двухстах от пересечения с Уральской. Дверь крайнего подъезда в нем была распахнута настежь, что неудивительно для августовской жары. Крыша его почти соприкасалась с другой. Такой же высокий дом стоял совсем рядом.
Антон бросился к открытой двери. Прохлада обычно заходит в дом снизу. Таковы правила физики, которые соблюдают жители, даже не имеющие представления об этой науке. Наименее терпеливые из них и в банях парятся, стараясь сесть на пол — там прохладнее. Самые могучие лезут на полок — там настоящее пекло.
На Уральской пальбу, конечно, слышали.
Взбегая на этаж, Копаев еще раз обернулся и нажал на спуск. Молодой, лет двадцати, не больше, бандит прогнулся под пулей всем телом и, царапая ногтями окрашенную стену, стал заваливаться назад.
Следующий выстрел опера тоже нашел свою цель. Пуля насквозь пронзила бок еще одного братка. Не задев внутренних органов, она разорвала плоть, выбила из подреберного пространства фонтан крови и с треском ударилась в ступеньку лестничного пролета.
Глядя на щедрый ручей крови, льющийся по лестнице, Копаев откинулся к стене и осмотрелся.
— Сволочь, сдохнешь!.. — донеслось до него.
— Как бы не так, — тяжело дыша, пробормотал Антон.
Он опять увидел цель и нажал на спуск. Неизвестно, кто убирает в этом подъезде и следит за порядком, чья очередь нынче мыть площадку. Но в том, что работы тут будет хоть отбавляй, Копаев был уверен. Пуля вошла в лоб бандита, вышибла из его затылка пригоршню костей и густую липкую жижу. Теперь, когда мозги, разгоряченные погоней, стекали по чисто выбеленной стене, Копаев посмотрел уже не вниз, а наверх, туда, куда ему придется бежать.
Приближаясь к чердачной двери, Антон желал только одного — чтобы дворник этого дома был пьяницей, пройдохой, и ему не было бы никакого дела до предупреждений о действиях террористов. Копаеву жутко не хотелось увидеть на чердачной двери висячий амбарный замок. Но он заметил его, двухфунтовый, изготовленный, наверное, еще в царские времена, и готов был взвыть от бессилия.
Звук шагов по лестнице этажом ниже торопил опера. Он оказался у окна, ведущего на улицу. Ему теперь оставалось лишь попытаться перепрыгнуть пятиметровую пустоту, разделяющую его с козырьком балкона соседнего дома.
Копаев отшатнулся назад, закрыл глаза и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Для разбега у него было что-то около трех метров. Бандиты Локомотива бежали вверх.
Антон оттолкнулся от стены, метнулся к подоконнику…
— Мент! — задыхаясь от ярости, заорал отморозок, вбегающий на площадку этажом ниже, и снизу же, почти не целясь, трижды выстрелил по цели, скользнувшей по стене.
Копаев вцепился в ограждение балкона соседнего дома и рывком затащил себя за бетонную плиту. Две пули тут же вонзились в стену над его головой. Антон почувствовал, как на спину ему посыпались сухие струи песка и цементной пыли. Он поднял ногу, тремя ударами выбил балконную дверь, заполз внутрь, уже там, в квартире, поднялся и понял, что хозяев дома нет.
Люди Локомотива будут у подъезда через три минуты. Он должен успеть.
Стуча туфлями по лестнице, цепляясь за перила лестничных пролетов, чтобы не упасть, Антон выбежал на улицу и, ни на мгновение не останавливаясь, помчался со двора. Только когда появился на улице Уральской, он понял, что сжимает в руке пистолет.
Копаев сунул оружие за ремень, подбежал к стоянке такси и предложил водителю, скучающему за рулем, прокатить его до транспортной прокуратуры. Когда машина тронулась, он оглянулся. Тонированные стекла не позволяли видеть его лицо с улицы, поэтому Антон спокойно наблюдал за тем, как трое братков Локомотива выскочили на Уральскую и крутили головами, пытаясь понять, куда делся беглец. Он сполз с сиденья и закрыл глаза.
— Все было хорошо, пока муж с работы не пришел? — справился водитель.
— Хуже, — выдавил Копаев, растирая локоть, ушибленный при прыжке. — Сидим с приятелем, у нас водка, яичница на сале с зеленым луком, все такое, а тут его теща входит.
— Да, дела!.. — после паузы выдавил таксист.
Виталий Кусков до сих пор не понимал, как относиться к неожиданно полученной свободе. Полицейские в зале суда сняли с него наручники и сказали: «Иди!»
Через несколько дней он осознал опасность, грозящую ему как со стороны тех, кто его выпустил на волю, так и с противоположной, и услышал внутри себя: «Беги! Лети!» В данном случае это означало одно: «Прячься». Локомотив на распутье, и Штука не сомневался в том, какое решение он примет в итоге своих размышлений. Виталька для Яши — лишний говорун, который, может, и не запоет за решеткой, но обязательно выставит его на позор по ту сторону клетки.
Яша ошибся, в его действиях не было умысла. Но братва будет рассматривать факт ареста Кускова как однозначную подставу. Никто не заставлял Локомотива связываться с тупыми копами. Вина его заключается не в том, что копы подкинули автомат в багажник Виталькиной машины, а в том, что он не додумал, когда отправлял на работу двоих глупцов. Штука здраво поразмыслил и понял, что лучшим выходом для Локомотива будет тот вариант, когда он, Виталька, замолчит навсегда.
Ничего другого, собственно, в голову Штуки прийти и не могло. По той простой причине, что при тех же обстоятельствах он сам прежде всего помазал бы зеленкой лоб Локомотива. Но прятаться вечно нельзя. Тем более в Екатеринбурге, где тебя знает каждый второй. Если не хочешь, чтобы тебя нашли, ищи сам.
Ко всем имеющимся проблемам добавилась еще одна. Поразмыслив и произведя собственное, совершенно независимое расследование, которое закончилось коротким мордобоем носителей информации, Штука понял, что Яшка подсуропил ему снова. Подбрасывание паленого ствола можно было хоть как-то оправдать, но вот подстава следователя Пермякова пониманию никак не поддавалась.
Получалось так, что друзья Кускова, по его просьбе или нет — не важно, скосили комитетского следака, успешно для Витальки расследовавшего его дело. Если у Пермякова есть прикрытие наверху, то вскоре эта тема всплывет, справедливость, как обычно бывает в таких случаях, восторжествует. Взоры всех обладателей погон с синими просветами обратятся куда? Правильно, ошибиться тут невозможно. То, что его освободили из-под стражи, ровным счетом ничего не значит.
«А скажите-ка высокому суду, Кусков, как вы организовали фальсификацию уголовного дела в отношении следователя Пермякова?»
Итак, Кусков решил выйти из подполья и в первую очередь направиться в ресторан «Третья пирамида». Бывшее заведение Ефикова. Теперь же, когда Эфиоп почил, его место занял Локомотив. Где же еще может найтись Яша Шебанин, как не в самом доходном заведении своей империи?