Вот так иногда переплетаются судьбы людей, не встречавшихся никогда ранее. Может ли теперь опер УСБ ГУВД Екатеринбурга Копаев сомневаться в том, что это не автономные вспышки вулканов Курильской гряды, а цепь событий, скованных между собой крепкими звеньями?
— Пащенко!.. — бросил Антон в трубку, едва успев вернуться домой.
С давних пор эти люди не здоровались друг с другом при телефонных разговорах, потому что очень трудно было понять, когда их день начинается, а когда заканчивается. Отсутствие привычки прощаться вечером и здороваться утром — первый признак крепкой мужской дружбы.
— Пащенко, нужно срочно поговорить с Сашкой. Мы это сделать не сможем, поэтому необходимо продумать варианты.
— Не нужно ничего продумывать, — отрезал Вадим. — Завтра утром на тюрьму по своему делу едет Меркулов.
Привычная, стабильная практика. Антон сам когда-то работал опером в открытую и темнил по-простому. Едешь к одному арестанту, а потом, пользуясь хорошим отношением к тебе оперов СИЗО, вызываешь другого, допуска к которому у тебя нет.
— Ты Сашке переброс делал? — помолчав, спросил Антон.
— Два часа назад отвез. Блок «Кэмела», как обычно, еще его «Винстона», консервов разных, колбаски, минералки… Слушай, Копаев, я верю опыту Сашки. Если так, то как в машину Штуки попал автомат?
Антон усмехнулся и вкратце, опуская детали, рассказал прокурору о встрече Кускова с Зелинским.
— Так кому это нужно, Антон?
— Есть тема, но она безумна. Эфиоп и Локомотив находятся, точнее сказать, находились в состоянии постоянной вражды. Ефиков — выскочка, визитер из столицы. Яша Локомотив — коренняк свердловский. Как этим антиподам поделить ресторанный бизнес? После появления Эфиопа доходы Яши стали напоминать мелочь, звенящую в кепке нищего. Смерть Эфиопа на данный момент нужна была только Локомотиву.
— Так в чем же безумие темы? — переспросил прокурор, не забывший, как Копаев окрестил свою версию.
— В том, что Штука — один из близких друзей Яши. Я поспрашивал. Выходит, что Штука и Локомотив — кореша до гроба. Правда, с ними, как и со всеми яркими людьми, порой случаются небольшие заскоки. Например, им категорически не рекомендуется употреблять спиртные напитки в одной компании. В принципе, им вообще пить не стоит. После этого с их крыш мгновенно срывает шифер, и они начинают совершать поступки, на которые не решились бы в трезвом виде даже под пытками. Можно вспомнить хотя бы последнюю совместную пьянку Кускова и Локомотива. Она закончилась армрестлингом, разгромом ресторана и мордобоем. Боссы, как обычно, поссорились, после чего Яша со всей братвой убыл на остров праздновать очередной день рождения, а Виталька Кусков остался в городе. Кстати, это было перед той самой ночью, когда Штука таранил «Центральный», а полицейские нашли у него автомат. У Локомотива и его людей по убийству Ефикова алиби просто железобетонное. Вот такая грустная история. Однако Земцов уверяет, что подобная ссора не могла подвигнуть Локомотива на подставу Кускова. Таких стычек у них было многое множество. Впрочем, сержант Зелинский под пыткой, которую я назвал бы изящной, признался Кускову, что автомат был подброшен случайно.
— Напомни, где работают те сержанты, — попросил Пащенко.
Антон понял, что у друга появилась какая-то идея, и сказал:
— Зелинский и Гонов. Сержанты из ОВО Центрального района. Первый в органах девять лет, второй — шесть.
Александр Зелинский выехал на смену, тая в душе злость и горечь, результат насмешек коллег. Фонарь под глазом и разодранные запястья, спрятать которые, в отличие от кровоподтеков на теле, было невозможно, стали предметом всестороннего и весьма тактичного обсуждения перед выездом.
— Зеленый, ты больше не давай ей привязывать руки! — советовал командир взвода Максаков. — Они, бывает, в такой раж входят, когда кончают, что фофан под глазом — это просто подарок, самое невинное из всех возможных последствий. Нашли бы тебя с перегрызенным горлом, а замполиту потом пришлось бы отмазки строчить. Мол, с честью исполнив свой служебный долг…
Альтернативных объяснений у Зелинского не находилось. Перекрывать кран, из которого хлестал яд, ему не хотелось. В этом случае Саньку пришлось бы рассказать о том, как его, словно Чебурашку, пытал екатеринбургский авторитет. Поэтому он терпел и лишь сверкал подбитым глазом из-под темных стекол очков.
Его напарник Гонов на разводе вроде как держался молодцом. Но потом Саня заметил, что тот выглядел серьезным и понимающим лишь тогда, когда старший экипажа смотрел на него. Стоило Зелинскому отвернуться, как Гонов взрывался в беззвучном хохоте.
Зелинский испортил задорное настроение напарника сразу, едва их «шестерка» с синей полосой тронулась в путь.
Он сорвал очки, бросил их на приборную панель и заявил:
— Что ты ржешь, придурок?! К тебе в гости Кусков еще не захаживал?
С лица Гонова сползла улыбка.
— Кусков?..
— А ты думаешь, парень, это я веселюсь? Торчу от того, что меня телка привязывает и стегает?! Может, мне раздеться, чтобы ты еще сильнее расхохотался?! Только это не от кнута, придурок, а от мокрого вафельного полотенца!.. Тебя никогда таким не хлестали, да? У меня есть в бардачке.
Они съездили по мелочи — квартирный дебош — на улицу Выставочную, потом остановились и вышли из машины.
— Я об одном жалею, — признался Зелинский. — Нужно было этого Шумахера там, в универмаге, прибить. Чем мы рисковали? Ничем. Автомат в его багажнике. Вынули бы, тачку свою расстреляли бы в упор, да и дело с концом. Автомат Штуке в руки — и тогда не было бы этих последствий.
— Локомотив в курсе, что мы Кускову ствол подкинули?
— А то!.. Он чуть не убил меня. Кто же знал, что это «мерс» Кускова?!
— А Яшка и не говорил тебе, что автомат нужно в машины класть! — вскипел Гонов. — Он велел сбросить, не сказал, что в багажник бесхозной тачки. Я тебе то же самое твердил. А ты уперся. Нет, мол, нужно все правильно. Теперь расхлебывай. Остается только догадываться, какие сейчас разборки начнутся. Ты сам подумай, что будет после того, как Штука приедет к Локомотиву и предъявит претензии! Яшка скажет: «Виталька, милый, я Эфиопа убрал, чтобы мы с тобой спокойно вместе работали и нам никто не мешал. А то, что два идиота тебе автомат в машину подкинули, так это чистая случайность. Хочешь, я им скажу, чтобы они никогда в жизни так больше не поступали?» Он ведь скажет. Нет?
Зелинскому было плохо и без этих разъяснений. Он впервые решился на поступок, подобных которому никогда не совершал, перевел вагон своей жизни на соседние рельсы. Ему было хорошо известно, что к нарушению закона склонны не только уголовники, но и сами служители правопорядка. Однако Саня не думал, что перескочит этот путь так быстро. Теперь поступки, на которые ранее он никогда бы не решился, стали происходить в его жизни почти ежедневно. Они наматывались один на другой точно так же, как буксировочный трос на локоть. Зелинский не хотел верить в то, что этот трос рано или поздно обязательно закончится крюком, но знал, что так и случится. Оттого ему и было тошно.
Эх, если бы не это желание денег!.. Они такие легкие, почти неосязаемые в руках, но почему так тяжело достаются?
Когда еще ничего не произошло, Саньке казалось, что он получил мало. Сейчас чувствовалось, что от веса этих купюр прогибается полка шкафа, стоящего в уютной однокомнатной квартире.
Решение — конечно, неверное! — было принято за секунду до того, как в салоне затрещала радиостанция.
— Двадцать девятый, ответь «Вышке»!..
Члены экипажа отбросили в стороны недокуренные сигареты и заняли свои места.
— Слушаю, «Вышка», — пробурчал в переговорное устройство Зелинский.
— Направляйтесь в транспортную прокуратуру. Там вас ждет прокурор Пащенко. У него есть какие-то вопросы по вашему июньскому задержанию. Только долго, ребята, там не сидите.
— Какого черта нами интересуется транспортный прокурор? — задумчиво процедил Гонов.
— Мозги включи, — буркнул Зелинский. — Ефикова расстреляли на железнодорожных путях. Это вотчина транспортной прокуратуры. А наше дело к этому привязано задержанием возможного подозреваемого.
— Правильно, — успокоился Гонов. — Вот как хорошо ты мыслишь, Зеленый, когда тебя телка привязывает.
— Заткнись! — заявил Сашок и побледнел.
Зелинский поднялся на третий этаж, постучал в дверь и приоткрыл створку. За его спиной, словно тень, готовая шагать след в след, замер напарник.
— Кто такие? — справился мужик в форме прокурора, лицом похожий на молодого актера Василия Ланового.
Он писал в своих бумагах какие-то глупости и был явно недоволен тем, что его оторвали от этой бестолковой работы. Некоторые делают что угодно, лишь бы не перетрудиться.
— Гонов и Зелинский. Нам сказали, что мы вам зачем-то нужны.
— Да, — подтвердил прокурор, вложил ручку в дело на манер закладки и отодвинул его в сторону. — Наслышан. Молодцы. Вас хоть отметили?
— За что? — не понял Гонов.
— Как это за что? Убийц по горячим следам у нас не каждый день задерживают.
Зелинский поморщился так, словно дамочка немалого веса в автобусе наступила шпилькой на его пальцы. Он сообщил, что отметили, и, желая побыстрее выскользнуть из этой неприятной лужи расспросов, полюбопытствовал, зачем экипаж понадобился прокурору.
— Вы в мае задерживали гражданина по фамилии Сомов?
— В мае? — Гонов наморщил лоб. — Мы каждый день по несколько задержаний производим.
— Но не человека с бронзовыми плитами, украденными с монумента славы!
— С плитами? — Зелинский округлил глаза. — Бронзовыми? Какими плитами? Мы никого похожего не задерживали.
— Ерунда какая-то!.. — Прокурор растерялся и стал ватными движениями разыскивать что-то на столе.
Это оказалась половинка обычного листа писчей бумаги.
Он сосредоточился на написанном, потом поднял голову и сказал:
— Тридцать девятый экипаж. Зелинский и Гонов.
Зелинский улыбнулся.
— Мы — двадцать девятый экипаж. А тридцать девятый — это…
— Тоцкий и Пьянков, — помог ему Гонов.
Пащенко заметно огорчился из-за собственной и чужой невнимательности и исправил старые записи.
А что было делать, если судья, как ни старался, среди сотен своих дел не нашел ни одного, где фигурировали бы нужные ему фамилии?
— Значит, Тоцкий и Пьянков. Извините, ребята, проколы случаются у всех. До свидания.
«Придурок форменный», — пронеслось в голове Зелинского.
— Ребята! — застал их в дверях голос форменного придурка. — Дорога ложка к обеду! — Пащенко вскочил из-за стола. — Не в службу, а в дружбу. В прокуратуре двух здоровых мужиков найти — проще застрелиться. Помогите этот сейф к окну передвинуть, а?
Нет проблем. Сейф засыпной, но через минуту он был уже там, куда его просил переместить прокурор. Сержанты приняли устную благодарность и скрылись за дверью.
Пащенко криво улыбнулся и обернулся к Копаеву, выходящему из его кабинета, спаренного с комнатой отдыха. Интересно, не напрасно ли тот четверть часа натирал судейский сейф до блеска? Время покажет.
Глава 9
Времени у Меркулова имелось очень мало. Не больше пяти минут. За триста секунд нужно было получить от Пермякова ответы на три вопроса.
Какие прямые доказательства его вины предъявил ему Кормухин?
Кто из незнакомых людей выходил с ним на связь перед арестом?
Что должен сделать Пащенко?
Ответы оказались столь же коротки, насколько конкретны были вопросы.
Есть заявление Рожина и фальсифицированная аудиозапись, где будущий покойник договаривается со следователем о порядке и правилах сделки. Существуют и акты о вручении документов на дом в Сочи старшему следователю Пермякову.
В течение трех недель, предшествующих аресту, ему дважды звонил все тот же Рожин и, не упоминая мотивов, побуждающих его на такой шаг, просил о встрече. При последнем разговоре заинтригованный Сашка, не понимающий, о чем идет речь, пригласил Рожина к себе в кабинет. Следствие полагает, что именно эта встреча и принесла те плоды, которыми теперь руководствуются УБОП и комитет в лице Кормухина.
Наконец, последнее. Что должен сделать Пащенко? Да ничего. Ни он, ни его знакомый.
— Это о ком он, Вадим Андреевич? — поинтересовался Меркулов.
— О генпрокуроре, — отрезал Пащенко.
Ответ на последний вопрос говорил о том, что Антон Копаев и Пащенко теперь обязаны разбиться о стену. Хотя лучше было бы, конечно, ее проломить. Сашка явно хотел дотянуть до предъявления обвинения или, что не исключено, до суда. Там он все сделает сам. Пермяков не хотел, чтобы Пащенко и Антон взваливали на себя то, что не должны.
«Боже мой! — горько усмехаясь в душе, думал Антон, говоря с Пащенко. — Пермяков даже не догадывается о том, что я коп, который официально расследует его дело с другой стороны».
Пермяков лежал на нарах, закинув руки за голову, и смотрел в потолок Екатеринбургского централа, растрескавшийся от столетней угрюмости. За это время его десятки раз ремонтировали и забеливали, но проходил месяц, и трещины появлялись на том же месте. Ни Пащенко, ни Копаева Александр не видел со дня ареста, но сейчас, водя взглядом по морщинистой поверхности, он знал, что они еще ближе, чем были вчера.
Днем появился следователь Меркулов. Саша не раз слышал о нем, но встретиться им не пришлось. Меркулов задал всего три вопроса. На взгляд любого, кто сходил с ума за стенами этого заведения, могло показаться, что такая скудность является признаком отбывания номера вместо реальной работы. Однако Пермяков носил слишком потертый китель следователя. Он прекрасно понял, что Пащенко и Копаев устами Меркулова спросили его о самом главном. Сейчас друзья, находящиеся в условиях абсолютной свободы, пытались выяснить причину, по которой Александр оказался здесь.
Пермяков и сейчас не знал, зачем кому-то понадобилось подставлять его под удар. Если это сторонники Кускова, то зачем оно им нужно? Он и так предоставил в суд все, что требовалось для освобождения Штуки. Сашка подшил в дело документ, утаивать который не имел права — результат баллистической экспертизы. Тот самый, прямо указывающий на то, что огонь по «Мерседесу» Кускова велся с расстояния менее чем в один метр. Эта бумага не доказывала ложь сержантов, но и не подтверждала того факта, что это была принудительная остановка водителя, потерявшего контроль над ситуацией. А автомат — это вообще смех.
Кусков не помнил, что с ним было в тот вечер и последующую ночь. Это, разумеется, не алиби. Но не было и подтверждения, что стрелял он. Девчонка из стриптиза утверждала, что он весь вечер сидел в кабаке, пил без меры, а потом почти всю ночь был с ней. Сам Кусков не мог настаивать на этом, так как опять же ничего не помнил. Только теперь это лучшее подтверждение того, что он не лгал. Одно дело забыть, как ты стрелял в Эфиопа, и совсем другое — подробности своего настоящего алиби. Нужно быть полным идиотом, чтобы при таком количестве свидетелей и полном отказе Кускова пытаться обвинить в смерти Ефикова именно его.
Бройлерный следователь из районного РОВД от пассивной голодовки отощал до того, что на него без боли нельзя было смотреть. Гаишник, напротив, сбрасывать вес не собирался. Он торчал в СИЗО уже месяц и сам признавался, что потяжелел за это время килограммов на пять.
Наплевать на все было лишь тучному дядьке. Пермяков первое время пытался определить его возраст, но вскоре бросил это занятие. Через два дня совместного пребывания он не выдержал и нарушил порядок, известный ему, конечно, только понаслышке. Никогда не лезь ни к кому в камере с расспросами и не интересуйся ничем, кроме того, о чем тебе уже рассказали. Подобное поведение в неволе никогда не поощряется и наталкивает сокамерников на размышления. Однако к исходу второго дня Сашка пренебрег этим правилом. Он долежался на нарах до того, что затекла и онемела спина, потом сел и стал с хрустом разминать плечи.
Толстяк по-прежнему лежал и всем своим видом напоминал не арестанта, а часть интерьера. Александр присел на нары напротив, сунул в рот сигарету.
— Поговорить хочешь? — услышал он сквозь пелену дымка, вырвавшегося на волю.
— Неплохо было бы, — согласился Пермяков. — Мылом, пока мне не передали, вашим пользовался. Сигареты ваши курил. Чай крепкий, пока свой не получил, ваш пользовал. Знаю, что зовут Германом Ивановичем, что на конвой с прибором кладете и биографией Пушкина, судя по книге, увлечены. Не так мало для мимолетного знакомства, но ничтожно для совместного пребывания за решеткой. Еще у меня возникло такое чувство, что вы из тех, на кого можно положиться. Во всяком случае… — Он замолк и скосил взгляд в сторону.
— Во всяком случае тут, — помог ему толстяк.
Потом он посмотрел на Пермякова поверх очков, снял их, отложил в сторону книгу с известным всему миру профилем с бакенбардами, выдавленным на обложке, и представился:
— Начальник Вереснянского областного ГУВД, генерал-майор милиции Гросс Герман Иванович, к вашим услугам. Оборотень в погонах, масштабный растратчик, организатор преступного сообщества.
— Это круто, товарищ генерал-майор, — согласился Пермяков.
— Согласен. А вы, капитан юстиции, как понимаю, всего-то жалкий взяточник?
— Почему жалкий? Я домами беру.
— Мелко плаваешь, — оценил генерал моральный облик сотрудника прокуратуры.
— Здесь не Вереснянск, — возразил Пермяков. — Не развернешься.
— А свинья, капитан, везде грязь найдет.
— Было такое дело, — согласился Александр.