А чтобы люди перестали нести херню на рабочих совещаниях, мы нарядимся. Да хоть бы и в индейцев! И с каждой новой порцией бреда станем снимать с себя по одному предмету одежды. Как вам такой тренинг и мозговой штурм?! Кто у нас тут HR? Вы? Не вы?! А кто?! Вы! Нет, теперь это точно вы! А не вы, вы уже попробовали. Записывайте. Совещание. Индейцы. Или русский народный хор. Успеваете записывать? Вот ручка, бумагу у соседа, ага, ручкой по бумаге, так, получается, вижу. Зря вы скромничали. Значит, переодеваемся и снимаем по одному предмету. Когда через двадцать минут мы окажемся голыми, начнётся разговор по существу. Я обратил недавно внимание на то, что голые люди редко несут околесицу про… про что? правильно – про системы мобильного обжига цистерн со следовым мазутным присутствием! На базе чего? На базе, хором отвечаем, подтолкните Бровкина, на базе полной переработки топливных остатков!
Ведь завораживающе, да?! Машина выжигает что-то чем-то из того, что выжигает! Это же Голливуд! Это Филипп Дик! Это Буковски! Рок Западного побережья! А вас послушаешь – мы сырые поленья в печь корявую суём. И все ваши предложения, что бы нам при этом напевать? Ай-люли? Мне спецэффекты нужны! Взрыв! Слева! Дым! Жар! Перекошенное лицо в кадре кричит «Мама, прости!», гусеницы крошат бетон, цистерны с воем несутся по небу! Раз! Ещё раз!..
А у вас… «В маленькой избушке брат сестру качает…» И это вы выдаёте за прорыв? Больно видеть!..
Ассистент
Иногда приступ противоестественных причин заставляет меня вызывать к себе в кабинет своего, господи прости, ассистента.
Раньше этот ассистент был секретаршей, всеми так воспринимался и, в принципе, был счастлив, как может быть счастлива девочка-гуманоид 152 см роста с четвёртым размером бюста. Мне кажется, что девочка радовалась самой возможности держать равновесие при ходьбе, не балансируя руками.
Когда девочку-гуманоида наша кадровая служба вытрясла из дерюжного мешка на мраморный пол моего кабинета, я не поверил своему счастью. Даже подбежал к мешку и пошарил внутри его сначала левой рукой, а потом, нахмурясь, и правой. Не верилось, что это, в принципе, всё, и больше из мешка ничего не выпадет.
Я чувствовал себя немного обманутым. И потряс мешок, держа за углы, для верности ещё раз. Из мешка посыпалась какая-то ерунда и древесный сор. Больше, стало быть, для девочки в комплекте ничегошеньки не было.
– Это всё?! – с надрывом начал я.
– Всё! – ответила кадровая служба. – Берите это, другого не будет… Ваш коллега Вашенкин хотел и это у нас отобрать, но мы ему не дали, потому как его жена об этом просила.
– Надо мной все будут смеяться! Скажут, вон, посмотрите, идёт такой, а у самого секретарши по полтора аршина!
– Над вами и так все смеются, вы меняете секретарш каждые полгода. Мы надрываемся, потакая вашим необоснованным капризам.
– Разве секретарша-медсестра – это каприз?! – заплакал я, катаясь по ковру у панорамного окна. – Я подорвал здоровье на нашей живодёрне, а в качестве бонуса получаю какого-то зловещего гнома! Я ведь очень долгое время был очень хорошим, мне полагается поощрение… Я перестал пропускать заседания правления, нашёл у себя тот самый договор, из-за которого всю бухгалтерию полгода назад уволили, я снова отнёс домой бильярд!..
Кадровая служба смотрела на меня безучастно. Она ведь тоже была когда-то моей секретаршей.
– Брать будете?!
– А давайте, – начал я сквозь рыдания, – а давайте мы ещё поищем…
– С вами никто не хочет работать, вы плюётесь!
– Я просто так разговариваю. Это темперамент!
– Это не темперамент! Вы плюетесь в сотрудников из трубочки! Вы кидаетесь в них бумажками!
– Я больше не буду! Никогда!.. – Я задумался, а потом махнул рукой: – Никогда!
– Девушка поработает у вас месяц, а потом мы её заберём, если раньше ее не сведут в могилу ваши методы, если она не повесится в психушке или не подожжёт наше офисное здание. Мы пока не можем представить последовательность её действий, но догадываемся о векторе.
Я зашмыгал и посмотрел на гнома. Гном шуршал в углу моей подшивкой «Хастлера».
– Сволочи вы все! – крикнул я. – Гадюки! Дайте хотя бы новый монитор и массажное кресло! Давайте торговаться! Давайте возродим традиции волжского купечества!
– Вы их уже возродили. Посмотрите вокруг себя! Ваше барство ставит нас на грань выживания. Мы вынуждены набирать персонал, останавливая в морозной степи под Сызранью поезда скорого сообщения и выволакивать на арканах обезумевших пассажиров, направляющихся в Москву из Владивостока. Мы разлучаем семьи! Программисты работают в цепях, отдел стратегического планирования сидит на опиатах, рекламщики вспоминают по полчаса, кого как зовут, служба безопасности не успевает предотвращать побеги и перехватывать малявы на волю…
– Я так понимаю, что не будет нового монитора? – поник я у камина, опустив голову на поджатые колени. – Не будет мне нового монитора, не будет!
Прошло с той поры уже два с лишним года.
Секретарша стала ассистентом. А на душе у меня прежняя обида.
Лена, выздоравливай!
Секретарь Лена
Некоторое время буду, вероятно, записывать свои уже подзабытые ощущения от работы.
Конечно, если бы я катал по шатким мокрым доскам тачки с отвальным грунтом весь световой день в ожидании вечерней баланды, то записывать свои впечатления мне было бы затруднительно. В минуты неожиданного отдыха (нормировщика станиной пришибло насмерть или порезали кого из капризного блатного озорства) я бы не кидался к огрызку карандаша и селёдочной бумаге для фиксации пережитого. У меня было бы множество неотложных дел. Я бы мог искать грунь-траву, помогающую при фурункулёзе, или собирал бы в негнущиеся от стылой ломоты ладони водянистую шикшу, обгладывал лишайник на валуне, длинными ногтями прочёсывал швы на робе…
А так как я надрываюсь до кровавого пота по кабинетам со столами из стекла и хрома, с картинами в чёрных рамах на прозрачных думчатых стенах, то краткая минута для рефлексии у меня найдётся.
Вот, например, моя секретарь Лена.
Она очень восторженная девушка. И считает, что в жизни всегда есть место позитиву.
Родом она из посёлка Шлюзовой, а там вполноги жить не умеют! Если веселье, то такое, что шлюзы открывают на всю ночь, и по фарватеру, на пороги, несутся обезумевшие баржи, врезаясь в пассажирские теплоходы. Маленький лобастый буксир ещё пытается отвернуть от неизбежного, команда ещё надеется, вцепившись друг в друга, но зрителям уже всё понятно. Горит разлитая из танкера нефть. Горит и сам танкер, заваливаясь левым бортом.
В Шлюзовом иначе отдыхать не умеют. Звучат песни, визжит гармонь, возносится к небу в чёрных клубах окисляющихся углеводородов колокольный звон. Качаются в верёвочных петлях отец Евдоким и отец Евстихей. Перепуганные цыгане мечутся по переулкам, путаясь в колючей проволоке и разыскивая своих украденных детей. Если в Шлюзовом свадьба, то в небо дополнительно пускают голубей.
Конечно, такое житьё на людях сказывается всё сильнее от поколения к поколению. Нынешние и клей нюхать перестали. Незачем уже.
Вот и Лена у меня постоянно чему-то радуется.
– Джо-о-он Алекса-а-а-андрович! Здесь та-а-акое случила-а-ась!
Радость! Счастье! И глаза – в полнеба! И носик чуть вздёргивается и морщится, как от весёлой газировки в парке, когда тебе только семь и впереди ещё очень много чего.
Человек неопытный, человек, который плохо знает Лену, увидев такую звенящую красоту, немедленно жаждет прижать её к груди, закружить по осеннему лесу, хохоча от счастья. Бежать, ловко вороша ковёр опавших листьев, к ЗАГСу! Любить и быть любимым!
Но я – человек опытный, поэтому, заслыша Ленин бубенец, я немедленно молча падаю на бок вместе с креслом и ловко перекатываюсь за тяжёлый книжный шкаф.
– Что случилась, милая?! – притворно равнодушно спрашиваешь, трясущимися руками запихивая в подствольный магазин патроны с картечью. – Кому-то понадобилась наша помощь? Давай же, ангелёнок мой, немедленно поспешим её оказывать!
Сам в это время тряско достаешь фальшивые паспорта из панически распахнувшегося сейфа и запихиваешь по карманам, много просыпая на пол, радужные, остро пахнущие бегством пачки.
– Джо-о-он Алекса-а-а-андрович! Звонили с объекта, там…
А уже можно не слушать. И так понятно, что там, на объекте. Там уже, наверное, в бочке варится прораб, строители объявили джихад и режут разбежавшихся по стройке кяфиров и шайтанов из УФМС, в гудрон заживо закатывают верещащего представителя архитектурного управления, всё это дело снимает телевидение. К телекамере подскакивает лидер таджикского сопротивления и предъявляет в камеру мой портрет, на котором меня зовут Зульфикар и я в зелёной чалме явственно сомневаюсь в эффективности властной вертикали. «Он! Он поведёт нас!..»
В последний раз, когда я слышал Еленино ликование, половина правления оказалась в наручниках, а вторая половина, утираясь явками с повинной, давала показания на первую, торопя уставших записывать следователей, особенно упирая голосом на контракты и переводы «фирмам, имеющим явные признаки анонимности».
Стратегия
– Стратегия наша, друзья, проста, – сказал я вчера вечером притихшим собравшимся. – Бабы хотят замуж и купят всё, что может им в этом деле помочь. Ваша задача – придумать, как может им помочь выйти замуж мобильная система обжига цистерн с дизельными следовыми остатками… Сделайте упор на то, что система размещается на базе грузовика МСF, уверен, это мотивирует. Разотрите уши упавшим башкой на стол. Это сбалансирует кровоснабжение мозга. Яростнее. Пока не пойдёт кровь из носа. Да, я ходил на специальные курсы. Хорошо.
Барин занят – 2
Сегодня с вялой надменностью, ставшей в последнее время моим фирменным состоянием, катался в новом автомобиле по городу, рассматривая через дымчатое стекло диковины летней городской жизни, особенно впечатляющие при +38 в тени.
Конечно, мне было бы гораздо лучше в своей загородной избушке пережидать это горячечное дыхание Сахары, воскрешающее в моей памяти белые знойные ужасы Танжера. Лежал бы в бассейне, например, лениво шевеля ногами, катая во рту замороженную черешню в шампанском. Или читал бы с полотенцем на шее старые журналы на веранде под виноградной тенью, распивая чаи под звуки расположившегося на коврах ансамбля заслуженных аксакалов (дутар, зурна, кямянча).
Но мне нравится, расправляя грудь, называть своё вынужденное пребывание в городской черте «работой».
Раскинувшись на заднем сиденье с вишнёвым сорбетом, дышал обманчивым холодом кондиционера, помахивая в такт музыке ложечкой с монограммой. Разглядывал людей.
Обратил внимание, например, что особенно жалко мне бредущих в асфальтовом мареве бородачей. Сегодня они мне почему-то часто попадались на глаза. Мужчины с бородой в расплавленном городе смотрятся особенно печально. К их вечному изумлению в глазах примешивается ещё и специфическое предобморочное отчаяние заброшенности.
Многие производят достоверное впечатление беглых, пробирающихся на Дон. Многим остро не хватает портрета государя-императора на вздетых ввысь худых руках, пропотевшего кителя со следами споротых погон и обвисшего вещевого мешка. Хотелось пару раз остановиться, спросить про «не нужна ли помощь?!», услышать в ответ хриплое и торопливое: «Пробираюсь на Дон, к генералу Каледину, средства имею самые недостаточные… штабс-капитан… дважды ранен в Карпатах… с бантом и мечами… чем можете, как офицер офицеру…»
Удержался. Решил быть жестокосердным сегодня. И завтра тоже.
Всех под брезент, короче говоря.
Ворона
Я могу дать совет любому руководителю как мирового (это я про себя), так и локального уровня.
Чтобы коллектив, который мается под вашим безумным (это я про себя) руководством, почувствовал себя счастливей, чтобы он сплотился, чтобы он стал ресурсным, цельным и хорошим, то есть чтобы коллектив стало возможно совершенно безжалостно эксплуатировать, выжимая из него все жизненные соки, а он бы за это ещё и говорил вам устало, но счастливо: «Спасибо, ты самый лучший», – дайте коллективу живой талисман.
Желательно теплокровное животное, нуждающееся в заботе.
Не платите консультантам бешеные деньжищи, не терзайте людей тренингами. Дайте коллективу смысл, цель и радость, обогрев нуждающееся существо.
Тут должны прозвучать аплодисменты, крики ликования, сбивчивые признания в любви ко мне, звуки государственного гимна. Я встаю, изящно роняю монокль, кланяюсь на три стороны с достоинством.
Долгое время я сам пытался выступить в роли такого существа. Смотрел на сотрудников блестящими глазками, тряс прутья решётки, выл, подбегал на зов, лупасил хвостом по паркету. Бесполезно. Никто даже печеньем не побаловал. Как ни выворачивай наизнанку пиджачок, как ни подтягивай брючки до подмышек, как ни приглаживай вихры пятернёй, не добьёшься заботы у городских.
На входе в мою живодёрню есть место для курения. На этом месте мужчины сбиваются в кучки и трудными голосами общаются, не стесняясь в вводных словах, смолят и бычкуют, а дамы, значит, составляют скульптурные композиции, курят красиво, смотрят на прохожих смело, с дерзостью пантер, а друг на друга не смотрят, хотя стоят рядышком и даже общаются.
И вот выхожу я из помещения, чтобы умчаться из этого логова прочь. В зубах сигара, на голове цилиндр, на поводке – заместитель. Сотрудники на меня никакого внимания. Никто на колени не бухнулся. Все столпились и умильно воркуют, но не по моему поводу. Странно, думаю!
Подхожу, предварительно намотав поводок с заместителем на столбик при входе. Подхожу, выглядываю тихонько между спин сотрудников своих милых. И вижу – все блестящими глазами таращатся с восторгом на ворону.
Ворона – пострадавшая. Перебито крыло, ещё и хромает как-то. Но задорная и очень обаятельная. Шкандыбает туда-сюда, смотрит искоса, кокетничает, умная. Ей, гляжу, уже хлебца подкинули (в карманах, что ли, носят?). И она с этим хлебцем устраивает красивейшее шоу, подпихивает ногами, хватает в клюв, каркает, хлеб выпадает, она его снова хвать, походит, выразительно хромая туда-сюда, снова каркнет, хлеб на асфальт, аферистка изображает удивление, растерянность женскую, мол, ох, как же так, я ещё так молода и неопытна! господа, господа! помогите кто чем может посильно барышне-подростку, угостите даму спичкой, офицерик!
Я сам залюбовался столь простой, но мощной игрой. А прочие так в полном восторге! Даже подзабытый у столбика заместитель. Тоже тянет шею, тоже умиляется.
На следующий день ворона устраивала представление дважды.
Через два дня наша звезда сидела уже на ящичке, который ей кто-то вынес, сбоку от крыльца. Сидела достойно, беженка, но не нищенка, дворянка, дочь полковника, пробираюсь к генералу Врангелю, утеря продовольственных карточек, махновцы, но честь свою сберегла.
Потом я улетел из страны, потом прилетел обратно. Ворона времени так бездарно, как я, не теряла, завоёвывала сердца уверенно, хищно.
Захожу в бухгалтерию, она на первом этаже. Мне бухгалтеры что-то рассказывают, вдруг девичий крик: «Попугайчик, попугайчик наш пришёл!»
Все, извинившись, правда, бросаются прочь от меня, к своим столам, достают пакетики, в пакетиках всякая вкусность. Я в полном обалдении смотрю на происходящее. А бухгалтерские девушки открывают окно и через решётку начинают метать на улицу куски пирожных.
У меня сердце в первый раз тревожно ёкнуло.
Распихиваю, протискиваюсь меж линкоров бухгалтерских к окну, а под окном красавица наша выкобенивается, хромает с такой, знаете, неистовостью, крыло подволакивает, головой крутит, шкандыбает причудливо. Кабуки как оно есть, драматическая пантомима и выразительная экспрессия. Попугайчик наш пришёл!
Разговоры в перерыве собрания. Раньше водой друг друга окатывали холодной, чтобы в чувства вернуться, глотали пилюли какие-то, выли тихонько, пока я, взрыкивая, вылизывал их кровь под своими когтями. Раньше тряслись и несли околесицу. А тут, гляжу, лица умильные у всех, улыбаются, как счастливые родители, обсуждают, что Маша (попугайчик наш) от кошки отбилась, но надо что-то придумать, чтобы кошки нашу Машу больше не обижали, давайте её в пристрой перенесём, мужчины, вы сможете Машу аккуратно поймать и перенести с ящичком её к нам в пристрой, Сергей, ты как? я, Михаил, согласен!
Вчера секретарь мой принесла Маше замоченный овёс. Замоченный! Сама пошла, купила… Нет, не так. Вместо расколбаса и движухи под ритмическую порочную музыку, вместо экспресс-знакомств с зажиточными соседями по барной стойке моя прекрасная секретарь пошла в магазин, купила овёс, принесла овёс к себе домой, замочила его, потом замоченный овёс сложила в баночку, закрутила на баночке крышку, положила баночку в сумку, принесла всё это волшебство на работу, а теперь отпрашивается у меня. Можно, Д.А., я выйду на некоторое время, покормлю Марию, посидите пока тут, я, наверное, быстро…
Не поверил, заревновал даже немного. Кинулся к окну и, плюща нос о тонированное стекло, стал напряжённо зырить, не сведут ли ловкие хачи-трюкачи моего секретаря, не хитрит ли она со мной, таким беспомощно доверчивым?
Нет! Не хитрит! Кормит, глядь, Марию замоченным овсом! Я кофе могу ждать неограниченное время, документы могут складироваться и падать со стола на пол от груза прошедших лет, я понимаю, я сам был молод. Но, блин, замоченный овёс для Марии меня подкосил.
Я стал волноваться. Я почувствовал в Марии (бывшем нашем попугайчике) опасного конкурента.
Уезжал из офиса в растрепанных чувствах. Сажусь в авто, гляжу, Мария Николаевна хромает вдоль бордюра, подпихивая ногами и клювом пакетик с чипсами. А за ней бредут, как под гипнозом, ещё две вороны, вероятно, подельницы. Мария Николаевна (статс-дама из бывших попугайчиков) им что-то говорит, поворачивая голову с небрежностью, а те заворожённо внемлют.
Я понял, что при таком развитии событий через месяц хозяин моего кабинета может смениться. Что на ящичке в пристрое мне будет даже уютно. Замоченного овса не дождусь, конечно, но ничего, привыкну.