До чего же странно посмотрел на нее Влад! И не сказать, что с радостью. Вообще он как-то внезапно притих, когда выяснилось, что придется ехать к Александре. Такое ощущение, что ему просто не хочется всего этого: ни ехать к ней, ни…
О господи, а вдруг она все неправильно понимала?! Подумаешь, поцелуи в машине! Это была просто разрядка напряжения, владевшего ими обоими после побега от Ростислава. Ну а если на улице он поцеловал Александру, так что ему оставалось делать, если она с разбегу кинулась ему на шею? Нормальная ответная реакция. А потом он понял… понял, что вовсе не хочет ее. Готов помочь всеми силами, но только как друг. То есть Александра совершенно напрасно занимала оборонительную позицию в кресле – ей ничего не грозило. И они спокойно провели бы ночь в разных комнатах – по-братски, так сказать, по-товарищески. А теперь это приглашение… Влад, наверное, пришел в смятение: в постель с Александрой ложиться ему вовсе не хочется, а вроде бы как бы надо. То есть он решил, будто она этого хочет, а все ее охранительные маневры были не более чем кокетством, для раздувания огня, так сказать.
Вот это называется – листья дуба падают с ясеня…
Она даже согнулась от стыда, но в следующую секунду ей пришлось выпрямиться и принять самый равнодушный вид: послышались шаги Влада. Он вышел из комнаты в других джинсах и другом пуловере, сером. Надо полагать, и внизу было все другое… Александра с ненавистью ущипнула себя за руку, да так, что чуть не вскрикнула.
Черт! Она становится настоящей сексуальной маньячкой! Да за целую жизнь не думала о сексе столько, сколько за последние двое суток! Самое смешное – в этом Александра призналась себе с немалым облегчением, – что никакой постели, кроме своей собственной, одинокой, не побоюсь этого слова, девичьей, ей сейчас не хочется совершенно. То есть равнодушие Влада, по большому счету, весьма по сердцу. Только как бы дать ему это понять, чтоб не мучился? Вон какой угрюмый, даже не смотрит на нее…
– Ну, пошли, что ли?
– Пошли…
К счастью, в телевизионном «рафике» сидеть им пришлось порознь. Ирина устроила Александру рядом с собой и водителем на переднем сиденье, а Влада затолкали в салон, к операторам и аппаратуре. Всю дорогу Ирина чирикала своим нежным голоском, посвящая Александру во все перипетии сражений защитников собачьих и кошачьих прав с чинушами из городской администрации вообще и с мэром. Задорная девушка не нуждалась в собеседнике – ей требовалась только аудитория, и бессловесная Александра, похоже, вполне ее устраивала. Когда в пламенных речах Ирины проскальзывали мимолетные паузы, Александра всем существом вслушивалась в то, что происходило сзади. Сзади переговаривались между собой Урванцев и Барушкин, а Влад молчал, как убитый.
«Надо дать ему понять, что я ни на что не претендую, – подумала Александра. – А то еще сбежит от меня, как гоголевский Подколесин, в окошко! А у нас хоть и соединен потолок с полом, как во всякой хрущевке, но все-таки четвертый этаж. Высоковато, если в окошко!»
Она очень старалась, но развеселиться не получалось, и, когда машина наконец-то въехала во двор и Александра начала прощаться с Ириной, она знала, что улыбка у нее вышла довольно-таки унылая.
«Рафик» проворно умчался, подскакивая на выбоинах и озаряя светом фар окрестности, а Александра привычным взглядом окинула двор.
Это же надо! Черным джипом даже и не пахнет! Неужели Ростислав отстал-таки от нее?!
Влад тоже огляделся.
– Похоже, твой приятель нас, наконец, потерял, – сообщил он так уныло, как будто Ростислав шел за ними след в след, тяжело пыхтя в затылок.
Александра невольно вспомнила чье-то многоопытное утверждение, что все мужчины – сущие дети малые, жизнь для них – просто игра. А ведь, похоже, и в самом деле оно так! Владу, наверное, доставляло удовольствие играть с Ростиславом в прятки. Вернее, в догонялки. Ну а Александра, конечно, была тут ни при чем. Любопытно все-таки, ну что в ней есть такое, что в конце концов заставляет мужчин относиться к ней как к некоему предмету обстановки, который можно в любую минуту задвинуть подальше?!
Она с силой пнула дверь и ворвалась в подъезд. Молчание Влада вдруг стало невыносимым.
– Между прочим, я забыла сказать твоему пьяному другу, что можно было очень просто узнать, как себя чувствует этот юный автодорожник, его братишка. Ну и имя у него! Гелий – это же надо! Его по «Скорой» отвезли в Пятую Градскую, а у меня там в хирургии старый знакомый работает, Костя Виноградский, – тараторила она каким-то неестественно-громким голосом.
Господи! Что она несет? Костю-то Виноградского зачем выдернула из посыпанного пеплом прошлого?!
А Влад молчал. На площадке второго этажа Александра оглянулась. Ну и видок у него! Да с таким лицом только на плаху восходить, а не к девушке в гости направляться!
«Черт с ним! Сейчас сразу уйду в комнату Карины и запрусь изнутри, чтоб не боялся. Хотя он, наверное, хочет есть… А у меня, как всегда, только пельмени. Ничего! Перебьется! Ужин – отдай врагу!»
Она бежала вверх по лестнице, согнувшись под тяжестью своих яростных мыслей, и внезапно уткнулась в какого-то человека, преградившего ей путь.
Вскинула голову – и громко ахнула от неожиданности.
Господи! Да ведь это Ростислав!
Александра отпрянула – и не упала только потому, что наткнулась на Влада, который стоял ступенькой ниже. «Наверное, джип был спрятан в другом дворе», – промелькнула мысль, как будто сейчас это было самым важным. Она не сводила с Ростислава глаз и видела, как изогнулись в презрительной усмешке его губы.
– Ну-ну, – сказал он странным голосом, а потом стиснул челюсти так, что желваки забегали по щекам.
Постоял еще мгновение – и, обогнув Александру, сбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки.
Только когда хлопнула дверь внизу, Александра смогла перевести дух. Потащилась наверх, тяжело цепляясь за перила и тупо размышляя, что напрасно ругают хрущевки за хлипкость, вон какие крепкие здесь перила, если бы она так повисала на перилах в «доме с привидениями», то уже давно валялась бы на первом этаже с переломанной шеей…
Кое-как, не попадая прыгающим ключом в скважину, открыла дверь, обернулась к Владу:
– Проходи, раздевайся.
Прикусила язык…
Он стоял набычившись, точно так же, как Ростислав, катая желваки по щекам.
– Влад, ты что? Проходи.
– За каким чертом ты меня сюда притащила? Я только сейчас понял… – выговорил он сдавленно. – Только сейчас понял, что ты меня просто за нос водишь! Меня и его, этого твоего!.. – Он поперхнулся, словно проглотил какое-то слово. – Цену себе набиваешь?
– Вла-ад…
– Сам знаю, как меня зовут! – рявкнул он. – С ним переспала, не понравилось, ладно, с другим решила попробовать, ну так и отшила бы мужика. Нет, сочинила целый детективный роман: ах, большой черный автомобиль, ах, такой-то номер… Прекрасно знала, какой номер у машины твоего любовника!
– Да погоди! – беспомощно проронила Александра. – Это ведь ты мне сказал, ну, что твой шофер видел какие-то цифры, а они совпали с номером Ростислава… При чем тут я? И ты ведь сам видел, что тут было, когда пришел, ты же сам с ним дрался…
– Дурак был, вот и дрался! – огрызнулся Влад. – Милые бранятся – только тешатся! Вот и тешься с ним, пока не надоест, а меня в это дело не впутывай, поняла?
И, круто повернувшись, он ринулся вниз так же стремительно, как минуту назад – Ростислав.
Когда внизу шарахнулась о косяк дверь, Александра закрыла глаза и минуточку постояла так. Под стиснутыми веками мельтешили разноцветные пятна. Наконец приступ головокружения прошел, она кое-как разлепила склеенные слезами глаза и заперла дверь. Сбросила одежду прямо на пол и залезла в ванну. Долго-долго сидела под горячим душем, опять и опять намыливая голову, словно пытаясь вымыть оттуда все мысли. Впрочем, на те беспорядочные ошметки, которыми сейчас была набита ее голова, совсем не стоило изводить столько хорошего шампуня…
Долго вытиралась, долго причесывалась, почти с наслаждением ощущая чугунную тяжесть усталости, медленно распространявшуюся по телу. Спать, только спать!
Включила свет в своей комнате и застыла на пороге. Так и не нашлось сил войти сюда утром – господи, да, кажется, век с тех пор прошел! По-прежнему смято покрывало, по-прежнему валяется на полу зеленый шелковый халат. А это что такое на светлой шелковой обивке? Что за пятна?!
Ростислав. Ростислав. Ох, какое у него было лицо там, на лестнице… Странно: ведь он мог бы положить их с Владом двумя выстрелами в упор. К примеру, если пистолет с глушителем, никто ничего не услышал бы.
Ну, значит, у него был пистолет без глушителя, и он просто не хотел рисковать.
Ростислав – это какое же будет уменьшительное имя? Ростик? Смешно. Наверное, просто Слава. Славка…
Александра положила руку на горло и пошла в комнату Карины. Щелкнула включателем бра. Постояла минуточку, водя глазами по сторонам и собираясь с силами, потом решительно сдернула плед. Надо лечь в постель сестры, не то опять не выспится. А выспаться надо, потому что иначе не выдержать всего этого бреда, вдруг навалившегося на нее. Ну, не хотел Влад быть с ней, ну и что, ну разве обязательно ему устраивать такую идиотскую сцену, чтобы избавиться от этой «приятной» перспективы?!
Ну, значит, у него был пистолет без глушителя, и он просто не хотел рисковать.
Ростислав – это какое же будет уменьшительное имя? Ростик? Смешно. Наверное, просто Слава. Славка…
Александра положила руку на горло и пошла в комнату Карины. Щелкнула включателем бра. Постояла минуточку, водя глазами по сторонам и собираясь с силами, потом решительно сдернула плед. Надо лечь в постель сестры, не то опять не выспится. А выспаться надо, потому что иначе не выдержать всего этого бреда, вдруг навалившегося на нее. Ну, не хотел Влад быть с ней, ну и что, ну разве обязательно ему устраивать такую идиотскую сцену, чтобы избавиться от этой «приятной» перспективы?!
Нет, не думать, не думать.
Александра аккуратно сложила плед, отвернула уголок одеяла, подняла подушку, чтобы взбить… и почувствовала, что дыхание комом стало в горле.
Под подушкой лежала маленькая цветная фотография. Карина сидит, положив голову на плечо молодому человеку. Лицо у нее какое-то странное, не то встревоженное, не то счастливое, сразу и не определишь. А мужчине ситуация, похоже, не доставляет большого удовольствия. Улыбка деревянная, брови нахмурены. И вдобавок он получился чуть не в фокусе, как будто дернулся в самый момент съемки. Может быть, хотел отвернуться, спрятать лицо, да не успел?
Впрочем, изображение смазано не так уж сильно: Александра с первого взгляда узнала Ростислава.
Замерло сердце.
– Вот оно что… – сказала тупо, не понимая, о чем говорит.
И вдруг, не в силах смотреть на эти два лица, которые были так близко друг к другу, резко перевернула карточку.
На обороте жирно написано несколько цифр. Чем это? Похоже, контурным карандашиком для губ! Карина любила именно такой оттенок – цвета сливы. Наверное, это она писала. Номер телефона, что ли? Точно, номер сотового телефона: 8-795-95-00.
Нетрудно было понять, чей это телефон.
* * *– Привет, это я.
– Ну?
– Что – ну?
– Откуда звонишь?
Тяжелый вздох:
– От верблюда по-прежнему…
– То-то мне показалось, будто звонок междугородный!
– Да.
– Ну, что там еще? Чего тянешь?
– Такие дела. Никак не могу их закончить.
– Все те же проблемы?
– Осталась одна.
– Отлично! И что тебя задерживает?
– Да все тот же тип.
– Ну так начни с него, что, тебя учить, что ли?!
– Да это знаешь, какой лось? Скорее, он с меня начнет и мною кончит. Не так все просто, как тебе по телефону кажется.
– Мне по телефону кажется, что ты сам себе проблемы создаешь. Разруби ты этот гордиев узел – и возвращайся, наконец. Неужели не понимаешь, что, чем дольше ты там торчишь, тем больше всяких моральных грузил на себя навешиваешь? Из таких мест надо уходить сразу, немедленно, а ты небось, как Родя Раскольников, волей-неволей таскаешься на то место, где убил старушку-процентщицу.
– Со старушкой вопрос тоже решен…
Ого, сколько усталости в собственном голосе. Нет, нельзя так распускаться, надо взять себя в руки.
– Ладно, батя. Не бери в голову. Я плохо спал, изнервничался, вымотался, как зверь. Лучше скажи, как дела там?
Голос в трубе дрогнул:
– Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы. Все хорошо. Все настолько хорошо, что ты даже не представляешь!
– Ну да, где уж мне, убогому!
– Слушай, спасибо, спасибо тебе. Я так благодарен, что… Я даже не знал…
– Спокойно, батя. Спокойно. Не надо слов. Мне это было нужно так же, как тебе. Все-таки не о чужом человеке речь идет. Передавай ему привет.
– Он о тебе спрашивал.
– Да ты что?! Спрашивал?
– Ну да. Так слабенько: «Где Славка?» Чуть не первые его слова.
– И что ты ответил?
– Что ты скоро вернешься. Возвращайся, сын! Покончи со всем этим и возвращайся.
– Погоди. А что ты скажешь, если я вернусь, не покончив?
В трубке воцарилось молчание. Потом далекий голос осторожно произнес:
– Не понял…
– Да ладно, не слушай меня. Сам не соображаю, чего бормочу. Нельзя концов оставлять, это ежу понятно. Вдобавок у меня появились подозрения, что у сестры запросто может оказать мой фейс.
– Твой – что? Твой кейс?
– Не кейс, а фейс. Лицо.
– Лицо? Изображение? Ты что, сфотографировался с ней на память?!
– Да ты меня, как я вижу, полным идиотом считаешь? Не фотографировался я с ней на память, успокойся! Но… знал бы ты, как по-дурацки складываются обстоятельства! Я и так практически не спускаю глаз с нашей проблемы, а в самый последний момент ситуация вырывается из рук.
Ему было слышно тяжелое дыхание старика.
– Эй, как там твоя астма?
– Все мое ношу с собой. Да плюнь, о чем мы говорим? Сейчас главное – ты. Слушай, конечно, мне легко отсюда советовать, но…
– Но?
– Знаешь, говорят, тюремщики за время долгого общения иногда привыкают к своим жертвам и даже начинают их жалеть. Понимаешь, о чем речь?
– Понимаю. Но я ведь не тюремщик – я палач. А у палачей, как правило, нет времени привыкнуть к человеку, которого требуется прикончить. Вжик – и готово. Как говорится, мой меч – твоя голова с плеч.
– Славка, не надо так…
– А как? Есть другая формулировка? Тебе было бы желательно представлять меня идиллическим дворником, который просто и весело заметает следы вчерашнего преступления свежевыломанной метелочкой, а она вся в зелененьких листиках, а на голове у него – веночек, и раннее утро, и солнышко светит, и птички кругом поют!
Он резко оборвал себя, услышав, что дыхание в трубке стало еще тяжелее и надсаднее.
– Извини. Зря это я… Нервы шалят. Ладно, до связи.
– Слава, погоди!
Но он бросил трубку, оборвав разговор. Да ну, в самом деле, хватит воду в ступе толочь. Не стоило вываливать все это вот так на старика, но уж больно сволочной денек нынче выдался, сожрал весь стратегический запас сил.
Выходя из кабинки, привычно окинул взглядом почтовое отделение. Сегодня здесь вообще пустыня. Вот и отлично!
Постоял на крылечке, глубоко вдыхая морозный воздух. Сразу стало легче. Звезды холодновато смотрели на него с небес – маленькие, такие колючие, что при взгляде на них начинали слезиться глаза.
Вот уж кому точно все до лампочки! До фени. До фонаря. По фигу. По… Вот так и надо жить, так и надо воспринимать мир! Разделяя близкое и далекое! Есть нечто для тебя святое – это семья. Ничего, что она состоит всего из двух человек, старого да малого. Это якорь твоего существования, единственное, что не дает сорваться и понестись по равнодушной планете, как перекати-поле. Значит, все, что идет на пользу твоей семье, во здравие всех ее членов, изначально хорошо и должно быть лелеемо любой ценой. А все, что приносит ей вред, даже гипотетический, должно быть сметено с дороги. Сообразуясь с этим и следует вырабатывать для себя моральные устои. И велика ли беда, если иногда они входят в прямое противоречие с так называемыми общественными нормами? Велика ли беда, если иногда кажется, будто твое собственное сердце не выдержит всего этого, всей этой боли, в которую ты его окунул? Если иногда с тоской думаешь, что Александра… что ты и Александра, вы могли бы…
Нет!
Он так резко мотнул головой, что покачнулся, оскользнулся на гладких, подмороженных ступеньках и едва не слетел с крыльца.
Зло топнул.
Все-таки в некоторых смыслах он живет в городе клинических идиотов. Здесь и так страшно скользко зимой, потому что оттепели беспрестанно чередуются с заморозками, однако крылечки у вновь построенных или отремонтированных офисов почему-то все замощены необычайно скользкой сверкающей плиткой. Смесь французского с нижегородским! В сухую погоду это очень красиво, ну а зимой люди каждую минуту натурально ходят между жизнью и смертью. У городского начальства какая-то мания увеличивать общий травматизм! Эх, нет на них умного человека, который сломал бы на таком крылечке руку или ногу – и содрал бы с владельцев офиса по суду кругленькую сумму. Правда, у нас это не очень принято, а вон в Штатах, рассказывали, какая-то дама пролила на себя кофе, поданный ей в машину, и высудила у бедных биг-маковцев аж два «лимона». Вот бы сейчас упасть и высудить два зелененьких «лимона» – они очень не повредили бы. Наконец-то появились бы собственные деньги, а то надоело жить от стариковских щедрот. Щедроты, конечно, немалые, а все же… Строго говоря, именно несчитанные деньги сделали старика таким, каков он есть. Уверен, что все на свете может купить, – и, как правило, оказывается прав. К примеру, сколько народу было завязано в этом деле, – и все работали, как негры, зная, что получат поистине царское вознаграждение. И получили, что характерно! Кроме Сыча… но Сыч слишком много знал, заткнуть ему рот не удалось бы никакой суммой, пришлось бы существовать под угрозой непрестанного шантажа. К тому же мерзавец и так зажился на свете. Он испытал настоящее удовольствие, когда отпустил эту поганую душонку на покаяние!
О чем это он? Ах да, о деньгах. Деньги деньгами, но все-таки существует нечто не продажное и не покупное. Именно то, что заставило его ввязаться в эту жуткую авантюру, которая, чем дальше, тем больше пахнет кровью…