Обнаружившийся внутри малый джентльменский набор рассказал ему о планах киллера так же подробно, как если бы Черный Подполковник изложил их в письменном виде. Тут был моток прочной нейлоновой веревки и еще кое-что из альпинистского снаряжения; тут была небольшая аккумуляторная электродрель, и портативный генератор электромагнитных помех тоже был тут как тут. Еще здесь лежал пистолет – к некоторому удивлению Глеба, вовсе не «Стечкин».
А впрочем, чему тут удивляться? «Стечкин» был визитной карточкой Сиверова-номер-два, главной отличительной особенностью его фирменного почерка. Смерть Федора Филипповича, судя по всему, планировалось представить как самоубийство, и кто-то решил, что, застрелись он из «Стечкина», это будет уже перебор. Правда, в таких случаях на месте инсценированного самоубийства оставляют что-нибудь, что не жалко бросить – в идеале это ствол, принадлежавший убитому, но на худой конец сойдет какой-нибудь старенький «ТТ» или «Макаров». А тут, гляди-ка, целый «вальтер»! Да какой – будто только что из заводской упаковки!
– А вы, ребята, не скупитесь, – вертя пистолет в руках, хмыкнул Сиверов.
Слегка оттянув затвор, он заглянул в патронник. Патрона в стволе не было. Тогда Глеб выщелкнул из рукоятки обойму и в задумчивости подбросил ее на ладони. Любой нормальный, вменяемый человек, не говоря уже о профессиональном стрелке, перед тем, как пустить оружие в ход, должен проверить, заряжено ли оно. Может, конечно, и не проверить, особенно если действовать приходится второпях, но в данном случае такая вероятность невелика – уж очень профессионально этот парень работает. Да и потом, куда ему торопиться? Все спланировано, все заранее тщательно подготовлено, каждый шаг продуман и рассчитан чуть ли не по секундам – словом, места для спешки и небрежности просто-напросто нет. Так что разрядить обойму – это не выход, а способ нажить новые проблемы.
Приняв решение, Глеб вынул из кармана швейцарский армейский нож со множеством лезвий, одно из которых представляло собой миниатюрное подобие плоскогубцев. Выщелкнув из обоймы верхний патрон, обернул головку полой рубашки, чтобы не поцарапать, а затем прихватил плоскогубцами и, повернув, извлек пулю.
Бездымный порох маленьким конусом темных, отливающих антрацитовым блеском крупинок высыпался на шершавый бетон парапета. Глеб дунул, и чья-то не случившаяся смерть безобидно развеялась в воздухе, осыпавшись на землю редким, бесшумным и никем не замеченным дождем. Подумав секунду, он проделал ту же операцию еще с одним патроном, вставил в пустые гильзы увесистые, в медных рубашках пули, по очереди большим пальцем вдавил обезвреженные патроны в обойму, а обойму загнал в рукоятку «вальтера».
Придирчиво взвесив пистолет на ладони, он снова задумался. Разница в весе была мизерная, он даже не мог с уверенностью сказать, ощущает ее на самом деле или просто думает, что ощущает, потому что знает об ее существовании. Но он – это он, а люди-то все разные! Когда-то давно, в прошлой жизни, он знавал одного прапорщика, который мог с завязанными глазами, по весу, определить, что находится в каждой из трех совершенно одинаковых бутылок – водка, портвейн или медицинский спирт. Невероятно, но факт: на глазах у Глеба прапорщик на спор проделывал этот коронный трюк множество раз и ни разу не ошибся.
Рассеянно рыскающий по сторонам взгляд остановился на небольшой кучке сухого штукатурного раствора, оставленной строителями у стены надстройки. Разница в весе будет все равно, подумал Глеб, – но без точных электронных весов ее не определишь. Если ему это удастся, он не человек, а какой-то демон. А против демона я жидковат, тут нужен священник, да и то не всякий, а – хороший, сильный экзорцист…
Вскоре заряженный смесью кварцевого песка и гашеной извести пистолет занял свое место на дне рюкзака. Действуя по принципу «кашу маслом не испортишь», Сиверов не поленился обезвредить все патроны до единого. Конечно, у киллера наверняка будет при себе еще и «Стечкин», но начнет он именно с «вальтера», потому что таков сценарий. Вряд ли он станет снова и снова дергать затвор, один за другим выбрасывая негодные патроны, пока не выбросит все. Но нежданная осечка хоть как-то уравняет шансы его превосходительства и этого профессионального стрелка, дав генералу время прицелиться. И лучше, если осечка будет не одна…
Альпинистское снаряжение прозрачно намекало не только на способ, которым убийца вознамерился проникнуть в квартиру, но и на время, когда это произойдет: ясно, что средь бела дня спускаться по веревке с крыши и лезть в окно – предприятие, мягко говоря, рискованное. А он ведь не за столовым серебром лезет, а по душу взятого под домашний арест генерала ФСБ. Не принесет кому следует в положенный срок генеральскую душу – распрощается с собственной. У них, демонов, с этим ох, как строго!
А с другой стороны, Молчанов-номер-два всегда действовал дерзко, непредсказуемо. Вот перекусит сейчас в какой-нибудь рабочей столовке, выкурит не спеша сигаретку-другую и вернется – на том же пикапе, в том же оранжевом комбинезоне. Напялит пластмассовую каску, наденет на руки рабочие перчатки, обвяжется веревкой, защелкнет карабины, и вперед. Чем, спрашивается, не промышленный альпинист? И кому какое дело, что этот работяга делает там, на верхотуре? Можно подумать, Глеб сам никогда не проделывал ничего подобного! Пусть не точь-в-точь, но в его карьере тоже бывали случаи, когда действовать приходилось не только с выдумкой, но и с изрядной долей обыкновенной наглости. Да и профессиональные домушники, особенно те, что поумнее, предпочитают орудовать не по ночам, а вот именно средь бела дня, когда большинство людей на работе, а остальные меньше всего ожидают, что кто-то прямо у них на глазах нахально полезет в чужую квартиру.
Словом, неизвестно, как там двойнику, а вот оригинальной версии Глеба Сиверова плотный перекусон в рабочей столовке или где бы то ни было еще явно не светил. События вступили в активную фазу; покушение могло произойти нынче ночью, через двое суток или в течение следующих пятнадцати минут. И Глеб просто не имел права очутиться в это время в каком-то другом месте, потому что по-прежнему оставался один – один, как перст, не имея понятия, кто ему друг, а кто враг. Майор Барабанов, несмотря на запутанность ситуации, а также внешность и манеры упакованного сынка небедного папаши, показался Глебу парнем надежным, а главное, честным. Но это ничего не значило: честный и надежный Валера-по-Барабану (назвал Барабаном – получи в бубен) запросто мог оказаться ни о чем не подозревающей марионеткой в руках своего опытного и очень, по словам Федора Филипповича, неглупого шефа. Как, к слову, и все его коллеги, вплоть до плечистых ребят из группы наружного наблюдения, что, изнывая от жары и скуки, сидели сейчас в припаркованном во дворе зеленом «фиате». Так что помощи ждать было неоткуда, и рассчитывать, как обычно, приходилось только на себя.
Покинув крышу, Глеб пристроил на место замок чердачного люка, вышел из подъезда, прошел сто метров до своей машины, на скорую руку сменил наружность и, вернувшись, снова пробрался на крышу, теперь уже через другой, расположенный на противоположной стороне дома, угловой подъезд. Все съестные припасы, какие удалось обнаружить в машине, ограничивались полупустой литровой бутылкой минеральной воды, которая после продолжительного дежурства на крыше высотки была такой горячей, что хоть чай в ней заваривай. Поставив ее в тень, чтобы хоть немного охладилась, Глеб присел рядышком на теплый рубероид мягкой кровли, вынул из кармана пачку сигарет, открыл, понюхал, глубоко втянув ноздрями знакомый запах сухих табачных листьев, решительно убрал пачку обратно в карман, устроился поудобнее и приготовился ждать – столько, сколько понадобится.
* * *Ждать пришлось чертовски долго – не только до наступления темноты, к чему Глеб был морально готов, но и почти всю ночь до рассвета. Часть этого времени Сиверов убил, сначала забавляясь, а затем пытаясь избавиться от навеянной бездельем и оказавшейся неожиданно навязчивой фантазии: воспользоваться альпинистским снаряжением своего двойника, спуститься по веревке до четвертого этажа, постучать в окно и голосом Карлсона из всенародно любимого мультфильма крикнуть обалдевшему от неожиданности генералу: «Привет, Малыш! Садись, полетаем!»
Правда, удивиться мог не только Федор Филиппович. Окна квартиры, где он сидел под замком, выходили во двор, так что насладиться лицезрением парящего на уровне четвертого этажа «Карлсона», помимо его превосходительства и нескольких случайных зевак, могли еще и парни из наружки. А у этих с чувством юмора наверняка туго – как достанут стволы, да как начнут палить по воздушной цели! Да и Потапчук нынче весь на нервах и может неправильно понять невинную шутку. Ты ему: «Привет, Малыш!», а он тебе – бабах промеж глаз! Просто от неожиданности. Из пистолета, который, между прочим, ты же ему и принес…
Еще какое-то время он потратил, борясь с искушением выбросить за парапет крыши лежащую в нагрудном кармане пачку сигарет – выбросить, разумеется, затем, чтобы побороть искушение закурить. Курить было нельзя ни в коем случае: киллер мог появиться в любую секунду. Он мог прямо сейчас сидеть в одной из надстроек с выходом на технический этаж и, приникнув глазом к дверной щели, неторопливо изучать обстановку: все ли в порядке, нет ли здесь засады?
Поэтому шевелиться тоже следовало с умом и через раз, и Глеб сидел в своем укрытии, сохраняя почти полную неподвижность. Время от времени, чтобы не затечь, он попеременно напрягал и расслаблял мышцы, жалея, что ту же нехитрую процедуру нельзя проделать с мозгом: расслабить его Глеб просто не имел права, и несчастное серое вещество, будто сведенное судорогой, окаменело от постоянного напряжения.
В какой-то момент он заметил, что ночной мрак начал редеть. Небо на востоке пошло медленно, но верно сереть, обещая скорый рассвет, и, посмотрев на часы, Глеб без малейшего труда разглядел, что уже начало четвертого. С улицы послышался шум проезжающего автомобиля; машина свернула во двор и, продолжая ворчать работающим на холостых оборотах мотором, остановилась – как показалось, у крайнего подъезда. Потом послышалось хлопанье дверцы, какой-то дробный дребезг, словно кто-то рассыпал по мостовой охапку полых пластиковых стержней, и машина укатила. В наступившей тишине продолжали раздаваться странные, невнятные звуки: шарканье подошв, какое-то бормотание и все то же пустотелое постукивание, как будто кто-то, рассыпав по асфальту удочки, теперь с откровенно пьяными причитаниями пытался их собрать. В ночном воздухе звук разносится далеко, и, вслушиваясь в продолжающуюся во дворе возню, Глеб чем дальше, тем больше убеждался: да, вот именно, какой-то пьяный увалень, вернувшись с рыбалки, в самом конце нелегкого пути растерял свое ценное рыбацкое имущество и теперь геройски пытается его собрать.
Еще разок для верности посмотрев на часы, Глеб невесело улыбнулся: придумано недурно, вот только удочки – это вы, товарищ подполковник, сгоряча. Это сколько же, где и в какой компании надобно выпить, чтобы вернуться домой с загородной рыбалки не утром, не днем и даже не вечером, а в начале четвертого утра? Вечерняя зорька давно закончилась, утренняя еще и не думала начинаться, а он – вот он, да какой тепленький! Пешком, что ли, в Москву возвращался? Топал по обочине с ящиком водки на плече и, чтоб облегчить тяжкую ношу, потихонечку сосал из горлышка. Долго шел и, судя по результату, высосал все до последней капли… Ну-ну.
Внизу коротко пропел домофон, деликатно лязгнула притянутая гидравлической пружиной доводчика железная дверь подъезда – теперь уже несомненно того самого, углового. Глеб вынул пистолет, дослал в ствол патрон, аккуратно спустил курок и от греха подальше спрятал оружие обратно в карман, поймав себя на мысли, что сегодня дьявол искушает его едва ли не старательнее, чем когда-то святого Антония.
В темноте за чуть приоткрытой дверью лестничной надстройки над угловым подъездом коротко блеснул и сейчас же погас тонкий бледный луч светодиодного фонарика. Дверь открылась, и темная мужская фигура, пригнувшись, бегом направилась к тому месту, где под грудой строительного мусора лежал спрятанный рюкзак. Глеб со своей повышенной чувствительностью к свету разглядел, что человек одет в камуфляжный костюм, панаму с накомарником и резиновые сапоги. Невзирая на столь неподходящую обувь, двигался он достаточно тихо. Нижнюю половину лица скрывала густая окладистая борода, какую мог бы носить лесной разбойник, православный батюшка или физик-ядерщик образца шестидесятых годов прошлого века. По мнению Сиверова, место ей было в коробке театрального гримера, и он мимоходом порадовался за своего двойника: хорошо, что на дворе ночь. По дневной жаре он бы с этой паклей на физиономии ох, как намучился!
Рюкзак был извлечен из тайника, веревка надежно закреплена на кирпичном оголовке вентиляционной шахты. Сгорбленный силуэт Черного Подполковника на миг четко обозначился на фоне светлеющего предутреннего неба и скрылся за краем парапета.
Выждав немного, Глеб осторожно встал. Швейцарский складной универсальный нож с кучей лезвий оттягивал правый карман, красноречиво напоминая о себе. Это было очередное дьявольское искушение: полоснуть острым, как бритва, лезвием по натянутой до звона веревке и посмотреть, что будет. То есть что будет, ясно заранее, без экспериментальной проверки. Но интересно ведь, как оно шмякнется!
Снизу послышалось негромкое жужжание дрели, доносившееся, как показалось, вовсе не с четвертого, а с пятого этажа. Глеба это не удивило: двойник, как и он сам, не рискнул изображать Карлсона на глазах у охраны и решил проникнуть в дом через другую, почти наверняка пустующую квартиру. Отчего бы ей не пустовать – летом, в самый разгар отпускного сезона!
Сработано было чисто: дрель коротко прожужжала всего два раза – ровно столько, сколько нужно, чтобы без шума и пыли вскрыть современный стеклопакет. Больше, если вы неопытный новичок, и руки у вас вставлены в плечи не тем концом, это пожалуйста, но меньше – нет, никак, даже если за дело берется признанный специалист. Глеб даже слегка загордился: лестно, как ни крути, когда тебя копируют так тщательно, что копия работает не хуже оригинала. Есть, стало быть, что копировать!
Вслед за жужжанием дрели он услышал негромкий характерный шум открывшейся пластиковой рамы, тихий, вороватый стук и металлическое звяканье расстегнутого карабина. Натянутая гитарной струной веревка ослабла, избавившись от внушительного груза, и Глеб, подойдя к краю крыши, перевесился через парапет.
Расположенное прямо под ним окно было открыто, внутри погруженной во мрак квартиры осторожно гуляли слабые отсветы фонарика: киллер осматривался, и Слепой догадывался, с какой целью. Если одновременно с трупом на четвертом этаже обнаружится вскрытая, но не ограбленная квартира на пятом, версия о самоубийстве Федора Филипповича автоматически окажется ниже всякой критики. Самоубийство и квартирная кража, произошедшие практически одновременно чуть ли не в соседних квартирах – это, конечно, тоже натяжка, но уже не так сильно режущая глаз. И потом, кто сказал, что эти события произошли одновременно? Пока хозяева вернутся из отпуска и обнаружат, что их обнесли, может пройти не одна неделя. И нужен уж очень, прямо-таки кинематографически въедливый следователь, чтобы связать эти два события – самоубийство оборотня в генеральских погонах и банальную квартирную кражу с проникновением через крышу – в одно целое. И даже самому въедливому и грамотному важняку из Генпрокуратуры никогда не удастся доказать, что эта связь существует в действительности, а не является плодом его воображения. Хотя мысль о ней – пожалуй, первое, что придет в голову даже самому тупому участковому менту в чине младшего сержанта…
Поэтому на месте своего двойника Глеб, пожалуй, действовал бы так же: обставившись в одной квартире под самоубийство, в другой обставился бы под квартирную кражу – пусть чисто формально, чтобы у следствия было, во что запустить зубы. И оно, даже прекрасно понимая, что ему скармливают откровенное фуфло, непременно запустило бы их в подброшенную киллером кость. Потому что самоубийство – это одно, ловкий форточник-гастролер – другое, а заказное убийство находящегося под домашним арестом на конспиративной квартире генерала ФСБ – третье. Причем такое третье, по сравнению с которым первые два – ничто, пустое место, недостойное упоминания в разговоре серьезных людей.
А кому, скажите на милость, нужна головная боль? Да еще и за те же деньги…
Думая так, Глеб не сидел без дела. Присев за парапетом, он достал телефон и нажатием клавиши осветил дисплей. Сначала все было нормально, а потом вертикальные полоски индикатора уровня сигнала разом пропали – не постепенно и не частично, а вот именно разом и все до одной, – а вместо названия мобильного оператора в центре дисплея появилась надпись: «Поиск сети». Глеб заблокировал клавиатуру и спрятал ставший бесполезным телефон в карман: внизу включился генератор помех, а это означало, что время пошло. Слепой-номер-два вышел на тропу войны, и номеру первому следовало пошевеливать фигурой, если он не хотел поспеть к шапочному разбору.
Карабинов, блоков и прочей альпинистской премудрости у него, естественно, не было. Подбадривая себя тем, что оригинал во всем заведомо лучше копии, Глеб мертвой хваткой вцепился в скользкую нейлоновую веревку и, мысленно перекрестившись, оттолкнулся от парапета носками кроссовок. По истечении краткого мига полной неопределенности и почти полной уверенности в том, что сейчас грянется лопатками и затылком о жесткий асфальт пятью этажами ниже, он коснулся подошвами подоконника, закрепился на нем, поймав ускользающее равновесие, и, убедившись, что полет благополучно завершен, отпустил веревку.