— Авторство установлено, — тут же отрезал Лестрейд. — Мистер Томас Геррин дважды заявлял об этом в суде. Он выдающийся почерковед.
— Или выдающийся шарлатан, — спокойно ответил Холмс. — Так или иначе, вернемся к вечеру тридцать первого мая. Роуз ставит на окно свечу, которая горит десять минут или около того. Обвиняемый и его соседи в этот момент стоят в дверях своих домов или на улице, наблюдая грозу. С дороги Гардинер увидел бы огонек в окне Роуз за двести ярдов. Оставив в стороне прочие соображения, мы можем сказать, что в десять вечера жертва была жива, а в восемь утра уже мертва.
— В четыре, — торопливо добавил я, — если не в два. Об этом свидетельствовало трупное окоченение.
— Пусть так. — Холмс опустошил свой стакан и заглянул в листок с записями. — Гардинера и его жену позвала к себе соседка, миссис Розанна Дикенсон, вдова торговца скобяными изделиями. Она боится грозы. Жена обвиняемого входит в ее дом около половины двенадцатого, а сам он задерживается, сказав, что хочет проверить, спят ли дети. Но вскоре — этак без четверти двенадцать — он тоже является к миссис Дикенсон. Она отзывается о нем как о спокойном и серьезном человеке. В ту ночь он пожаловал к ней в домашних туфлях, одетый слишком легко даже для прогулок в теплую погоду, не говоря уж о том, чтобы расхаживать по деревне в разгар грозы. Супруги долго сидят у миссис Дикенсон и уходят от нее вместе в третьем часу ночи. Насколько я понимаю, эта женщина перекрестному допросу не подвергалась. Стало быть, суд не усомнился в ее показаниях, и мы также можем считать их правдивыми?
Наш друг из Скотленд-Ярда отнял трубку ото рта.
— Думаю, да, — изрек он.
— Очень хорошо. По словам миссис Гардинер, они с мужем сразу же вернулись домой и легли спать. Как она припоминает, около двух пополуночи стало светать. Напомню вам, что дело происходило первого июня — в пору ранних рассветов. Ложась в постель в два часа двадцать минут, женщина сказала мужу: «Уже почти утро». Стены пизенхолльских домишек тонки, поэтому другая соседка, Амелия Пеппер, слышала голос миссис Гардинер и ее шаги по ступенькам, когда та возвращалась от миссис Дикенсон. Жена обвиняемого плохо себя чувствовала и не могла заснуть, пока часы не пробили пять. Ее муж все это время находился с ней рядом. Таким образом, он не мог никого убить после одиннадцати сорока пяти, если, разумеется, принять за истину показания миссис Гардинер.
— Чего не следует делать, — быстро возразил Лестрейд. — После двух часов ночи у обвиняемого алиби нет.
Холмс смерил инспектора равнодушным взглядом:
— В таком случае, Лестрейд, не помешает воспользоваться здравым смыслом. Загляните в календарь, и вы узнаете, что в это время года солнце всходит в два часа сорок пять минут, а светает еще раньше. Будь я на месте человека, намеревающегося убить Роуз Харсент, я бы выбрал для этого темное время суток. Право, ранним летним утром опасно идти по главной улице деревни, где бдительный сосед может увидеть тебя из окна или даже встретиться на пути. Пизенхолл — это вам не Парк-лейн и не Бейкер-стрит. Деревенские жители встают на рассвете, а не через несколько часов после него. Кроме того, по свидетельству медиков, преступление произошло не позднее двух-трех часов или, если принять во внимание ничем не подкрепленную версию доктора Лэя, в четыре.
— Совершенно верно, — сказал я, прежде чем Лестрейд успел вмешаться. — К тому же в момент смерти мисс Харсент находилась в кухне, а огонек на ее окне был погашен. Допустим, возлюбленный не сдержал обещания явиться в полночь. Думаю, она не стала бы ждать в одной сорочке два часа или дольше, а поднялась бы к себе в комнату.
— Вас, джентльмены, вероятно, забавляют подобные спекуляции, но я смотрю на вещи иначе! — вскинулся Лестрейд, который больше не желал молчать. — По словам доктора Лэя, до четырех часов жертва могла быть жива. Раз так, то она действительно сидела допоздна в кухне и ждала своего любовника, хотя подобное поведение и кажется неразумным. Или женщина спустилась из своей спальни, поскольку была в одной ночной рубашке, — может, услышала стук или заметила другой сигнал. На мой взгляд, этого вполне достаточно.
— Достаточно для подозрения, но слишком мало для признания человека виновным, — тихо произнес Холмс. — На вашем месте я бы заключил, что убийство совершилось до визита Гардинеров к миссис Дикенсон, а не после. То есть не позднее одиннадцати сорока пяти.
— Это вполне вероятно, мистер Холмс.
Мой друг задумчиво воззрился на стакан с виски:
— Вы находите? Последним человеком, видевшим Роуз Харсент живой, стала миссис Крисп: в десять вечера она пожелала своей служанке доброй ночи, а через четверть часа сама легла в постель и уснула. Ночью леди разбудил звук удара, за которым вскоре последовал крик. Сперва она сказала, что это произошло в полночь, однако потом начала сомневаться. В любом случае было еще темно. Но не важно. Если Роуз убита Гардинером, то нам следует рассматривать промежуток времени от десяти пятнадцати до одиннадцати сорока пяти, даже меньше: в ту минуту обвиняемый в домашних туфлях уже переступал порог соседского дома. Значит, он покончил с Роуз до половины двенадцатого.
— Думаю, так и было, — решительно заявил Лестрейд.
— А что вы скажете о крови, которая алела на его одежде, когда он явился к вдове?
— Какой крови?
— Вот именно, мой друг. Никакой. Предполагают, будто Гардинер перерезал молодой женщине горло в момент борьбы. Да, жертва, безусловно, сопротивлялась, если миссис Крисп слышала удар и чей-то вопль. Грохнула о стену резко распахнутая дверь кухни, а кричала несчастная Роуз Харсент. Это был последний звук, который вырвался из ее груди.
— Я не совсем вас понимаю, Холмс.
— Вижу, Лестрейд. Кухня Провиденс-хауса очень мала, от силы десять футов на восемь. Поэтому кровь забрызгала ее всю, попав даже на вторую ступеньку лестницы. Представьте человека, который перерезал жертве горло в схватке, да еще и в тесном помещении. Он будет окровавлен с ног до головы и оставит на полу множество кровавых отпечатков обуви. Но следствие не обнаружило даже пятнышка ни на ботинках Гардинера, ни на вещах, которые он надевал в тот день. Всю одежду, которая была выстирана или ожидала стирки, тщательно осмотрел доктор Стивенсон из Министерства внутренних дел, а он способен выявить следы крови даже на вымытой ткани. Нет ни капли.
Понимая, что возражать бессмысленно, Лестрейд молчал.
— Однако под головой убитой, — продолжал мой друг, — лежал номер «Ист-Энглиан таймс». Почему? Вряд ли Гардинер принес с собой газету, которую выписывал, чтобы оставить ее на месте преступления. Тем более что Криспы ее не получали. Теперь вспомним о бутылке с надписью: «Детям миссис Гардинер». Почему он не избавился от этой вещи в первую очередь? Разве не такую улику оставил бы человек, желающий выставить Гардинера убийцей? Значит, преступление совершил тот, кто знал обвиняемого достаточно хорошо. Поэтому он захватил газету, которую читают в Альма-коттедже, а не любимую в Провиденс-хаусе «Кроникл».
— Все это мне уже известно, — буркнул инспектор.
— В таком случае не понимаю, как вы можете верить в виновность Гардинера! Вероятно, ваше упорство объясняется отсутствием другого подозреваемого. Но это не повод отдавать человека в руки палачу.
Лестрейд взвился, как храбрый терьер, норовящий ухватить вора за край сюртука:
— Осмотр одежды Гардинера произвели только спустя три дня после убийства, и у него было предостаточно времени, чтобы сжечь перепачканную рубаху. Собираясь перерезать горло несчастной женщине, он мог войти в кухню босым, а уходя, вытереть за собой все следы. В трещине на рукояти его складного ножа обнаружили кровь млекопитающего — возможно, человека…
— Кролика! — порывисто возразил Холмс. — Вы никогда не слыхали о свежевании кроликов? Каждый деревенский житель помогает своей жене, когда она собирается готовить рагу или жаркое. И если бы нож Гардинера оказался совершенно чист, это выглядело бы куда подозрительнее.
Но остановить Лестрейда было уже невозможно:
— Алиби подозреваемого распространяется только на время, проведенное им у вдовы. Соседка Амелия Пеппер утверждает, что в два часа ночи слышала голос и шаги миссис Гардинер, но не ее мужа. Убийство же могло произойти в четыре или в одиннадцать — в последнем случае Гардинер вполне успел бы за сорок пять минут вернуться с места преступления и прийти к миссис Дикенсон.
— Выходит, для вас само собой разумеется, что его жена лгунья.
— Не обязательно так, мистер Холмс. Но она его жена. Ни одна страховая компания не станет рассматривать иск, подкрепленный лишь показаниями жены подателя! Гардинер зарезал Роуз Харсент, и ваши умные теории, мистер Холмс, не смогут этого изменить!
— Выходит, для вас само собой разумеется, что его жена лгунья.
— Не обязательно так, мистер Холмс. Но она его жена. Ни одна страховая компания не станет рассматривать иск, подкрепленный лишь показаниями жены подателя! Гардинер зарезал Роуз Харсент, и ваши умные теории, мистер Холмс, не смогут этого изменить!
— Очень хорошо. Допустим, он ее убил. Тогда у него должны быть весьма веские причины.
— И они у него были! — торжествующе воскликнул Лестрейд. — Гардинер, отец нерожденного ребенка Роуз Харсент, стремился защитить себя, свою семью и свою репутацию, разделавшись с несчастной любовницей, — вот вам и мотив убийства!
— Ваше предположение возвращает нас к Докторской часовне и связанным с ней скандалом.
— Безусловно.
— Что ж, Лестрейд, вижу, сидя в креслах, мы с вами не достигнем взаимопонимания. Предлагаю заняться этой историей всерьез: давайте сразимся на месте предполагаемого любовного свидания преступника с будущей жертвой. Думаю, следует отправиться в путь, как только будут найдены свидетели и улажены формальности. Тогда, надеюсь, в скором времени вы вернетесь в Лондон.
— Так и быть, мистер Холмс. Я готов пойти вам навстречу. Если сможете неопровержимо доказать, что в Докторской часовне ничего не произошло, я сниму перед вами шляпу. У Гардинера больше не будет мотива для совершения убийства. По-моему, ваши старания напрасны, и все-таки я согласен уступить.
— Необходимо точно установить, какие звуки могут доноситься из-за церковной ограды и слышно ли оттуда что-нибудь вообще.
— Такая попытка уже предпринималась.
— Придется ее повторить. Кроме того, надо допросить двух юнцов, которые называют себя свидетелями прелюбодеяния, совершенного Гардинером и мисс Харсент.
— Райта и Скиннера допросили, и они изложили все известные им факты.
— Тем не менее, Лестрейд, мне понадобятся Джордж Райт, Альфонсо Скиннер, мистер Крисп — староста общины и хозяин дома, где служила убитая, — а также его жена.
— Супруги Крисп? Какая от них теперь польза?
Холмс издал глубокий вздох, который мог свидетельствовать о чувстве удовлетворенности или облегчения:
— Видите ли, мой дорогой друг, они не были до конца откровенны. Думаю, Лестрейд, по окончании этого расследования вы и Скотленд-Ярд в очередной раз поблагодарите меня за помощь.
5Дождь прекратился еще до полуночи, и к рассвету холодное небо прояснилось. По дороге, скованной изморозью, мы выехали в Пизенхолл для осмотра Докторской часовни. Для столь многочисленной компании было бы не лишним нанять шарабан.
Деревушка лепилась к тракту, и эту его часть местные жители величали улицей. От нее из центра селения на юг шла так называемая Черч-стрит, через двести ярдов от перекрестка упиравшаяся в узкие металлические ворота церковной ограды. Оттуда по тропинке можно было добраться до маленького строения на склоне высокого вала. По его гребню тянулись забор и плетеная изгородь. Эту часовню с тремя квадратными окнами и простой деревянной дверью издалека я легко мог бы принять за скромный фермерский домик. Внутри на скамьях разместилось бы не более пятидесяти молящихся. Над крышей нависали кроны деревьев. Совсем рядом начиналось широкое поле. Таково было место событий, от подтверждения или опровержения подлинности которых зависела судьба Уильяма Гардинера.
У входа нас ждал констебль Нанн, напустивший на себя сосредоточенный и суровый вид. Он представил нас мистеру Криспу, пожилому джентльмену с тростью и слуховой трубкой, и его жене, полной даме лет пятидесяти. Поодаль угрюмо переминались с ноги на ногу главные свидетели, Джордж Райт и Альфонсо Скиннер. На них нам указали молча. По такому случаю эти два Любопытных Тома надели лучшие воскресные костюмы.
Признаюсь, разжигатели скандала сразу мне не понравились. Райт, молодой человек с желтоватым, даже землистым лицом, выглядел совершенно нелепо в парадном сюртуке и галстуке. Судя по квадратной челюсти и мрачно поблескивающим глазкам, злость смешивалась в этом малом с тупостью неандертальца. Скиннер казался гораздо более опасным. Вообще он представлял собой полную противоположность своему приятелю: резкость и нетерпение в каждом жесте, коротко остриженные волосы, прищуренные глаза без всякого выражения. Готов поклясться, что на чужие мучения они взирали бы равнодушно, без злобы, но и без сострадания. За годы работы с Шерлоком Холмсом мне несколько раз приходилось ощущать в человеке жестокость, позволяющую ему убивать привычно, не испытывая и тени раскаяния. Я остро чувствовал, что Скиннер безжалостен. Чтобы оградить себя от обвинения в клевете, он мог бы отправить Гардинера на виселицу так же легко, как хозяйка велит повару зарезать цыпленка для рождественского обеда.
Однако я надеялся, что теперь судьба обвиняемого находится в руках Шерлока Холмса, а не Скиннера и ему подобных, и больше обычного радовался славе своего друга. По хмурым физиономиям сплетников было ясно, что констебль не спрашивал у них согласия на участие в расследовании. Просьба великого сыщика имела для провинциального полицейского такую же силу, как судебный ордер.
Холмс, Нанн и я отошли в сторону от остальных, чтобы обсудить порядок проведения эксперимента.
— Должен вам сказать, сэр, — проговорил блюститель порядка, словно извиняясь, — что мы проводили такое испытание самостоятельно. Это было двадцать восьмого июля. Я стоял за оградой — в том месте, где указали молодые люди. Они якобы прятались там в день предполагаемого любовного свидания Гардинера с убитой. По моему распоряжению Райт и Скиннер вошли в часовню, закрыли за собой дверь и по очереди прочли вслух первые десять стихов тридцать восьмой главы Книги Бытия, то есть про Онана…
— Спасибо, его история мне известна, — прервал его Холмс.
— Доложу вам, сэр, — запинаясь, пробормотал констебль, — что мне было слышно каждое слово.
Как ни странно, это сообщение нисколько не смутило Холмса.
— Неудивительно. Кто из полицейских находился в часовне с этими двумя?
— Никто, сэр. Я лично убедился в том, что дверь и окна плотно закрыты.
— Но никого не приставили для наблюдения, и оба мерзавца могли громко говорить или кричать, как им вздумается? Тем более фрагмент для чтения был выбран заранее — разве можно не разобрать слов, если текст уже знаком?
Нанн казался неплохим малым, и мне стало жаль, что Холмс его распек. Судя по всему, констеблю Райт и Скиннер нравились не больше, чем нам. Разумнее заручиться его поддержкой, чем настраивать против себя.
— Ну ничего, — сказал мой друг, смягчившись. — К этому мы еще вернемся, а сейчас осмотрим место действия.
Передав мне свой дорожный плащ, он сперва обошел часовню снаружи, затем принялся осматривать вход, оконные проемы и вентиляционные отверстия. Дверь, покрытая белой краской, легко открылась и закрылась. Опустившись на колени, Холмс исследовал нижний край дверного полотна. По словам Гардинера, дерево разбухло, поэтому в тот вечер Роуз не сумела запереть помещение.
— Видите, Ватсон?
— Нет, я ничего не вижу.
— В том-то и дело. Вы ничего не замечаете, потому что дверь перекрашена. Со дня предполагаемого свидания прошло восемнадцать месяцев, но краска, очевидно, зиму еще не переживала. Она была нанесена после убийства. Не сомневаюсь, это сделали для того, чтобы скрыть какие-то манипуляции. Пожалуйста, проведите рукой по филенке. Новая краска легла на старую, поэтому поверхность гладкая. Но ниже вы без труда нащупаете пальцами волокна дерева: край двери кто-то обстругал, чтобы она легче закрывалась. Ну а после убийства ее покрасили, чтобы замаскировать затесы. Возможно, это совпадение, но теперь дело выглядит так, будто Уильям Гардинер солгал про разбухшую дверь, которую помогал запереть. Ведь сказал он это тогда, когда единственная его свидетельница уже лежала в могиле.
— Двоим юным негодяям придется за все ответить! — возмущенно проговорил я.
Шерлок Холмс поднялся.
— Не будем делать поспешных выводов, — сказал он. — Сам по себе данный факт не означает, что Гардинер прав во всем. Но в истории с дверью он, похоже, не обманывал, хотя кто-то и пытался выставить его лжецом.
— Ну конечно! В суде Скиннер назвался разнорабочим при доме мистера и миссис Крисп. Наверняка он выполнял всевозможные мелкие поручения и в часовне. Он обстругал дверь, а затем ее покрасил!
— Вероятно, но это еще нужно доказать.
Теперь мой друг занялся изучением трех окон, каждое из которых состояло из маленьких стекол в свинцовом переплете.
— Помните, как выразился на суде Скиннер? «Мы услышали шорох, и окно задрожало…» Будьте добры, потрясите раму, — обернувшись ко мне, попросил Холмс.
Не совсем понимая его замысел, я энергично постучал по стеклу и свинцовым переплетениям. Другого способа заставить дребезжать плотно закрытое окно было не найти. Холмс заглянул через него в маленькое помещение: