— Слышу.
— Она говорит, что на тебе был потертый воротничек и ей было неловко идти с тобою рядом. Понимаешь?
— Понимаю. Само собой. Худой воротничек — это не привлекательно, что и говорить.
— Она говорит, что ты скуп, как раввин, — ты угостил ее на поллиры черствым салами и заставил пройти полдороги пешком.
— А тебе не показалось в эту минуту, что комары, вьющиеся над лампой, что-то знают и смеются над глупым Гоффредо?
Он сорвался со стула, я ухватился опять за ручку кастрюли. Он положил руки в карман.
— Ты будешь со мной драться на дуэли. На пистолетах. Через платок. Один из нас должен умереть.
— Обязательно должен? — спросил я.
— Обязательно.
— Так иди на мост св. Ангела [39] и утопись, потому что я намерен еще пожить.
Он опять улыбнулся той самой улыбкой; его осенила новая мысль, и он ее мне изложил мягким, учтивым и ядовитым тоном:
— Да, ты прав, нам, действительно, лучше не драться. Я сделаю иначе. Под нами у трактирщика есть слуга, он из моего города и большой молодец — i cughiuni ci sannu di pulveruzzu — (это по сицилийски высшая аттестация мужества и опытности, но при дамах ее нельзя перевести даже приблизительно). Я его найму сопровождать Диану повсюду, и если ты только покажешься на той улице, он тебе кости переломает.
— Нанимай, — сказал я.
— А кроме того, я пойду с Дианой в полицию, к самому квестору [40], и она заявит, что она моя невеста и ты ей не даешь проходу. Тебя выселят из Рима, можешь быть уверен. Квестор меня знает!
Я ответил:
— Мне действительно рассказывали, что квестор тебя знает и что ты ему даже оказывал маленькие услуги. Впрочем, это, кажется, не тут, а в Сицилии.
— Да я и без квестора обойдусь! — вскричал он. — Я пойду в русское посольство и заявлю, что ты компрометируешь свое отечество; они тебя этапом доставят в Россию и отдадут на попечение родителям.
— Ты дурень, — сказал я, — в русском посольстве тебе велят изложить это на бумаге и прийти за ответом через два месяца.
— Кончим это! — крикнул он. — Я тебе приказываю поклясться сию же минуту, что ты оставишь Диану в покое!
Я сказал:
— Ступай домой, Гоффредо. Не заставляй меня доливать горелку.
Он опять схватил нож, а я кастрюлю. Тогда он тяжело задышал, отпер дверь и вышел, а в сенях повернулся и сказал мне с глубоким убеждением:
— Ты злое, бессердечное существо, пусть тебе судьба отравит каждую минуту счастья.
В полночь ко мне вошла Диана. Я читал в постели; я приподнялся и удивленно взглянул на нее.
Она сказала:
— Меня прислал Гоффредо. Он ждет внизу.
— Что такое?
— Я должна вам наговорить кучу ужасных вещей, гром и молнию.
— Вы и так ему наговорили достаточно по моему адресу, — ответил я с горечью.
Она простодушно объяснила:
— Он меня щипал.
Я невольно улыбнулся: она смотрела на меня так наивно, миловидное личико было совсем спокойно, на синем отливе белков ни следа слез, не все пуговицы блузки были застегнуты, и каштановые волосы едва закручены. У нее бывали минуты, когда не было во всем Борго девушки лучше ее. Мне стало грустно, что сейчас она мне объявит о необходимости больше не видеться. Но она вместо того сказала:
— Завтра я весь день проведу с ним. Хотите, послезавтра утром, в восемь часов, на Пинчо [41], у большой стены?
И протянула мне руку; я взял обе и привлек ее к себе. Она испуганно оглянулась на окошко, и вдруг ей стало смешно. Она закинула голову и засмеялась, но не как серебряный звоночек, а тихо, как шелест шелковистой травы под ветерком, перед зарею, а Гоффредо ждал внизу.
Все таки через пять минут я остался один, и скверно было у меня на душе. Мне представилась сторона этого дела, которую до сих пор я как-то упустил из виду: что мы с Гоффредо, в сущности, как он тогда верно сказал у Араньо, играем в шахматы, а ставка у нас живая, и каждым ходом мы ее глубже запутываем во что-то нехорошее. До встречи с Гоффредо у нее не было ни с кем настоящего романа. Мы это знали наверное. Прошло два месяца, и вот она в один и тот же час и его и моя, так мило, легко, беззаботно. Зачем мы ее заманили на этот путь? И даже не мы, а я?
Мысли перешли на нее. Я до сих пор не умею „раскусить“ человека. Знаю часто его привычки, знаю, что он сделает или скажет в любом случае, но определить его одной формулой, свести отдельные, хорошо мне знакомые черты к немногим основным свойствам, поставить диагноз личности — это никогда мне не удается. Я живу с человеком годами и затрудняюсь сказать, добрый он или злой. В то время я был, понятно, еще слабее по этой части; Диана мне казалась величайшей из загадок мира сего. Для чего ей все это? Чувство? Может быть, его она еще любила, но ко мне была, по крайней мере, так же равнодушна, как я в глубине души к ней. О власти темперамента смешно было и подумать — ей недоставало еще добрых пяти лет до того дня, когда из этой gamine [42] вырастет женщина. Не могло быть и расчета: Гоффредо за все время подарил ей кушак и перчатки, а я был и вовсе „миграньозо“. Без любви, без страсти и корысти, зачем она скользила по канату между Гоффредо и мною, терпела его грызню и побои и такой стыд, и необходимость каждую минуту быть настороже, лгать, изворачиваться? Тогда не мог понять, и по сей час не понимаю.
В восемь часов утра, на послезавтра, я был на Пинчо: может быть, опоздал на пять минут, и Диана была уже там. Она стояла спиной ко мне у парапета большой стены. Я остановился, смотрел на нее, и мне пришла в голову новая, хмурая мысль. Эта большая стена была любимым местом девических самоубийств. Точно такие sartine, как Диана, приходили сюда, надев чистое белье с самыми нарядными кружевами своего бедного гардероба — „чтобы городовой не смеялся“ — и бросались на мостовую с огромной высоты; каждую неделю случалось такое дело, и в газете „Месаджеро“ даже был для этих случаев постоянный заголовок: „Dal muraglione del Pincio“ [43]. Не придет ли за этим сюда через несколько лет и Диана? Чем она хуже других и чем она лучше?
Она стояла у парапета, заглядевшись пока не на мостовую внизу, а на Рим. Ночь была холодная, город только что начал освобождаться из тумана. Здания и площади уже были видимы, но так, как видимо тело женщины сквозь летнюю ткань или как в очертаниях подрастающей девочки предугадываются будущие линии полного расцвета — полутенью, полутоном, полунамеком. Казалось, Рим заново создавался перед нами, уже задуманное, грандиозное, но недосказанное диво.
Я окликнул Диану; она сказала: „Как красиво!“ — и я увидел у нее две слезинки на ресницах; если бы мне это рассказал другой, я бы не поверил.
Я повел ее в аллею и сказал ей, что во всей этой путанице нет ни капли смысла. Гоффредо мучит меня насмешками, и я не могу положить им конец; в отместку извожу его пыткой неуверенности, а он свою муку срывает на Диане, и она расплачивается за всех троих. Стоит ли? И ради чего?
— Добро бы вы хоть любили меня, но ведь этого нет?
— Э! — неопределенно ответила она и после прибавила: — я же вам говорила третьего дня…
Я ее тоже не любил, но в эту минуту мне показалось, что я мог бы всю жизнь играть ее каштановыми прядями и слушать ее смех. Неизъяснимая нежность переполнила мою душу, в гортани защекотало, что-то горячее подступило к глазам и остановилось на самом пороге. Я сказал:
— Бог с тобою, довольно, и так я тебе сделал много зла. Попрощайся со мною, поди своей дорогой и не поминай лихом нашего часа. Только уходи сейчас, а то тяжело.
Она взяла мою руку, погладила, посмотрела мне в глаза, улыбнулась грустно и так тонко, словно много знала о себе и обо мне такого, о чем не говорится, потом сказала:
— Хорошо, я пойду, проводите меня до конца аллеи, — и пошла.
Я шел за нею. В конце аллеи мы остановились. Она подала мне руку и стояла спиной ко мне. Я глухо сказал:
— Диана.
Она глухо отозвалась:
— Что?
Я спросил:
— Если вы не любили, зачем все это?
Долго она думала, не отнимая руки у меня, потом сказала:
— А я откуда знаю?
И ушла, не оглядываясь, только на обороте еще раз улыбнулась и пропала с глаз.
* * *В полдень я уложил свой чемодан и переехал к другому приятелю, не помню теперь, как его звали и кто был он такой, и был ли рад гостю, все равно. Помню только, что жил он в дальнем квартале, куда редко забредают люди из Борго. Оттуда я послал Гоффредо письмо: „Всего доброго. Если узнаешь мой адрес, не тревожь меня“. Сам я никуда не ходил и не помню, о чем думал и что делал; кажется, ничего.
Так ушло несколько недель, настало мне время ехать домой, и по стечению личных и семейных дел видно было, что я, должно быть, уж не вернусь обратно. Тогда ощутил я, что нет на свете места, где можно человеку жить после Рима; мило, как улыбка покойного друга, стало мне все, что я знал, видел и пережил в этом городе — дома, случаи, люди. В вечер накануне отъезда я взял коляску и объехал несколько любимых мест, только в Борго не велел ехать. Но меня на Корсо заметили молодые люди и закричали:
— Куда вы спрятались?
А один прибавил:
— Бедный сицилийский друг ищет вас по всем катакомбам.
Я им крикнул:
— Завтра еду в Россию, „чао!“
Никто не провожал меня. Кондуктора уже прокричали: „In vettura!“ [44] и захлопнули дверцу моей неуютной клетки. В это время я услышал знакомый свисток, на мотив припева Марсельезы.
Гоффредо шел вдоль поезда, заглядывая в окна третьего класса. Я не откликнулся. Жгучая горечь поднялась к моему горлу, прежнее, давно не испытанное чувство обиды и унижения прихлынуло к вискам.
Он меня увидел:
— Отчего ты не известил меня, что уезжаешь? — спросил он, бегая глазами.
Я ответил:
— Долго объяснять, сейчас тронется поезд.
Он сказал:
— Я узнал и пришел пожелать тебе счастливой дороги. Когда вернешься?
— Я больше не вернусь.
Он замолчал. Ему было не по себе. Я не понимал, зачем он пришел сюда, но видно было, что ему опять хочется заговорить со мною просто и задушевно, как прежде, только он не находит первого слова, и я должен начать. Оставалась минута или меньше, и вдруг это все мне показалось ужасно безразличным. Я внутренне махнул рукой и хотел сказать ему что-нибудь ласковое, но в эту секунду старший кондуктор закричал: „Partenza“ [45]. И от этого слова мое чувство безразличия как будто еще углубилось и прошла даже охота сказать Гоффредо ласковое слово. Голос его дрожал:
— Ты сейчас уедешь. Ради всего святого!
Младшие кондуктора повторяли разными голосами на разных расстояниях от нас: „Partenza, Partenza!“ — и мне казалось, что все уже далеко, все расплылось в одном бесцветном пятне; я скверно провел ту ночь, спать мне хотелось, а не разговаривать.
— Ради нашей былой дружбы! — сказал Гоффредо, держась за раму. — Я живу без минуты покоя. Я так больше не могу. Я хочу знать, я тебе клянусь — я не скажу ей ни слова, я сейчас забуду все, что ты мне откроешь; только дай мне вздохнуть свободно, ради Господа Бога!
Поезд пошел, и Гоффредо пошел с поездом, не выпуская рамы. Он смотрел на меня с отчаянием и растерянностью и повторил еще два раза:
— Я сейчас забуду, только скажи.
Поезд пошел скорее.
— Прими руку, милый, — сказал я торопливо и отогнул его пальцы осторожным движением. Маленькая заботливость его тронула, дала ему какую-то надежду, радость, почти жадность мелькнула в его глазах; он сложил руки и заговорил, ускоряя шаг вровень с вагоном:
— Ну? Одно слово. Если что было, скажи да, если ничего не было, скажи нет. Я остановлюсь, если тебе неловко, ты мне крикнешь издали, только крикни громко. Только крикни! Я тебя умоляю. Ты меня отравил, ты меня придавил к земле, освободи меня…
Он остановился и протянул ко мне руки; поезд уходил; я облокотился и смотрел на него с любопытством. Его лицо померкло снова, между нами было уже несколько метров расстояния; он изо всей силы крикнул:
— Скажи!!!
Я невольно засмеялся и отодвинулся от окна, а поезд пошел еще скорее.
1910
Примечания
1
Maßgebend (нем.) — авторитетный, влиятельный
2
Юхан Август Cтриндберг (1849–1912) — шведский прозаик, драматург и живописец
3
Марсель Прево (1862–1941) — французский писатель
4
Анатоль Франс (1844–1924) — французский писатель, лауреат Нобелевской премии
5
Фердинандо Боккони — основатель компании готовой одежды «Rinascente»
6
Корсо — одна из главных улиц Рима
7
Транстеверинский квартал (Транстевере, Трантевере, т. е. находящийся за Тибром) — старинный римский квартал на правом берегу Тибра
8
Сор (итал. sor) — господин
9
Монтечиторио — дворец резиденция палаты депутатов итальянского парламента
10
onorévole (итал.) — почетный, досточтимый (депутатский титул)
11
гоф маклер — главный маклер, наблюдающий за правильностью действий биржевых маклеров
12
Джозуэ Кардуччи (1835–1907), итальянский писатель и критик, лауреат Нобелевской премии
13
Ворота Пия — построены в Аврелианской стене в 1560-х гг. и названы в честь папы Пия IV, поручившего разработку проекта Микельанджело
14
Romanesco (итал.) — римский говор
15
Анкона — город на итальянском побережье Адриатического моря
16
Фиум (ныне Риека) — город в Хорватии
17
Santo diavolone (сицил.) — черт побери!
18
Гротта Феррата — вино, произведенное в аббатстве Гротта Феррара
19
Борго — район Рима на правом берегу Тибра, недалеко от Ватикана
20
Замок Св. Ангела — императорская усыпальница (построена в 130 г.); получила свое название после чудесного явления на том месте ангела, предвозвестившего прекращение чумы (590 г.)
21
Холм Януса — возвышенность на правом берегу Тибра, где в дохристианские времена находилось святилище бога Януса
22
Джузеппе Гарибальди (1807–1882) — народный герой, легендарный вождь национально освободительного движения за независимость и объединение Италии
23
Сouleur locale (франц.) — местный колорит
24
stornelli (итал.) — частушки, куплеты
25
Ливорно — город в Центральной Италии
26
Никколо Барабино (1832–1891) — итальянский художник
27
A la longue… (франц.) — в конце концов
28
Пьяцца Колонна — площадь Колонны, где установлена колонна в честь Марка Аврелия (121–180), римского императора, философа и последователя учения стоиков
29
…одному из завсегдатаев Араньо… — речь идет об Антонио Лабриоле (1843–1904), итальянском философе, теоретике и пропагандисте марксизма, профессоре римского университета „Ля Сапиенца“
30
Vi voglio bene (итал.) — я к вам очень привязана
31
Джачинта Пеццана (1841–1919) — итальянская драматическая актриса; „Тереза Ракэн“ — спектакль по одноименному роману французского писателя Эмиля Золя (1840–1902)
32
Вилла Боргезе — один из самых популярных музеев Рима, включающий в себя картинную галерею и городской парк
33
Улька, сандомирка — сорта зерна
34
Эрмете Дзаккони, Эрмете Новели — известные итальянские актеры начала ХХ в.
35
Николо Мальдачеа — итальянский актер и певец
36
Аванти (итал. avanti) — здесь: войдите
37
Перси Биш Шелли (1792–1822) — один из ведущих английских поэтов романтиков, Джон Китс (1795–1821) — крупнейший английский поэт эпохи романтизма
38
Мигранья (итал. micragna) — скудость, бедность, безденежье
39
Мост Св. Ангела — мост через Тибр возле замка Св. Ангела
40
Квестор — полицейский чиновник в Италии
41
Пинчо — название холма и парка
42
Gamine (франц.) — девчонка, проказница
43
„Dal muraglione del Pincio“ (итал.) — здесь: „Самоубийцы стены Пинчо“
44
In vettura (итал.) — в вагон
45
Partenza (итал.) — отправление