И это, по-вашему, портрет Слепого? Нет уж, дудки, господа офицеры. Не надо попусту поминать черта, не надо так о нем говорить, и даже думать о нем в таком ключе не рекомендуется – обидится, а обидевшись, может нанести вам короткий визит. Тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог, конечно, но кому-то из вас, коллеги, этого визита, кажется, точно не миновать…
Генерал вернулся к окну, чтобы еще разочек вдохновиться, насладившись видом покуривающих у подъезда коллег. Данные конкретные коллеги, лично, ничего плохого ему не сделали – эту кашу заварил кто-то другой, чином повыше и калибром покрупнее, а эти двое просто честно выполняли свою работу. Но, как говорится, паны дерутся – у хлопцев чубы трещат, так что никто ни от чего не гарантирован.
«Коллеги» по-прежнему были на месте, но уже не покуривали – видимо, накурились до тошноты или просто устали дразнить пребывающего в расстроенных чувствах, изнывающего без табака узника. Огоньки сигарет в салоне погасли, окно со стороны водителя было опущено до самого низа; Федору Филипповичу показалось, что водитель мирно спит, уронив голову на баранку, но это наверняка был обман зрения. В противном случае лучше было сесть в тюрьму или, если все как-то обойдется, срочно подать в отставку: если таких нынче берут в аппарат Лубянки и, более того, держат на службе дольше трех дней, эту страну уже ничто не спасет.
Снизу послышалась переливчатая электронная трель домофона, деликатно лязгнула, закрывшись, железная дверь подъезда. Генерал прислушался, но ничего не услышал: померещившиеся ему шаги на лестнице были просто отголосками его собственного, внезапно участившегося пульса.
Доводы в пользу невиновности Глеба, пришедшие в голову Федору Филипповичу, несомненно, были в некоторой степени приняты во внимание и теми, кто взял его под арест, иначе он сидел бы не здесь, а в одиночной камере следственного изолятора. Эти доводы были очевидны – для всех, в том числе и для того, кто организовал эту подставу. Он, этот таинственный некто, должен очень хорошо понимать: в данный момент чаши весов колеблются в шатком равновесии, и склонить их в ту или иную сторону может любой пустяк. Лучше, конечно, если на нужную чашу упадет не пустячок, а что-нибудь весомое – например, самоубийство главного подозреваемого, генерала ФСБ Потапчука. Тогда для всех будет дешевле и проще пустить дело по уже готовой, заранее тщательно проложенной колее, а не расшибаться в лепешку, пытаясь реабилитировать покойника.
Кстати, подумал он вдруг, – если Глеб рассекречен, и если кто-то отважился не только создать, но и пустить гулять по свету со «Стечкиным» в руке его точную копию, практически клон, значит, настоящего Глеба Сиверова, вероятнее всего, уже нет в живых. Одно из двух: или он все-таки продался со всеми потрохами, что маловероятно (потому что он лучше кого бы то ни было знает, что такие сделки чаще всего кончаются безымянной могилкой в каком-нибудь глухом, редко посещаемом людьми месте), либо просто убит.
Что крайне нежелательно и прискорбно, но, увы, весьма и весьма вероятно.
В свете этого рассуждения, которое, к сожалению, было очень нелегко оспорить, собственные перспективы представлялись Федору Филипповичу далеко не радужными – и это еще очень мягко говоря.
Он выключил на кухне свет и почти бегом вернулся к окну, чтобы еще раз пристально, до боли в глазах вглядеться в сотканную из зеленоватого света ртутного фонаря и угольно-черных теней картинку.
Картинка оставалась прежней и выглядела неутешительно: окно синей «мазды» было открыто, и водитель в светлой рубашке с коротким рукавом действительно неподвижно лежал, упершись лбом в ступицу рулевого колеса. Чем в это время занят его напарник, было не разглядеть, но отсутствие какого-либо шевеления в машине и около нее выглядело достаточно красноречиво.
А что, подумал Федор Филиппович, – время-то позднее! Ребята покурили, выпили пивка и улеглись спать. Оба разом. Чего там, в самом деле! Солдат спит – служба идет…
В замке входной двери осторожно заворочался ключ. Взгляд генерала заметался по неясно и таинственно отсвечивающим в темноте никелированным, эмалированным и кафельным кухонным плоскостям в поисках хоть какого-нибудь оружия самообороны.
Оружия не было, если не считать нескольких алюминиевых – вот гадость-то! – вилок и нарочито тупых, будто затупленных нарочно, столовых ножей. Огреть киллера со «Стечкиным» по башке кастрюлей? Опять тупая американская комедия… Ты еще последней сосиской в него швырни: получи, фашист, гранату! Он на пол – плюх, и голову руками накрыл. А ты – шмыг, мимо него и в дверь. А чтобы было смешнее, можно пробежать прямо по нему… Как в «Офицерах», когда главный герой швырнул в догоняющих франкистов ботинком раненого испанского товарища. Они – брык на мостовую и кричат: «Граната!» А потом, разочарованно: «Ла бота…» – башмак, стало быть…
Очень весело, но – в стилистике середины прошлого века. Нынче в ходу другие приколы, другие хохмы. Вон он, хохмач – с охраной уже разобрался, сейчас отопрет дверь и будет тут как тут…
Замок маслянисто щелкнул в последний раз, ключ со свистящим металлическим шелестом, как клинок из ножен, вышел из скважины. Тихонько клацнула защелка, едва слышно скрипнули уже нуждающиеся в смазке дверные петли, и Федор Филиппович понял, что больше не один в квартире.
Он тихо прижался лопатками к стене у двери, ведущей из кухни в прихожую, хорошо понимая при этом, что в игре против профессионального киллера шансов у него, безоружного и далеко не молодого генерала, практически нет. Хоть ты выйди на свет и рвани на груди рубаху: стреляй, гад! Но это опять стилистика давно минувших дней. Как в песне из того самого культового фильма: от героев былых времен не осталось порой имен…
Потому и не осталось, что слишком часто рвали на себе рубахи. Ведь смысл этого жеста прост: вот он, крест на груди, стреляй, если рука поднимется! А креста-то и нет. А если и есть, это мало кого останавливает – раньше не останавливало, а теперь и подавно.
Незадача!
Несколько секунд в квартире царила напряженная тишина, нарушаемая только журчанием воды, струящейся в унитаз из неисправного смывного бачка – чего там, государство не обеднеет! Потом в прихожей что-то негромко стукнуло, и до боли знакомый голос негромко позвал:
– Товарищ генерал! Федор Филиппович! Или как вас там нынче – аббат Фариа, Эдмон Дантес… короче, узник замка Иф! Давайте, выходите из сумрака, в прятки нам с вами играть некогда…
«С воскресением тебя, Глеб Петрович, – ощущая непривычную слабость в коленях от прихлынувшего чувства неимоверного облегчения, подумал генерал Потапчук. – С которым же это по счету – сам-то сосчитаешь, нет ли? Но – с воскресением…»
И, оттолкнувшись от стены, переступил порог кухни.
* * *Николай Аркадьевич Полосухин – бывший сотрудник правоохранительных органов, а ныне частный детектив, находящийся на далеко не лучшем счету у начальства ввиду застарелой, хронической игромании, – с усилием оторвал, буквально отодрал свою левую щеку от асфальта. Асфальт на автомобильной парковке перед подпольным казино «Тройка, Семерка, Туз», с виду казавшийся гладким и даже пружинистым, как толстая резина, при непосредственном контакте обнаруживал совсем другие, не столь приятные свойства – был жестким, как камень, и, как кухонная терка, шершавым и колючим. Лежать на нем было неудобно, больно и унизительно; вообще, ситуация больше напоминала кадр из старого фильма про заграничную жизнь, чем московскую действительность второго десятилетия молодого двадцать первого века. А щека Николая Полосухина, по ощущениям, сейчас фактурой и рельефом здорово смахивала на только что описанный асфальт, то есть была шершавой, обильно инкрустированной приставшими к свежим ссадинам песчинками и мелкими камешками. Утешаться оставалось лишь тем, что это ненадолго: в ближайшее время щека распухнет, поменяет цвет, и уже завтра, неодобрительно на нее косясь, шеф не преминет весьма ядовито пройтись по поводу никчемных прожигателей жизни, которым место не в солидном детективном агентстве, а на помойке с бомжами…
Но уволить Николая Полосухина у него руки коротки, и он это прекрасно знает. Потому что другого такого специалиста «по семейным вопросам», как это называется у них в агентстве, ему, усатому борову, не найти. А стало быть, думать о нем сейчас незачем. Пошел он в ж…, у Коли Полосухина в данный момент навалом других, куда более важных и насущных проблем, чем этот зануда.
Он подобрал и пристроил на место чудом не пострадавшие при падении очки, а затем, морщась от боли в растянутых мышцах и хруста шейных позвонков, обернулся через плечо. Проблемы все еще были тут, прямо за спиной. Одну проблему звали Костиком, другую Герой – Германом то есть. Каждая из проблем тянула пудиков, эдак, на семь, если не на все восемь, живого веса, и было это не дряблое сало, а литая, с трудом втиснутая в удушливо-черные одинаковые костюмы, твердая, как чугун, мускулатура.
– Хорошая позиция, – оценил позу, которую ценой нечеловеческих усилий удалось принять Полосухину, мордастый Костик.
– Классический низкий старт, – согласился не менее мордастый Гера и звучно высморкался в два пальца. – Давай, спринтер, стартуй отсюда, пока тебе дополнительное ускорение не придали!
С этими словами он швырнул на землю рядом с Николаем мятую, лопнувшую по всем швам тряпку, две минуты назад бывшую его последним приличным пиджаком. Да, качать права прямо в игровом зале, наверное, и впрямь не стоило.
– Не имеете права, – трудно шевеля перекошенным из-за стремительно набирающей объем гематомы ртом, шепеляво выговорил Полосухин.
– Да ладно! – изумился Костик.
– Имеем, – поддержал его Гера. – Есть бабки – есть игра. Нет бабок – нет игры. По-моему, все просто, все по-честному…
– Я правила знаю, – возразил Полосухин. Его еще не отпустило, и, зная, что препираться бессмысленно, он все никак не мог остановиться. Именно в этом и была его главная беда: он никогда не умел остановиться вовремя. – Расписки…
– …Принимают у тех, кто имеет, чем расплатиться, – сказал Костик. Эти двое, будто нарочно, говорили по очереди. Будто спектакль разыгрывали, ей-богу; а впрочем, скорее всего, так оно и было: можно подумать, Коля Полосухин у этих гиббонов первый и единственный! – А ты ведь гол, как сокол! Даже штаны на заднице, и те, небось, в долг купил!
– Под проценты, которых никогда не отдашь, – вставил свою реплику Гера.
Самое обидное, что это была правда. Жена от Полосухина давно ушла, квартиру он продал в счет карточного долга практически сразу после развода и с тех пор мыкался то по знакомым, то по съемным углам. Зарплата в агентстве у него была приличная, но ему хронически не везло в игре, и этим все сказано.
– Вашими молитвами, – злобно огрызнулся Полосухин. – Мошенники проклятые, жулье! Ободрали, как липку, а теперь еще и издеваетесь! Да на вас пробу негде ставить! Погодите, я вас, козлов, выведу на чистую воду!
– По ходу, кто-то чего-то не вкурил, – сказал Костик.
– По ходу, кому-то мало, – добавил Гера, лениво шагнув вперед.
Полосухин подобрался – вот именно, как спринтер перед рывком с низкого старта. Очевидное сходство было налицо, и именно это в данный момент казалось самым унизительным.
– Ты – нежелательный клиент, – продолжал, грозно надвигаясь, Гера. – Вход в заведение тебе закрыт раз и навсегда, это не обсуждается.
– И насчет чистой воды – это ты зря сказал, не подумавши, – подхватил Костик. Полосухин напружинил мышцы ног, потому что стодвадцатикилограммовый чугунный гамадрил по кличке Костик был прав: этого говорить точно не стоило. – За такие слова я тебя сейчас в этот асфальт голыми руками вотру – равномерными, сука, вращательными движениями.
– А я сверху соляркой полью, чтоб уже не пророс, – выдал свою реплику Гера. – Может, даже подожгу – для верности.
– Козлы, – сказал им Николай Полосухин.
– Так, – веско произнес Костик.
– Э-э-э!.. – обрадованно, будто не веря своим ушам, протянул Гера.
Гориллы синхронно двинулись вперед, и Полосухин, наконец, внял доброму совету – рванул с низкого старта, да так, что едва на протаранил головой борт резко затормозившего, чтобы избежать наезда, новенького черного «БМВ».
Потерявшей ориентацию в пространстве летучей мышью распластавшись по тонированному стеклу, Полосухин лихорадочно зашарил трясущимися руками по гладкому, слегка пыльному металлу, нащупал ручку, поддел, и, о чудо, дверь оказалась незаблокированной. Рывком ее распахнув, Николай рухнул на сиденье справа от водителя и с трудом выговорил:
– Гони, шеф!
Вопреки его опасениям, хозяин машины оказался парнем покладистым и, отложив выяснение отношений до лучших времен, плавно тронул свое транспортное средство с места. Вслед ему, хорошо слышные даже сквозь плотно закрытые окна, неслись крики охранников: «Стой, дурак, у него же денег ни копья!»
Перекрутившись на сиденье винтом, Полосухин обернулся и посмотрел назад. Гориллы бежали за машиной по освещенному уличными фонарями сухому асфальту, размахивая толстыми, как окорока, ручищами, похожие на парочку зомби из голливудского фильма ужасов. «БМВ», эта стремительная баварская ракета, на взгляд Николая, ехал как-то чересчур медленно. Под ветровым стеклом раскачивался, будто пританцовывая в каком-то странном нетерпении, веселый пластмассовый, а может, резиновый чертик в чересчур для него больших солнцезащитных очках.
– Проигрался? – с оттенком сочувствия спросил сидевший за рулем плечистый, подтянутый, одетый с иголочки шатен с твердым, будто вырубленным из дорогого мрамора, профилем.
– Мошенники, – тщетно стараясь отдышаться, сообщил ему Полосухин. – Жулье! – И, подумав, добавил: – Суки. Но я им этого так не оставлю!
– Правильно, – сказал водитель. – Открой-ка дверцу.
– Погоди, – заволновался Полосухин, – да ты что? Оставь свои координаты, я заплачу, когда и сколько скажешь – два счетчика, три…
– У тебя пиджак защемился, – сказал водитель. – Видишь, лампочка на панели горит?
Полосухин посмотрел. Лампочка – не лампочка, собственно, а схематичное, вид сверху, светящееся изображение автомобиля с открытыми дверцами – действительно горела. Он потянул за ворот то, что осталось от пиджака, и понял, что водитель не врет: пиджак оказался прищемленным, и притом основательно. Он потянул ручку, одновременно слегка толкнув локтем дверь, и в это мгновение водитель выстрелил ему в висок из тяжелого спецназовского пистолета системы Стечкина.
В темноте салона сверкнула вспышка дульного пламени; за выстрелом последовал короткий, резкий толчок в плечо, мертвое тело вывалилось на дорогу, с отвратительным мокрым треском ударившись простреленной головой о бордюр. Водитель «БМВ» надавил на газ, отброшенная инерцией резкого рывка дверца захлопнулась с мягким чмокающим звуком; «БМВ» коротко подмигнул рубиновыми тормозными огнями у перекрестка и скрылся за поворотом.
Гнавшиеся за машиной охранники казино перешли на шаг, который становился все медленнее и неувереннее по мере того, как они приближались к распростертому на асфальте трупу. Несмотря на их старания, эта дорога, как и все земные дороги, в свой черед подошла к концу.
– Готов, – после короткого осмотра констатировал Костик. – Нет, ты видел?
– Видел, видел, только ни хрена не понял, – хмуро проворчал Гера. – Ты номера его срисовал?
– Чего их рисовать, они наверняка на камере остались, – отмахнулся Костик. – Но ты скажи: ты это, сука, видел?!
– Как в кино, – вздохнув, согласился Гера. – Чистый Голливуд. Квентин Тарантино, «Криминальное чтиво»… И чего теперь – ментам звонить?
– Угу, – иронически поддакнул Костик. – Здравствуйте, мы охранники подпольного казино. У нас тут проигравшийся вдребезги клиент с огнестрелом – похоже, уже зажмуренный… Приезжайте, пожалуйста, мы все вас очень ждем – и мы, и администрация, и клиенты… Ты что, совсем дурак? Валим!
Двухметровый Гера воздержался от ответной реплики, и скоро узкий боковой проезд, в который выходили задние дворы торговых и административных зданий, окончательно опустел, погрузившись в разжиженный редкими фонарями мрак и относительную тишину летней московской ночи.
Глава 12
Наскоро пожав генералу руку, Глеб направился прямиком в спальню. Федор Филиппович открыл рот, собираясь напомнить этому ухарю о том, где он находится, а также о том, какими техническими новшествами обычно нашпигованы подобные места, но вовремя спохватился и промолчал: агент по кличке Слепой явно не нуждался в подобных напоминаниях. И наилучшим подтверждением этому служил тот простой факт, что он находился здесь, в охраняемой конспиративной квартире ФСБ, о которой до сих пор ни разу не слышал – живой, во плоти, очевидно здоровый и полный сил, хотя и предельно озабоченный.
В спальне он, действуя со стремительной энергией затеявшей генеральную уборку домохозяйки, мигом перевернул вверх ногами постель, в два счета устроив на ней примитивную куклу, при невнимательном осмотре действительно способную сойти за спящего, завернувшись в простыни и покрывала, человека. Откуда ни возьмись в руках у него возник кудлатый пегий парик, вряд ли имевший отношение к индустрии моды – уж очень много было в нем седины. Мимоходом, будто для сравнения, приложив эту охапку синтетической шерсти к голове Федора Филипповича, Глеб деловито, с удовлетворением кивнул и принялся пристраивать ее между краем покрывала и подушкой. Генерал снова открыл рот и снова промолчал: с париком кукла и впрямь смотрелась куда натуральнее, да и в выборе масти, как беспристрастно свидетельствовало случившееся тут же, на дверце шкафа, зеркало, Сиверов не ошибся.
– Идемте, – командным тоном распорядился он, закончив. – Вряд ли за вами подглядывают в прямом эфире, но чем черт ни шутит!.. Неполадки в сети должны быть кратковременными, иначе кто-нибудь может забеспокоиться. А зачем попусту волновать серьезных, облеченных большой ответственностью перед обществом людей?