Тут база есть натовская, я её даже пофотографировал немного, смотрел на солдатиков тутошних. Вспоминал собственный опыт.
Суровые всё ж у нас края. Без ласки смотрит на нас родная земля. А всё ж, смотри-ка, поднялись, опоздавши к раздаче цивилизаций лет на пятьсот, рванули жилы, есть что предъявить.
У меня сосед – швед, живёт через два дома от меня, хороший человек 1925 года рождения. Мы с ним разговорились про женщин. Я всегда стремлюсь разговаривать на эту тему, она дисциплинирует. Сосед сообщил, что женился летом 42-го. И у меня машинально: «…в войну, что ли?» – сам себя за язык ухватил.
Какую войну?! Что мой сосед-швед про жизнь свою мне рассказать может такого интересного, дай ему Бог здоровья и матушку-аллилуйю за трапезой, если любая скучно сидящая на скамейке бабка у меня на родине мне такое расскажет, что только руками глаза закроешь и головой мотнёшь?..
Хотя нет, конечно, рассказать он мне может много чего интересного, просто у нас порог интересности очень завышен трагическими обстоятельствами. Мы вкуса к повседневности поэтому лишены. И с самоиронией не всё в порядке. Не потому, что не умеем, а просто обожжённые какие-то. Сосед мне станет рассказывать, как строил веранду в 44-м. И это будет чудный рассказ, абсолютно в мелвилловском духе, подробный, неспешный, без смысловых зазоров между предложениями, полированный руками рассказ трудолюбивого честного человека. А я обязательно вспомню что-то из услышанного: хаотическое, комканное, про то, как немцев из Острогожска выбивали три дня и мадьяр в снежном овраге стреляли. Пока там, значит, веранды…
А тут, на этой вот ноте, все кругом шёпотом орать, что вон, вон черепахи!..
И я стал смотреть в мерцающее море, притворяясь, что всё-всё вижу.
Пересечения
Одна местная птица летает со скоростью 38 км в час. Другая же местная птица летает со скоростью 69 км в час. Судьбы у птиц при этом довольно одинаковы.
Этим высказыванием я начинаю сеанс отучения себя от прогресса.
Например, чтобы официанту не размазывать годами скудные чаевые по единственно трём занятым столикам, официант обязан иметь такой вид, что всё, что пережили собравшиеся в едальне, пережил и он, официант. Мотал ли срок, разбивал ли яхты о скалы на жаркий спор, бил ли себя плетью в монастыре, был ли до недавнего времени женщиной, доказывал ли полноту системного подхода – всё равно. Успешный официант – это если не ровня, то соучастник собравшихся в кабаке. Чтобы негласные пароли, понимающие взгляды и выправка.
Это я озвучил вчера в баре, как выяснилось позднее, на испанском немцу, показавшемуся мне знакомым.
А немец рассказал мне, как выяснилось позднее, на испанском, что его дед в России специально ссался зимними ночами в карауле, чтобы отморозить пальцы. Отморозив в мечтах пальцы, дед предполагал, что пальцы отгниют, их отрежут, а его самого вернут домой. Но как-то у него всё не получалось их отморозить. Переставало хотеться ссать при минус тридцати. Целая трагедия.
Дед был музыкант, натура впечатлительная, просто в панику впал. Не отпускает Россия. Не даёт обоссаться органисту под скрип заснеженных елей. Мало ей пальцев органиста. Так деда с целыми пальцами на ногах и подстрелили, слава те господи. С перебитым позвоночником вернулся. Отпустила Россия.
Скучаю я что-то уже по великой русской реке.
Мир Средневековья
«Мир Средневековья, увиденный глазами пятнадцатилетнего школьника из Амстердама…» – аннотация книги, лежащей на полу нашей хижины.
Автор Бекман Теа.
Дальше в аннотации написано: «В фантазии амстердамского школьника он предстает во всей своей сложности, многокрасочности и противоречивости».
Название книги «Крестоносец в джинсах». Читает её сорокапятилетний сотрудник финуправления Б-ч.
Буду запирать двери своей комнаты, вот что скажу. Живу среди упырей.
Прачечная
Когда я сижу в кресле и тяжело вздыхаю под перестук ходиков, я думаю о таинствах человеческой натуры. И готовлю очередную проповедь на эту тему.
Это у меня фамильный порок такой. Семейная боль. Тяга к проповедям и обжигающим монологам.
Это я написал специально, в порядке самокритики. Ну, и чтобы вопросов не было, почему я иногда рассказываю на свадьбах горькую правду о собравшихся, обнимая чужую плачущую невесту.
Вот прадедушка мой, он был проповедником так проповедником. Однажды по пути из Архангельска в Бостон семь раз отлучил экипаж от церкви, предавая всех анафеме из карцера, в который был заточён по лживому навету.
В тот рейс штормило очень сильно. Плохо укреплённые брёвна били в борт лесовоза, экипаж воспалёнными глазами с тревогой и надеждой смотрел по курсу, обтирая дублёные лица зюйдвестками.
А в тесном карцере надрывался мой крестоносный прадед, тряся прутья решёток и рыча из Исайи: «Слушайте меня, острова, и внимайте, народы дальние: Господь призвал меня из чрева матери и соделал мне уста как острый меч! Не пощадит человек брата своего и будет резать по правую сторону и будет есть по левую, и не будет сыт!..»
В тот рейс всем было тяжело и тревожно. Капитан постоянно сидел в единственной спасательной шлюпке с двумя заряженными «кольтами» в обеих руках, нервно жуя размокшую сигару. Радист поминутно отсылал обречённые сигналы в эфир. Трясущиеся крысы махали с мачт белыми тряпками.
Левиафан несколько раз поднимался из пучин, прижимая к груди Кракена, чтобы взглянуть на корабль и улыбнуться.
По багровому небу носились клочья сожжённых в аду заповедей. Матросы выли в трюмах, бегая друг за другом с топорами. В этих условиях прадедушка очень поддержал команду корабля своими выступлениями.
Всё в тот раз закончилось благополучно. Когда прадедушка сбежал с судна в Ливерпуле, все очень обрадовались. Но всё равно потонули через полгода. Не плывёт корабль без праведника, так получается.
У Федюнина родовая отметина иного свойства. Помню, в Карибском море, на острове Санта-Лючия, всю ночь посменно пытали нашего друга Кешу.
Федюнин сочетает в себе два замечательных качества: необузданность в пороках и любовь к чистоте. На Санта-Лючии он отволок из нашего бунгало в прачечную (или куда там он отволок) четыре мешка, по его уверению, грязных вещей, которые мешали ему жить. Свои вещи друг Федюнин грязными не посчитал. Не все мозги нашего друга поражены безвозвратно.
К сожалению, не пострадали у Иннокентия и навыки вождения автомобилем.
Пользуясь нашим беспомощным состоянием (мы спали в своих доверчивых детских постельках), ранним утром удачно опохмелившийся друг отвёз всё, что нашарил, в какую-то прачечную или химчистку, или куда он там всё отвёз?
На радостях, по завершении сотворения добра людям, Федюнин усугубил. И когда мы подобрали его у дверей нашего бунгало, друг милый мог только грациозно пожимать плечами и обниматься.
При обыске квитанций при нём не нашли.
Местоположение мифической прачечной установить не удалось, хотя возили окаянного два раза в город на опознание. Вещей не жалко. Да и успехом мы пользовались бешеным – не каждый день в городке можно увидеть группу пожилых идиотов в пончо из простынь.
Задрапированные под греческих философов в занавески, ринулись в магазин готового платья. Вышли оттуда одетыми в таком растаманском стиле, что дальше было просто некуда.
Хуже было другое – в кармане моих джинсов, оттарабаненных Кешей в неведомое, был паспорт, у Б-ча пропал кошелёк, пропали авиабилеты. Часы. Целая история вышла.
Мы в панике просидели сутки, вызванивая сквозь шторма российское консульство. Наши женщины отказывались выходить из комнат и не открывали на наши лебезящие стуки. Рыдали. Всё это время Кеша безмятежно сидел в креслице на веранде и смотрел на нас бездной своих синих глаз. Так нимфа Каллипсо смотрела на Одиссея: мол, никуда ты не поплывёшь, останешься тут навечно, хороший мой!
Спасло нас то, что Иннокентий очень нравится женщинам трудовой судьбы. В любом полушарии на выбор он умудряется свести с ума несколько тружениц. И даже в предполагаемой химчистке (или где там он был) Иннокентий Сергеевич смог объяснить афрокарибианке, что парень он очень хороший и найти она его сможет примерно в том вот месте, а он будет её ждать, потому как любит.
– Иди, целуй её! – злобно шипел я Иннокентию, натягивая на себя усевшие после стирки джинсы. – Спасла она нас…
– Не всех… – скрипнул Б-ч, зарывшись по локоть в свой бумажник. – Ох, не всех…
У Б-ча своя родовая трагедия, как понимаете.
Место подвигу
Когда летели с островов на Родину, я откровенно скучал и водил смышлеными глазами по сторонам в поисках доступных удовольствий и нравственных развлечений.
А И. С. Федюнин спал.
Взгляд мой упал на него. Чем может обрадовать человек, которого знаешь сорок лет?
Но в руках у Кеши была огроменная медаль. Настоящая, на ленточке. На медали – пламя какое-то, знамена и орущий дядя в фуражке.
Когда летели с островов на Родину, я откровенно скучал и водил смышлеными глазами по сторонам в поисках доступных удовольствий и нравственных развлечений.
А И. С. Федюнин спал.
Взгляд мой упал на него. Чем может обрадовать человек, которого знаешь сорок лет?
Но в руках у Кеши была огроменная медаль. Настоящая, на ленточке. На медали – пламя какое-то, знамена и орущий дядя в фуражке.
И крест.
Медаль эту Иннокентий купил в Сантьяго. Даже не знаю зачем. Видимо, принял допинг и захотел начать очередную коллекцию.
Всего богатейших коллекций у Федюнина около десятка. Самая полная – это подсказанная мною коллекция бутылочек с воздухом из разных географических точек. Я горжусь своим советом. Это очень романтично.
Кеша собирал в бутылочки воздух Гаваны, Парижа, пустыни Наска, Непала и Большого Барьерного рифа. Были в коллекции ещё и всякие специи – Таиланд, например. Воздушок из какого-то странного таиландского бара, в который мы зашли, да так и просидели, обнявшись в ужасе, весь номер одной выступавшей псевдодевушки. Федюнина от номера мутило, а у меня на седом загривке поднялась шерсть. Помню, к нам кинулись ещё на танцы рвать, но я рыком: «Он мой!» – вытащил Кешу из притона, а потом мы долго молчали, сидя в такси.
Из Таиланда есть воздух, значит. Из Рима, с места сожжения тела Цезаря. И так далее.
Конечно, когда Кеша стал показывать эту коллекцию нащупанным в ночи женщинам, в безумном состоянии согласившимся прийти к нему в домик на окраине, личная жизнь друга скрипуче покосилась в сторону целибата.
Не каждая принцесса Греза из «Сквозняка» поймет, фокусируя взгляд на произвольно выбранной точке, что лысый маниак, сующий ей с захлебывающимся восторгом пустые бутылки под нос с предложением понюхать и восхититься, – это её осознанный выбор и сексуальное счастье. Участились случаи резких отказов и воплей. Кеша коллекцию воздухов забросил, но иногда украдкой протирает бутылочки от пыли и вздыхает. Он мечтатель, Кеша-то.
Ещё есть у Кеши коллекции марок (штук двадцать, но хороших, как он верит). Есть зажигалки (две – обе подарены мной, не пошло дело). Есть наклейки и старые гэдээровские переводилки. Курительных трубок пять штук (три мои). Все трубки с богатой историей, забиты нагаром начисто.
Что-то там ещё валяется у него. Не упомнить. А, монетки есть. Все с дырками почему-то.
И вот, видимо, решил Иннокентий медали начать собирать.
Вынул я из пальцев спящего Федюнина медаль. Покрутил в пальцах. Потом встал в проходе аэробуса и негромко обратился к соседям по классу. Сказал, что Иннокентий Сергеевич Федюнин во время отдыха спас из пожара троих врачей, которые спали в горящей поликлинике. И вот награжден. И у меня есть просьба (я его помощник по работе с населением) – передать медаль по рядам с небольшим рассказом о том, кто с ними летит и за что он медаль получил.
Для энтузиазма взволнованно угостил ближайших соседей легально купленным на борту алкоголем. Что запрещено, но отчасти, конечно.
Федюнин проснулся героем. Ему даже похлопали, когда он в сортир направился. А когда вышел, начали фотографировать на телефоны. Медаль-то на груди! А я два раза вставал и, показывая на Кешу, благодарно кланялся.
Молва про двух добродушных мудаков переживет нас с Иннокентием.
И вся разница
Как я неоднократно доказывал, разница между шотландцами и русскими заключается в презентациях.
У меня в России ворота, двери, будки с охраной, сигнализация, камеры, есть намерение вырыть ров с морозоустойчивыми крокодилами. Раньше была колючая проволока и битое стекло поверх забора. А песни у нас в посёлке поют исключительно про любовь, про красоту, про долгожданную встречу. Смотришь через бойницу на участок соседа и поёшь вместе с ним про нежность. А если позвали-таки в гости, то идёшь петь про нежность, не зная доподлинно, что начнётся сразу после песни про нежность. По дороге наблюдаешь, как кто-то бьётся в петле, а к нему бегут с битами.
В Шотландии двери из стекла, окна без решёток (долгое время не мог уснуть), а песни эдакие, что ко второму куплету ярость достигает такой силы, что начинается пляска с ножами. Песни сплошь про засады, сталь, кровную месть, убийства, поджоги и ненависть. На Питерхэдском берегу, в засаде Мак-Дугал, шесть дюймов стали в грудь тебе отмерит мой кинжал. Это про девушку песня. Которая не дождалась, и теперь её надо подкараулить в засаде.
То же самое про семейные легенды. У меня в России все семейные легенды про святость предков. Все невинно пострадавшие, подвижники, все из Смольного института благородных девиц, почестное купечество, спасители и праведники. Сидишь в гостях у династии товароведов и слушаешь про бал в Зимнем дворце, где товароведская прабабушка грациозно отказывала царю в намерениях. «Вы когда деньги вернёте?» – спрашиваешь, раздвигая руками великосветский туман. А хозяева уже не здесь, они там, их оттуда не достать.
Если предки у собеседника крестьяне – то очень трудолюбивые. Если предки у хозяина комиссары, то тридцать седьмой год.
У моих шотландцев семейные легенды – кромешный ужас. Все предки поголовные упыри, если судить по легендам.
Сидишь в гостях у профессора университета и слушаешь про Моне Мег. Как основатель династии, кузнец-пропойца (пропойца – это не для указания уникальности, а просто для того, чтобы было понятно – местный кузнец) соорудил пушку. Из которой враги Шотландии (англичане, понятно) выстрелили в замок Трив, последний оплот Дугласов. И пушку эту назвали Моне Мег – в честь жены кузнеца-пропойцы Брауни Кима.
Ну, история и история. И тут профессор наклоняется и кричит, несколько багровея:
– А ядром оторвало руку леди Дуглас! Начисто! Рука, кувыркаясь и заливая все вокруг кровью прекрасной леди, пролетела 28 ярдов! Молодая хозяйка замка допила из кубка вино и произнесла своими прелестными губами: «Проклятая Моне Мег! Твои потомки выучат грамоту и разнесут по всему миру славу о твоём бесчестном поведении!» Мой предок Брауни Ким грабил замок четыре дня, не щадя никого, и принёс домой руку прекрасной леди, закоптил её в очаге и показывал гостям во время торжеств!
– А-А-А-А!!! – кричишь, тоже багровея. – Вот и свела нас судьба, выродок Моне Мег! Сдохни же!
Потом приносят чай.
Герб
У моих шотландских соседей Мердоков есть настоящий герб. С пронзёнными стрелами птицами.
Всякий раз пепелю взглядом это свидетельство чужой родовитости. Сам-то я вступил в этот мир, вздымая над головой только метрику зеленого цвета. А у людей герб. Пережить такое мне трудно.
Спрашиваю как-то у соседей довольно безразлично:
– Что за история? Отчего стрелы и птицы?!
Соседи, заставшие меня за попыткой отодрать гербовую табличку, отвечают:
– Король Брюс заставил трёх братьев стрелять из лука. Первый убил ворона. Второй убил одной стрелой двух воронов. А третий брат промахнулся…
– И что с третьим братом стало?
– Да ничего особенного. Вместе с другими братьями пошёл воевать. Стал графом потом. Героически погиб при Пуатье. Смертельно раненный пал у стяга, до последнего вздоха защищая его от англичан. А два старших брата работали у него и его наследников пастухами.
– А на гербе чего ж его нету?
– Так ведь он промахнулся! За что его на герб?
Волынки и ножи
Я тут как собкор производственной многотиражки. Возили на фабрику по производству волынок. Любое производство вызывает у меня почтительный ужас. Тем более производство волынок. Я пробовал играть на волынке. По общему впечатлению волынка – это советский надувной матрас, к десятой минуте надувания совершенно неясно, кто кого, собственно, надувает: ты матрас или матрас тебя.
Как мы все прекрасно знаем, сегодня редко можно встретить малую южно-шотландскую волынку, нечасто встречается ирландская волынка. Всех забила горская волынка, или пип-вор.
Мне нравится пип-вор. На пип-воре можно изобразить два моих базовых чувства: ярость и печаль. Вот я крушу всё подряд, вот я рыдаю в уголке. Переход мгновенен, последствия ужасны.
Фабрика, на которую меня приволокли, делает какие-то адски элитные волынки. Как и полагается элитному производству, ничего отечественного, родного шотландского в комплектующих. Это как российско-германское пескоструйное производство: песок немецкий, струя наша.
Вдувная трубка, чантер, басовый и теноровый дроны – африканское черное дерево и орешина из Бразилии. Звуковые трубки – тростник из Португалии, мундштук – зубы бегемота. Надувная сумка – австралийские овцы, ленты – из Германии, всякие бляхи – Швейцария. Четырнадцать основных деталей из дерева плюс тридцать одна деталь всякой мелочи.
Есть ОТК. Мощные дедуси наяривают на произведенной продукции и хрипло оценивают тонкость передачи звука. По мне, так всё звучало одинаково: когда звучат двадцать пип-воров, я автоматически начинаю маршировать и готовиться к погибели мира. Но волосатые уши дедусь различают нюансы. Они умудряются отшвыривать в утиль всякий брак. Может, капризничают так, не знаю. Ведут себя вызывающе. Приносит, скажем, Страдивари скрипку свою к скрыпачу слепому, а он так пиликнет и херась скрипку об угол! Вот так примерно и дедуси. Меня они привели в восторг.