ВОС: То есть вы действительно предполагаете, что девушки не стоят вот так голые расслабленные перед зеркалом?
Д. М.: Мы провели исследование, и из 680 пациенток о том, что у них сколиоз, знало 5 %.
ВОС: Одно дело, что не знают, но вы говорите, что они всегда позируют.
Д. М.: Я практик, все выводы мы делаем на основании опросников и так далее. Это не голословные утверждения. Проблема в другом. Когда ты об этом не сказал, пациент приходит после операции и начинает предъявлять какие-то претензии. Стоит сфотографировать со спины, показать и сказать, что спина кривая, что можно попытаться убрать эту асимметрию, но нужно ли? Все говорят, что нет. Но интересно то, что чем кривее женщина, тем с хирургической точки зрения сложнее сделать операцию, но тем вероятнее со стороны пациентки, что она будет довольна. И наоборот. Это огромная проблема. Причем приходит пациентка, она вся загибается, ее оперировали травматологи, выпрямляли позвоночник и т. д., ей хоть что-то поставишь, она уже будет счастлива. Буквально прошлым летом я оперировал пациентку после ожога кипятком. Девочка была вся обожжена, было деформировано лицо. И насколько странен вопрос о том, доволен такой человек операцией или нет. У многих пациенток психологические проблемы. Мы видим огромное количество девушек, которые приходят в депрессии и говорят: «Вы знаете, меня бросил муж. Это, наверное, потому что во мне что-то не так, я старею, не могу конкурировать, ушел к молодой, понятно, что я хуже, на мне отразилась беременность». И видно, что у человека депрессия, ему нужно помочь. И вот приходит эта девочка обожженная, у нее рот не открывается, она вся в рубцах. Она настолько позитивная, от нее исходит какой-то свет. Ты не можешь понять, как это. Мне на нее смотреть не очень, а она ходит по улице, общается, она абсолютно социальна. Она шла к этой операции очень долго, выбирала все. Я прихожу на следующий день в палату на осмотр. Она говорит: «Доктор, можно, я вас сфотографирую?» Я спрашиваю, зачем. «Вы мне вернули жизнь». Причем мы ей глобально ничего не сделали, мы не вернули то лицо, которое было до того, как она обожглась. Мы просто сделали чуть лучше. Она смогла открыть рот. Но это колоссальный эмоциональный заряд. Для меня намного интереснее делать реконструирующие сложные операции, потому что такой фидбэк от пациента: они доверяют тебе себя полностью, это все поэтапно делается, и становятся хорошими друзьями. Это по сравнению с эстетикой. Потому что в эстетике всегда: вот, доктор пытается заработать деньги, начинают какие-то вещи прилипать. Я просто очень люблю свою специальность. Ну, конечно, с точки зрения технической ты сидишь за микроскопом десять часов, встаешь весь мокрый, ты получаешь колоссальное удовлетворение, которое не получаешь, когда ты делаешь банальную эстетическую операцию.
ВОС: Какая считается самой распространенной?
Д. М.: Чем проще технически операция, тем она банальней для хирурга. Второе место – липосакция. Третье – веки, четвертое – нос. В Америке немного другая раскладка, там на первом месте – липосакция, а всякие процедуры по лицу существенно за пятерочку вываливаются.
ВОС: Потому что американки бывают очень толстыми.
Д. М.: Американцы тоже. Есть избыточный вес, поэтому такая операция самая распространенная. Но по Европе по-другому.
ВОС: Европа и Америка совершенно разные.
Д. М.: Да, колоссально отличаются.
ВОС: Вы какой ориентации?
Д. М.: Самой что ни на есть гетеросексуальной.
ВОС: Для вас проще, если бы вы были другой ориентации?
Д. М.: Может, я скажу сейчас банальности, но каждый доктор, оперируя, пропускает через себя пациентку. Я иногда оцениваю, как мужчина, тот результат, который должен получиться. У меня есть свое восприятие груди.
ВОС: Не утомительно?
Д. М.: Нет. Ну, понятно, что если в ночном клубе девушка поднимет футболку и покажет мне свою грудь, то у меня это не вызовет никаких эмоций. Очевидно, что у меня слюни не потекут, я не начну на нее бросаться. Все зависит от ситуации и от каких-то чувств к человеку.
ВОС: А вот вы, например, познакомились с девушкой, вы смотрите на нее со стороны: тут подрезать, тут убрать?
Д. М.: Красота – это сочетание мельчайших нюансов и недостатков. Не может быть красоты выточенной из камня греческой скульптуры, она мне не интересна.
ВОС: Женщины с фигурой античной статуи вам не интересны? Или вы, может, имеете в виду моделей?
Д. М.: Я вас умоляю, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Хорошо, у нее фигура античной статуи, правда, идеалы в Греции сейчас отличаются от древнегреческих, вопрос в сочетании: что за человек, личность, как она себя ведет, как она разговаривает, какая у нее концепция жизненная. Это сочетание всех нюансов. Не бывает так: пофиг на то, что у нее в голове, главное – пропорции.
ВОС: Хорошо, если вам нравится девушка, вы не предложите ей что-то поменять?
Д. М.: Никогда даже в мыслях не возникнет, чтобы сказать, что вот это стоит изменить. Во-первых, я умею переключаться с профессиональной точки зрения, во-вторых, это моя концепция хирургическая, я ей следую неукоснительно. Суть ее заключается в том, что мы не подгоняем человека ни под какие стандарты и идеалы. Ты делаешь то, что в данной ситуации человеку подойдет. Есть, наверное, какие-то критерии оценки возрастного изменения лица. И есть концепция хирургическая того, что нужно омолаживать лицо. Есть концепция возрастного старения лица в том виде, когда начинает шея висеть, кожа, есть концепция потери объема. И есть операции, направленные на исправление этого объема и на устранение этих изменений. Но очень сложно вернуть то, что было, очень сложно бороться с природой. Можно сделать какую-то мощную операцию с реабилитацией полгода, но у меня всегда возникает вопрос: а зачем? С моей точки зрения это не нужно. Можно сделать какую-то операцию, чтобы в 50 выглядеть свежо, но натурально, красиво. Я так оперирую.
ВОС: Судя по тому, что вы сказали ранее, про грудь, которую заворачивают в лифчик. Вот у нее возникло что-то здесь, и она не хочет быть моложе, она просто хочет к тому, к чему она привыкла.
Д. М.: Что-то можно сделать, чтобы человек выглядел лучше, но не сделать так, чтобы в 55 выглядеть на 25. Технически это реально.
ВОС: Перетянуть кожу?
Д. М.: Лицо перебрать. Есть доктора, которые настолько хорошо знают анатомию, что способны это сделать.
ВОС: Но они не вернут ее к самой себе, они просто сделают ее моложе.
Д. М.: Это да. У меня есть лекция для ординаторов, для людей, которые хотят стать пластическими хирургами по эстетике лица. В этой лекции я показываю, что есть огромное количество пациентов, медийных персонажей, например, с перетянутыми лицами, и непонятно, кто их оперировал и зачем. А есть Катрин Денев, которая выглядела супер, но она и сейчас выглядит супер. Да, она оперированная, но почему бы и нет. Тут разные концепции, разные взгляды, разные подходы. Я стараюсь сохранить индивидуальность и настаиваю на том, что каждый человек имеет нюансы, и эти нюансы очень сильно персонифицируют его.
ВОС: Есть какие-то публичные люди, на которых вы смотрите и думаете: «Провал»?
Д. М.: Да, конечно. Есть провал, когда люди плохо прооперированы, а есть провал, вот когда, например, наши российские женщины не следят за собой.
ВОС: Делаете ли вы операции на интимных зонах?
Д. М.: Не увлекаюсь.
ВОС: Почему?
Д. М.: Не знаю, не нравится.
ВОС: Как это, а если деформации из-за родов?
Д. М.: Бывают часто разрывы половых губ, увеличение. Не знаю, мне просто не нравится, не лежит душа. Я не все оперирую, я не оперирую нос, например. Я считаю, что если человек оперирует нос, то он должен заниматься только этим и полностью углубляться в это, это очень сложно, и он сильнее всего, пожалуй, влияет на лицо человека. Поэтому если ты лезешь в эту историю, то занимайся этим и ни во что больше не надо лезть.
ВОС: Какая средняя зарплата у пластического хирурга?
Д. М.: Моя зарплата 7500.
ВОС: Евро?
Д. М.: Евро. Ну, мы не озвучиваем зарплату, которую получаем в частных клиниках. У нас очень большая дистанция. Есть пластическая хирургия в Москве, там маленькая зарплата, есть хирурги, у которых сверхприбыли.
ВОС: Ну хорошо, вилка: 2000 в месяц и 200 евро.
Д. М.: Я могу сказать, что проценты от операции варьируются от 25 до 50. Операция по увеличению груди, соответственно, может быть от 100 000 до 500 000. Тут очень много нюансов. Меня все устраивает, я просто не считаю, что нужно распыляться на какие-то вещи, нужно бить в одну точку, потому что ты начинаешь вникать в проблему гораздо глубже, чем если бы ты делал все – прямо хирург на все руки, суперуникальный. Это плохо заканчивается.
Д. М.: Я могу сказать, что проценты от операции варьируются от 25 до 50. Операция по увеличению груди, соответственно, может быть от 100 000 до 500 000. Тут очень много нюансов. Меня все устраивает, я просто не считаю, что нужно распыляться на какие-то вещи, нужно бить в одну точку, потому что ты начинаешь вникать в проблему гораздо глубже, чем если бы ты делал все – прямо хирург на все руки, суперуникальный. Это плохо заканчивается.
ВОС: Есть, как мне кажется, могу ошибаться, стереотип того, как выглядит врач. Бывает, что приходят и говорят: «Слушайте, вы что, в девятом классе учитесь?»
Д. М.: Не нравится – идите. Конечно, было, сплошь и рядом. Я сижу, у меня кабинет с огромным количеством сертификатов и прочее. Приходят люди, и если я вижу, что человек изначально негативно настроен, то сразу: «А сколько вам лет?» Столько-то. Дальше: «Хорошо, а вот сколько вы оперировали?» Столько-то оперировал. Результаты, пожалуйста. Вот моя концепция, вот как я веду себя. Хотите знать, где я учился? Пожалуйста, все висит на стене. Я ничего не выдумывал, ничего не покупал. Если вам нравится – окей, здорово. Если не нравится – до свидания. Я никогда не уговариваю на операцию, потому что это себе дороже. Ты можешь уговорить человека на операцию, сказать: «Да я самый лучший, я обещаю». А потом может быть ситуация, какое-то осложнение. Никто не застрахован от осложнений. У 23-летнего врача, понятное дело, их больше, он только заканчивает обучение, получает диплом врача общей практики и идет в ординатуру, там он уже начинает какие-то операции самостоятельно делать, потому что хирург должен учиться работать руками, не может быть теоретического хирурга. На самом деле дикая проблема в том, что сейчас большинство врачей – теоретические хирурги.
ВОС: Это что такое?
Д. М.: Они прекрасно знают теорию, но совсем не знают практики.
ВОС: Теоретический хирург же – это оксюморон. Хирург – это врач, который человека оперирует.
Д. М.: Оксюморон нашей жизни. Висит, например, табличка: «Хирург». А он такие операции никогда не делал, а может, вообще не оперировал. Помогал, может, кому-то. Я учусь, путешествую и смотрю систему обучения хирургов. У нас проблемы. Я не знаю, что будет через некоторое время, потому что у нас нет системы обучения хирургов. У нас это очень сильно завязано на твоем собственном желании.
ВОС: Есть пятерка самых известных, распиаренных хирургов. Они действительно высококвалифицированные?
Д. М.: Я могу сказать, что своих учителей я считаю одними из самых лучших в нашей специальности. Но при этом у каждого хирурга есть свои какие-то фишечки. И я видел операции многих распиаренных хирургов и не могу сказать, что у них там что-то фантастическое. Более того, я вам скажу, что самую лучшую операцию на груди я видел в городе Рочестер, это в Штатах, в клинике Мейо у врача, которого вообще никто не знает. Он не светится.
ВОС: Почему он не светится? Приток пациентов был бы больше.
Д. М.: Вы поймите, что здесь очень интересная штука: у хорошего хирурга и так проблем не будет с пациентами.
ВОС: Сарафанное радио.
Д. М.: Конечно, это работает на уровне рекламы.
ВОС: Очень хвалили клинику в Тверской области.
Д. М.: Там дешево просто.
ВОС: Но многие медийные туда ездят.
Д. М.: Не знаю, мы много переоперировали пациентов других клиник… Опять же нельзя делать эстетические операции, чтобы обещать, гарантировать какой-то результат. Ты должен быть хорошим хирургом, все знать, обладать чувством прекрасного и т. д. Но у тебя должна быть команда, без команды невозможно сделать хорошую операцию. Потому что операция не заканчивается, когда ты шов положил и наклеечку наклеил. За пациентом нужно следить, пациенту надо дать определенный уровень ухода послеоперационного, должна быть абсолютно в плане оснащения продуманная система. Только тогда наличие всех этих факторов даст эффективность, даст безопасность. Потому что если мы говорим об эстетических операциях, то на первый план безусловно выходит безопасность. Опять же такая психологическая штука.
ВОС: Сейчас распространены гепатит С и ВИЧ. Люди ходят к зубным врачам, делают татуировки и заражаются. Что делать с таким пациентом?
Д. М.: Даже если бы он был больной торчок с ВИЧ-активностью.
ВОС: С точки зрения закона это нормально?
Д. М.: Законодательно мы, если обнаруживаем ВИЧ-положительного человека, обязаны обратиться в соответствующие органы.
ВОС: А если антитела?
Д. М.: А что? Боюсь ли я оперировать человека с гепатитом? Вчера вот я лазил по локоть…
ВОС: Ну, я имею в виду не гепатит там, когда он уже…
Д. М.: Да не важно. Меня это никак не пугает, боязнь уколоться.
ВОС: Вы не боитесь заразиться?
Д. М.: Абсолютно. Ну, заражусь – значит, судьба такая.
ВОС: У нас очень молодая аудитория, 17–30 лет. Когда возможно, когда нужно, когда точно рано? Я имею в виду людей примерно психически здоровых.
Д. М.: Я могу вам сказать в качестве резюме: если вас что-то беспокоит, есть зарубочка там какая-то в голове, то придите, задайте вопрос. Не надо бояться пластических хирургов.
ВОС: Я не про страх. Я про то, что вы точно не наш клиент, потому что у вас то, то, то.
Д. М.: Проблему иногда можно решить операцией, иногда нельзя. В каждом случае нужно обсуждать. Спрашивайте, приходите на консультацию, не бойтесь, вас никто не уложит на стол операционный и не скажет: «Надо вас оперировать!» Мы довольно честные люди.
ВОС: Если вы видите, что точно не надо, что это индивидуальность – скажете?
Д. М.: Да, я честно скажу, что с моей точки зрения ничего делать не нужно. Более того, я это достаточно часто говорю.
ВОС: А если приходит человек, а у него, например, прекрасно, совершенно индивидуально торчат уши? Не некрасиво, мило.
Д. М.: Ну что значит «не некрасиво»? Приходит человек и говорит: «Я не могу, меня вот эти уши бесят». Я говорю: «Хорошо, мы можем сделать так, что они встанут по-другому». Если он приходит, говорит: «Знаете, у меня родинка на носу…» А у него уши торчат. Я ему не скажу: «А уши-то ваши вас не бесят?»
ВОС: Иногда просто бывает, что вот эти торчащие уши или нависшие веки – это то, что делает человека тем самым прекрасным.
Д. М.: Если человек это понимает, то он никогда не скажет, что хочет убрать уши.
ВОС: Нет, если он не понимает, если ему кажется, что его торчащие уши – это проблема. А вы видите, что нет, что это часть его индивидуальности.
Д. М.: Могу привести пример, это частые случаи. Буквально в прошлую пятницу консультировал. Приходят мама с дочкой, и вот садится дочка, ей 16 лет, у нее рубчик под губой, и говорит: «Вы знаете, я больше не могу терпеть насмешки в школе, я хочу убрать». И сидит рядом мама. И вот вопрос: «Это вы хотите или мама хочет?» На что мама: «Ну как, ну вы понимаете, она красивая, такое чистое личико». Подождите, мама, это вы хотите, чтобы я вашей дочке сделал операцию? Зачем вы ей говорите, что у нее этот рубец? Вы должны говорить, что она самая красивая. У всех есть рубцы на лице, их не надо всем оперировать. Если человеку нормально и он никак не переживает из-за этого, а может преподнести это как свою фишечку, то зачем что-то делать? Это, опять же, суперсложная штука. Вчера я разговаривал с пациенткой, позавчера мы прооперировали, обожженная девочка вся, ставили эспандер, растягивали кожу. Я захожу в палату, она лежит милая такая, пообщались, поговорили, вижу, в коридоре ходит, а заходит мама – в слезы сразу. Потому что мама начинает: «Вот, девочка моя, тебя порезали». И что делать? Разводить надо? Я понимаю, что она сейчас вернется домой и даже если мы 50 операций удачных сделаем, все равно будет вот в этом состоянии, пока не отойдет от мамы.
ВОС: В психотерапии это называется «нарциссическое расширение», когда родители сами пытаются быть совершенными и детей своих делают совершенными. Последний вопрос. Есть ли у меня какие-то прооперированные вещи и если есть, то где?
Д. М.: Не буду этим заниматься, вроде видимых рубцов нет, не буду.
ВОС: Вы боитесь облажаться?
Д. М.: Я не боюсь, это не угадайка. Приходят тоже часто: «Посмотрите, видно, что у меня прооперировано?» Вы скажите, я запишу.
ВОС: Ну вы же врач, скажите – видно?
Д. М.: Для того чтобы это сделать, надо сесть в нормальный кабинет, сфотографировать вас, посмотреть фотографии. Я явных признаков не вижу, если да, то у вас хороший хирург, респект ему. Вы так глазами моргаете, не знаю. Дайте посмотрю. Хочется верить, что не оперировали.
ВОС: Почему?
Д. М.: Грыжки оставили.
ВОС: Не видите шрамы-полоски?