– А ты как будто не понимаешь, почему я так не сделал? Не понимаешь?
На них уже смотрели с любопытством. Скучающие пассажиры в ожидании своих рейсов – тоска. А тут такое развлечение!
– Понимаю. Знаете, как я думаю? Вы только постарайтесь отнестись к моим словам спокойно, Владимир Борисович…
– Не нагнетай… И без тебя тошно. Что еще придумала?
– Думаю, вы ошибаетесь, когда воображаете, что до сих пор любите вашу Розмари. Вы и пакет не понесли сами, потому что боялись: не выдержите, сорветесь и отправитесь в Саратов вместе с Алевтиной. Ведь так?
– Примерно.
– Я уверена, что ничего подобного не произошло бы.
– Откуда тебе знать, люблю я ее или нет? – У Чагина вытянулось лицо.
– Чувствую. Вы еще помните ее, это понятно, вероятно, вы испытывали к ней сильное чувство, но ведь потом вы женились на Кате, и в вашей новой жизни совершенно не было места для вашей старой любви…
– Эх, Оля-Оля… И почему только вы, женщины, считаете, что наделены особым чувством интуиции?
– Вот только не надо мне говорить, что вы любили Катю…
Чагин только махнул рукой – даже присутствие Ольги не помогло ему справиться с охватившим его отчаянием. Получалось, что он начал свою новую жизнь с наиглупейшей ошибки – отдал кому-то пятьдесят тысяч долларов. И еще ему было стыдно признаться даже себе, что сам факт передачи денег посторонней девушке затмил саму причину, побудившую его расстаться с деньгами, – болезнь Розмари. Быть может, это произошло потому, что прошло целых пять лет, и ее образ стал стираться из памяти? В любом случае его воспоминания о первой жене не привели бы ни к чему хорошему…
– Подождите… – вдруг сказала Ольга и порывистым нервным движением схватила Чагина за его безвольную руку. – А что, если мы сделали все правильно, и это именно ваша свояченица взяла деньги, а потом разыграла вас – мол, никто не пришел к памятнику, ничего ей не передал и все в таком роде? Почему вы сразу же исключили такой ход? Что вы вообще знаете об этой Алевтине? Вы уверены в ее благонадежности? Порядочности? Помнится, по вашим рассказам, она слишком уж сильно расстроилась из-за вашего с Машей развода, что, мол, теперь-то ей ничего не обломится? Было такое?
– Сама же знаешь – было… И что? Ты думаешь, она придумала что-то такое… нехорошее, чтобы нагреть руки на болезни своей сестры?
– А почему бы и нет? Вот скажите мне, Владимир Борисович, вы сами-то ожидали, что эта Алевтина проявится еще в вашей жизни? Такое могло быть?
– Вообще-то в жизни всякое бывает, но мы с ней расстались, в сущности, как чужие люди… Хотя в душе я и рад был бы ей помочь. Но не в таком размере, разумеется, как обещал… Все-таки ее сестра бросила меня…
– А я так думаю, что эта Алевтина просто мало вас знала, раз не предприняла за эти пять лет попытки обратиться к вам за помощью. Я уверена: будь она поумнее, нашла бы способ раскрутить вас на полную катушку… И я не удивилась бы, если бы у вас даже возник роман…
Ольга произнесла это уже после того, как сообразила, что сморозила глупость, что оскорбила шефа, выставив его полным доверчивым идиотом.
– Ой, простите… – Она даже отвернулась от Чагина, мотая головой.
– Да ладно, Оля, не тушуйся… Ты-то меня давно знаешь, может, так все оно и было… И ты, быть может, права. Эта история с деньгами попахивает гнильцой – откуда там взяться следователю? Почему телефон Алевтины оказался в его руках?
– Хорошо, что вы хотя бы догадались не вступать с ним в разговор. Вам это ни к чему. Тем более что вы и так расстались с крупной суммой…
– Подожди…
Объявили посадку. Чагин встал. Ольга посмотрела на него в упор, спрашивая только взглядом, не передумал ли он ехать.
– Я поеду. И билет взял, да и настроился уже. Я должен выяснить наконец, что произошло с Розмари, как она там… Ведь если Аля сказала правду и Маша заболела, значит, им и обратиться было не к кому. Да и я один… Ты присмотришь за офисом? Разберешься с бумагами?
– Не переживайте. В случае чего – позвоню. Вы только не забывайте, пожалуйста, время от времени заряжать телефон.
Чагин вдруг представил себе, как Ольга целует его в лоб или щеки, как мать, и усмехнулся своим мыслям. Ольга… Она молодец.
– Ладно, Оля, я поехал.
Он сам приобнял ее, поцеловал и, тяжело вздохнув, поплелся к выходу.
13
Аникеев всю ночь ворочался на своей верхней полке – ему не давал покоя звонок Чагина: именно эта фамилия высветилась на дисплее телефона убитой девушки. И это был именно тот самый Чагин, о котором ему рассказывал его попутчик Иван Петрович Зубков (жертва аритмии и своей деспотичной жены, пославшей больного мужа в Москву за телом племянницы), бывший родственник, не пожелавший разговаривать с ним даже по телефону. Если следовать логике (которая прилегла на соседней полке, развалилась равнодушно, уставившись в потолок, как представлял себе эту холодноватую и строгую даму сам Аникеев), то звонок Чагина мог означать следующее: во-первых, ему был известен номер ее телефона, и это говорило о том, что они общались или собирались общаться, то есть у кого-то из них был к другому интерес; во-вторых, Чагин мог знать о приезде в Москву Алевтины Неудачиной, и ее убийство – следствие их знакомства (а почему бы и нет?); в-третьих, Чагин, услышав голос Аникеева, почему-то испугался и отключил телефон (почему, если ему, предположим, так уж надо было поговорить с Алевтиной? Он мог бы, к примеру, спокойно перезвонить и потребовать позвать к телефону именно Неудачину). Быть может, не надо было представляться следователем и Борис своим официальным приветствием все испортил?
Он открыл глаза и медленно повернул голову: на соседней полке было ровно, пусто и черно – логика, разочарованная размышлениями незадачливого следователя Аникеева, давно покинула купе и отправилась шататься по вагонам, поражаясь людской тупости, в поисках светлой головы… Сердечник Зубков крепко спал, сморенный дневными хлопотами и обильным жирным ужином, которым его угостил любопытный следователь (Надя, его жена, положила ему в портфель тяжелый серебряный фольговый сверток со свиными отбивными).
В специальном вагоне, замурованная в тяжелый металлический ящик, мчалась в свой родной город мертвая девушка по имени Алевтина, с простреленным сердцем и простреленной судьбой. Простреленная белая курточка, завернутая в пластиковый пакет, лежала в портфеле Аникеева вместе с красным беретом, красным шарфом и красными перчатками.
Что о ней было известно? Аникеев сел на своей неудобной постели, свесив ноги в черноту нижнего слоя купе, поежился, затем как-то неловко спустился вниз, с трудом попал ногами в сырые огромные ботинки, набросил куртку, взял сигареты и вышел в тускло освещенный пустынный коридор.
В ледяном тамбуре он вновь всерьез задумался о перчатках: ну почему она не сняла перчатки, войдя в квартиру? Он видел руки, точнее, ногти жертвы – не длинные, не холеные, не ухоженные, но приведенные в порядок словно впопыхах, кое-как (мазки розового лака остались на коже, а в некоторых местах сморщились)…
Вот жертва входит в квартиру (по оперативным данным, хозяин квартиры, проживающий в Африке Виноградов Альберт Михайлович, никогда прежде не слышал ни о какой Алевтине Неудачиной и вообще страшно расстроился, когда узнал, что в его квартире кто-то бывает, не говоря уже о том, что там кого-то убили, он даже ключа от квартиры никому не оставлял). Итак, с самого начала. Вот жертва входит в квартиру. В перчатках. Чтобы не топтать в чужой квартире, не мешало бы разуться, что она и делает. Но делает это, опять же, не снимая перчаток. Почему?! Это же неудобно! Перчатки шерстяные, вязаные, могут зацепиться за «молнию». Если бы Неудачина, к примеру, войдя в квартиру, кого-то увидела и испугалась, то она не стала бы разуваться. Но она же разулась! А перчатки не сняла. И дались же ему эти перчатки…
Можно предположить, конечно, что она осталась в перчатках, чтобы не оставить нигде отпечатков пальцев, но это и вовсе похоже на бред. Хотя… В квартире почему-то не было обнаружено вообще никаких свежих отпечатков, в том числе и следов пальцев Неудачиной. Как так могло случиться? Тем более что она явно останавливалась там, пила чай… Во всяком случае, на кухне были обнаружены не успевшие просохнуть после мытья чашки, нож, банка кофе, чай, печенье, в холодильнике – колбаса, сыр… Словом, небольшой запас продуктов, чтобы протянуть, к примеру, с ночи до утра и не умереть с голоду…
Зачем Неудачина приезжала в Москву? Зачем Чагин звонил ей?
Аникеев мог бы, конечно, отложить свою поездку в Саратов и остаться в Москве, чтобы допросить Чагина, но ему было жаль оставлять одного Зубкова – уж слишком много свалилось на плечи и без того нездорового человека. К тому же ему не терпелось как можно скорее встретиться с окружением убитой, допросить самых близких людей, побеседовать с мужчиной (или мужчинами) Алевтины. Он чувствовал, что только в Саратове он сможет выяснить, зачем же Неудачина отправилась в Москву. Какие у нее там были дела? Кто-нибудь что-нибудь да скажет. Подруга, коллега по работе, тетка, сестра… Какая еще сестра? Сестра, кажется, живет в Португалии. Конечно, убитая точила зуб на «португальскую» сестрицу за то, что та бросила ее, но это не имеет никакого значения, это никак не может быть связано с убийством. Хотя можно, конечно, проверить и алиби сестры…
Аникеев чувствовал, как голова его заполняется сигаретным дымом, вытесняя последние мысли – очень хотелось спать. Он загасил окурок и вернулся в купе. Прислушался: его единственный сосед по купе (им посчастливилось ехать вдвоем), сердечник, дышал ровно и спокойно. Жив, значит…
Перчатки… Он закрыл глаза, но это не спасло – перед его внутренним взором на полу лежало распростертое мертвое тело девушки: темные джинсы, белая курточка, красный берет… Джинсы синие? Или черные? Или брюки? Ему уже было стыдно перед самим собой – спрашивать, почему на убитой были перчатки. Он дал себе слово больше об этом не думать и сразу же уснул.
14
Ближе к вечеру температура стараниями Татьяны спала, Дина весь день проспала и просыпалась лишь для того, чтобы поесть или выпить лекарство. Ей казалось, что не только она остановилась в этом доме отдыха – остановилась словно сама жизнь. Все замерло, затихло под толстым слоем свежевыпавшего снега, и даже вечер показался за окном светлее, чем бывает обычно в это время года. Дина лежала под теплым одеялом и заставляла себя думать о чем угодно, только не о смерти девушки по имени Алевтина, которая могла погибнуть по ее вине. На душе было так скверно, так хотелось с кем-нибудь поделиться своей бедой, что она собралась даже поговорить со своим отчаянным и храбрым генералом, но, к счастью, он не услышал звонка и не взял трубку. Именно к счастью, потому что, услышав гудки, она сразу же поняла, что совершает очередную глупость. С генералом тоже придется разорвать все отношения. Так будет лучше, удобнее и спокойнее для них двоих. Любовники… Смешно, глупо, пошло…
…На ослабевших ногах она шла по коридору из туалета к себе, когда увидела незнакомого мужчину, отпиравшего соседнюю комнату. В меховой куртке, лисьей шапке, джинсах, он возился с замком и чертыхался. Дина не дыша, на цыпочках прошла мимо, стараясь даже не смотреть в его сторону, ей было стыдно за свои растрепанные, похожие на разворошенный гербарий, волосы, осунувшееся лицо и вообще за весь свой больной и тусклый вид. Но когда она была уже возле своей двери, ее, конечно же, окликнули. Она остановилась.
– Вы напугали меня, – услышала она недовольный голос. – Ходите, как привидение…
Она ничего не сказала и поспешила войти к себе и даже заперлась на ключ. Не успела она прилечь, как в дверь постучали.
– Да откройте же вы! Странные люди здесь, ей-богу… Ни у кого невозможно ничего узнать… Дурдом настоящий!
Дина решила не вступать в переговоры – себе дороже. Слово за слово, и ей все же придется открыть, и что дальше? Дежурные вопросы, дежурные ответы. Да и какие ответы, когда она все равно здесь ничего не знает.
– Послушайте, у меня к вам просьба… Страшно болит голова, просто раскалывается. У вас не найдется таблетки?
Таблетки у нее были. И свои, в сумке, и Татьяна принесла. Как было не помочь человеку? И она открыла. Увидела на пороге мужчину, задержала взгляд на бледном усталом лице, на огромных темных глазах и почувствовала вдруг, что у нее кружится голова. Но это кружение было не от физической усталости, нездоровой слабости, вызванной температурой и вирусом, а от тех незнакомых ей чувств, которые охватили ее при виде посетителя. Ей захотелось куда-нибудь спрятаться, чтобы он не успел увидеть ее слипшиеся от утреннего простудного пота волосы, распухший от насморка нос, слезящиеся глаза. Она вдруг увидела себя глазами мужчины: неуверенная в себе и изнывающая от одиночества и простуды перезрелая девица, брошенная бойфрендом и приехавшая в заваленный снегом заштатный дом отдыха зализывать сердечные раны… Не слишком ли большая роскошь – узреть ее в таком неприбранном виде для постороннего человека? Тем более для мужчины?
– Ты болеешь, что ли? – донеслось до нее, и она почувствовала, как колени ее слабеют, еще немного, и она рухнет на холодный пол. До сознания дошло, что мужчина обратился к ней запросто, на «ты», как к простой девчонке.
– Болею, – пробормотала она, хватаясь за косяк. – Простыла. А ты что тут делаешь? Не мог найти лучшего места для отдыха?
Она решила ему ответить тем же фамильярным тоном.
– У меня дело тут. Держись за меня, я доведу тебя до кровати.
Он сгреб ее в охапку и донес до постели, уложил и прикрыл одеялом.
– Да уж, и угораздило тебя свалиться в таком месте… Ты местная, в смысле, саратовская?
Она промолчала, не успев ничего придумать. Какая ему, в сущности, разница, откуда она?
– Таблетки на столике, их там много, Татьяна принесла…
– Горничная, что ли? Она еще здесь?
– Не знаю… Она то тут, то в деревне, мне кажется, что сегодня не ее смена, но она приезжает, чтобы присмотреть за мной. Добрая такая женщина. Ты что, знаком с ней?
– Я отдыхал здесь когда-то, кое-кого запомнил. Здесь неплохой персонал, только уж слишком все любопытные. Значит, ты здесь совсем одна? Без мужа? Без подруги, выходит?
– Выходит. Но я сюда тоже не отдыхать приехала, у меня тут одно дело было. Да вот простудилась…
– У меня предложение. – Мужчина совсем уж расслабился и спокойно уселся на постель к Дине, достал из кармана плоскую фляжку. – Давай выпьем. Ты – одна, я – тоже один. Без всяких глупостей, а так, просто, чтобы убить время, чтобы поправить здоровье и немного забыться…
– Ты меня принимаешь, наверное, за… – она так и не смогла подобрать нужного слова.
– Стоп. Никаких выводов. Ни за кого я тебя не принимаю. Разве что за попавшую в беду девчонку, которую болезнь свалила с ног и заставила киснуть в этой дыре. Вот подумай сама, разве мог бы я предложить выпить какой-нибудь пенсионерке или поварихе? Мне далеко не все равно, с кем пить. Я же вижу, что ты здесь – человек случайный, как и я. Предполагаю, что у тебя неприятности, поскольку счастливая женщина, окруженная заботой и любовью мужчины, вряд ли оказалась бы здесь одна, да еще и в таком плачевном виде… Так?
– Так, – не могла не согласиться она.
– Стало быть, ты нуждаешься в покое и хотя бы временном забытьи. А это может дать только хорошая компания и алкоголь.
– Ты – алкоголик?
– Нет. Я – трудоголик. Так, во всяком случае, говорит моя секретарша. Но в последнее время она недовольна мной. Говорит, что я стал слабым, что нервы у меня ни к черту. И что это счастье, что я пока не разорился. У меня отличная секретарша. Ее зовут Ольга… Кстати, ей надо позвонить. Я обещал…
Он достал телефон.
– Оля? Привет, это я. Не переживай, все нормально. Никого не видел, ни с кем не встретился, в квартире никого нет, все ушли на фронт… Где я? В одной гостинице, за городом. Хочу отоспаться… Нет, пить не буду, и вообще, хватит разговаривать со мной таким тоном, я не маленький. Как дела? Все в порядке?.. Понятно… Ладно, я потом позвоню. Может, завтра что-нибудь прояснится.
Он отключил телефон и повернулся к Дине.
– Послушай, что-то мне не по себе здесь… Такая тишина, просто давит на мозги… Здесь врач хотя бы есть?
– Есть, но Татьяна сказала, что она куда-то уехала, отпросилась.
– Все понятно. Нет здесь никакого врача. Ты простужена, это ясно. Может, даже это – грипп. А грипп дает осложнения. Думаю, завтра тебя надо будет отвезти в Саратов. Ты сказала, что у тебя какое-то дело… Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Мое дело теперь уже переместилось в Саратов, я ищу одного человека… Мне поручили…
– Вот и отлично. Я не любопытный, поэтому лишних вопросов задавать не буду. Так что… Постой, мы же с тобой не познакомились. Тебя как зовут-то?
– Дина.
– А меня Владимир. Владимир Чагин.
Дина закрыла глаза. Неужели она бредит и новая волна высокой температуры накрыла ее с головой и вызвала галлюцинации? Владимир Чагин! Тот самый Чагин, который проводил новогодние праздники в обществе прекрасной Розмари, своей невесты, и ее сестры Алевтины, которую на днях убили в Москве… Что он здесь делает? И как могло оказаться, что они встретились: человек, отправивший своей бывшей жене пятьдесят тысяч долларов вместе с драгоценной поздравительной открыткой, и она – случайно присвоившая себе его деньги? Неужели Татьяна, эта хитрая бестия, вызвала его из Москвы и теперь он разыгрывает из себя соседа по корпусу? И как ей теперь с ним себя вести? Продолжать делать вид, что она ничего не понимает и не подозревает, или же сразу отдать ему деньги, объяснив, каким образом они оказались у нее? Ведь стоит ей только вернуть деньги, как сразу все встанет на свои места: Чагин получит деньги обратно, а она с чистой совестью вернется в Москву. История будет закончена самым лучшим и справедливым образом.
Она вынырнула из забытья и увидела над собой перепуганное лицо Чагина. Ей показалось, что температура поднялась еще выше. Воображение нарисовало рождественскую картинку: Чагин стоит в обнимку с красавицей Розмари (представлялась кудрявая блондинка, почему-то в красном лыжном комбинезоне) и позирует невидимому фотографу… Владимир – высокий брюнет с бледным, красивым и нервным лицом, темными полными губами, почти черными глазами, крупным прямым носом и впалыми щеками.