И ещё, Хехт пустил слух, будто в одном из помещений хранится ковчег с прахом знаменитого человеко-быка. Выглядит как декоративная фигура. Алчные клиенты наудачу воровали из ресторана атрибутику — скульптурки, кувшинчики, шкатулки. Хехт считал это презент-рекламой. Обыскивать клиентов запрещал. Посетители тащили мелочёвку, насколько совесть позволяла. Ещё он врал, будто ему удалось искривить пространство. Его лабиринт, якобы, бесконечен. Но вы же понимаете.
Потом случились Первая мировая и революция, общепит для буржуев заглох. Хехт пропал. Да он и старый уже был. В двадцатых года его наследники пробовали восстановить заведение. Не обладая нужной фантазией, прогорели. Бизнес развалился.
Сейчас в здании офисы. На всех этажах, кроме второго и третьего. На месте ресторана, скорей всего, пыль и паутина. Тёмные коридоры и ржавые механизмы потайных дверей. В городе шепчут, по лабиринту бродит дух Минотавра. Кто-то даже видел его в окне. Живёт он там, дескать. Выбрался из урны с прахом. Народ с радостью развивает фантазии, запущенные Хехтом.
Аренда в доме дорогущая. Завести контору в нём для многих дело престижа. Сейчас дворцом владеет фирма «Versis». Директор, на секундочку, наш дорогой муж, Рома Яблоков. Кем он приходится Хехту — непонятно. Нам он интересен только тем, что его жену зовут Ева Упите. Надеюсь, он не скормил её призраку быка. Адрес дома: улица Альберта, 7-а. Рядом с посольством Бельгии. Можно хоть сейчас пойти и спросить, не скучно ли ему без супруги зимними вечерами. И что он думает о её здоровье…
Подъезд дома под вывеской «Улица Альберта, 7-а» оказался закрыт. Я сквозь домофон убеждал какого-то робота, что Роман Яблоков просто взорвётся от гнева, если немедленно меня не выслушает. Вышел вежливый охранник в блестящем пиджаке, проводил меня в комнату без окон. Спросил в чём дело. Я представился врачом. Рассказал про опасность конголезской формы мононуклеоза. Сказал, что буду признателен за любую помощь в поисках Евы Упите. Хотел добавить, что она социально опасна и кусается, но сдержался. Учтивый охранник казался взволнованным. В его жизни редко происходят такие важные события, как снисхождение чумы на жену шефа. Обещал немедленно доложить. Вернулся скоро, с помощником. Ни слова не говоря, ребята взяли меня за штаны и воротник, выставили на крыльцо и отвесили такой изумительный пендель, каких я не получал с третьего класса. Ушлёпки. Тупиковая ветвь эволюции. Каждый из них был в полтора раза крупней меня. Я решил, что поубиваю их позже, когда вырасту.
Вылез из сугроба и пошёл домой, от души желая предприятию «Versis» и лично его директору Р. Яблокову нескончаемого поноса. Пройдя десяток шагов, обернулся на нехороший дом. Мне отчётливо не нравился югендстиль. Какой-то он вычурный. И водятся в нём грубые, невоспитанные люди. В окне второго этажа вдруг заметил движение, будто кто-то быстро отошёл от окна. Марк говорил, этаж пустует. Это могли быть просто блики. А может прощальный пинок достал до мозга и запустил галлюцинации. Я покрутил башкой и пошёл прочь. По пути совершенно убедил себя, что никакие это не блики. Это Яблоков запер Еву в лабиринте. И она выглядывает в окна. Зачем это надо, я не мог придумать. Зачем угодно. Потому что он маньяк, сатрап, кретин и собственник. Почему она не сбежит — тоже не понятно. Может быть, боится. Версия не дружит с логикой, зато всё объясняет. Во всяком случае, больше искать негде. Мне нужно проникнуть в дом и поговорить с ней. Утром заступаю на смену. Очень хорошо, ночью высплюсь и завтра всё спланирую.
* * *Планирование пришлось отложить. В больнице полно работы. Перемыл всех своих сирых и убогих. Отвёз на процедуры неходячих. Потом пошёл в пятый корпус, к Юле.
Психиатрическое лечение сводится к таблеткам. Строго говоря, это и не лечение. Приведение к растительному виду. Если мозг зачах, его поливают сахарным сиропом. Если гудит от напряжения, глушат седативной отравой. И сами психиатры признают, единственное настоящее лечение — разговор по душам. Вот только на разговоры у врачей нет времени. Поэтому буйные психи лопают бензодиазепин ложкой и грустят взаперти, а тихие изучают трещины на потолке. Оторвать их от дел невозможно, потому что дел у них не бывает.
На мои шаги Юля обернулась, уселась в кровати. Прогресс, однако. Я справился о самочувствии. Вскрыл конверт и принялся читать.
«…Здравствуйте, Юля. Вы не ответили на письмо. Но у меня богатое воображение, я могу сочинить Ваши вопросы и сам на них ответить. Вот, например, Вы не спросили, как складываются наши отношения с санитаром Борей. Отвечаю: он редкий болван. У него деревянный мозг и деревянные на ощупь руки. Раньше я был счастлив, потому что не знал о существовании такого санитара. В будущем тоже буду счастлив, потому что выйду и никогда больше с ним не встречусь.
Отвечая на второй Ваш незаданный вопрос, скажу, кормят нас тут не очень вкусно. Зато меня навещает старинный мой приятель по фамилии Иванов. Он носит всякие жирные, копчёные и вредные продукты. Я ему ужасно признателен за такое пренебрежение к моему здоровью. Мы сидим в холле. Я весело жру, а Иванов жалуется на семейное счастье.
Вчера, например, говорил о мужской манере поддержания в доме порядка. Я с ним согласен, женщины в уборке недопустимо хаотичны. Без предупреждения вскакивают, нелепо машут шваброй. В сравнении с ними мужчины безупречны. Мы всегда действуем рационально и продуманно.
Например, Иванову с утра вставляли новые окна, намусорили. Он взялся подмести, пока жена на работе. Иванов представил, как его Лена вернётся и грохнется в обморок, так всё будет сиять. И конечно, поймёт, на ком дом держится. Он согрел чаю, внимательно всё спланировал. Первым делом, следовало спрятать кота. Коты — источники беспорядка и мусорные параноики. В каждой куче им мерещится мышь.
Дальше были крики, визг. Всё как положено при ловле котов. Коты не переносят, чтоб их хватал огромный дядька. Может, они избегают встречать октябрь на балконе. А может, никто ещё не ловил их, чтобы просто пожелать счастья. Обычно тычут мордой в преступления. Отсюда почти паранояльная подозрительность.
Если Вы тоже считаете, что для успешной уборки не обязательно запирать кота — значит Вы женщина. Я Иванова поддерживаю. Он сломал стул и пролил кровь, но победил. Накрыл животное одеялом и вынес.
На устранение препятствий ушёл час. Зато теперь путь к сиянию и гигиене был открыт. Пылесос у Иванова прекрасный. На полной мощности отдирает паркет, или даже асфальт. Иванов проверил исправность на пиджаке. Засосал из кармана мелочь, разобрал пылесос, вернул мелочь в карман, увидел, что фильтр не идеален. Побежал в магазин за новым. Купил шоколад, помидоров, копчёную курицу. Фильтров не было. Вернулся, допил чай, вспомнил про кота. Пошёл спросить, как протекает его жизнь. Но животное сбежало. Ушло бродить по балконам, всё в слезах.
Кота зовут Юрий, и звать его бесполезно. Когда кричишь с балкона „Юра! Юра!“, отзывается кто попало. Розыск котов выливается в утомительную перебранку с прохожими. Иванов осмотрел окрестности, молча. Настроение ухудшилось.
Теперь о соседях Иванова. Это милые пенсионеры. У них везде вазочки, салфетки, на балконе кожаные кресла. Вечерами они пьют чай, глядя на закат. Зачем нужно гадить им в кресла на прощание — никто не знает. Кот так поступает всякий раз, когда уходит навсегда. Каждые полгода. Какие-то детские травмы испортили ему психику. Иванов не может объяснить. Когда он повстречал кота, оба были уже не дети. Теперь кот Юра известен как первое в Твери животное-геронтофоб.
Опасно перегнувшись через перила, Иванов заглянул на чужой балкон. В креслах лежали предпосылки к убийству на бытовой почве. Автора нигде не было.
Иванов взял мыло, тряпку, пошёл к соседям. Никто не открыл.
Иванов не настолько пацифист и миротворец, чтобы прыгать по балконам. Он стал бороться за честь кота с помощью длинной удочки. Привязал к леске удавку — не вышло. Добыча ускользала. Пробовал налепить дела на липкую ленту, поймать в чехол от мобильника как в сачок. Всё впустую. Пришлось смахнуть улики на пол, докатить до щели в полу, куда грех и провалился, с глаз долой.
Вечерело. Пошёл дождь. Мастера по стеклопакетам поставили отлив чудесным образом. Дождь стал затекать Иванову в чай, который внутри квартиры. Иванов опять побежал в магазин, за герметиком. Пока отсутствовал, дождь по потолку проложил ручеёк в комнату. Телевизор пыхнул адским дымом и погасил свет везде. Закат мира приближался.
Иванов зажёг свечи и сказал:
— А идите вы в Крыжопль, со своим порядком.
Иванов зажёг свечи и сказал:
— А идите вы в Крыжопль, со своим порядком.
И сел писать стихи. В его потрясающих по накалу ямбах блистали такие красивые рифмы, как „не в дугу — курагу“, „в жопу — антилопу“ и „изнемог — больше не смог“.
Вернулась жена, Лена. В квартире темно, грязь болотная, стул сломан, с потолка течёт. Телевизор воняет как вулкан, кот сбежал. На комоде горят свечи, Иванов пишет стихи.
Если вам понадобится однажды повернуть вспять коней апокалипсиса, возьмите дочь майора ВВС, намусорьте ей в гостиной и залейте сверху водой. Вы удивитесь, насколько покорённые ею когда-то мужчины лучше всех готовят, стирают и моют пол. А если запрячь в телегу, как удивительно быстро бегут.
Известный психотерапевт Хеллингер советовал не копить раздражение. Претензии, по Хеллингеру, следует высказывать. Но с уважением к слушателю, мягко, обосновано. Нужно подчеркнуть важность каждого пункта. Лена так и поступила. Она взяла твёрдую на вид ножку от стула и мягко спросила, в каком возрасте Иванову хотелось бы умереть. И подчеркнула важность этого вопроса, сделав несколько шагов в сторону жертвы.
В следующие полчаса Иванов устранил течь, вкрутил пробки, выгреб мусор, вытер пол и принёс с улицы кота. Чужого, но кому это важно, когда речь идёт о любви к жене. Весь вечер потом они жарили сырники и улыбались друг другу.
Я вчера звонил Иванову, он сказал мне „Привет, Ленка“ и что смотрит психологический сериал, потом перезвонит. Учитывая, что я никакая не Ленка, крепко его там накрыло. Цитировать стихи Иванова не стану. Слишком много в них интимных подробностей о жизни мужчин и пылесосов.
Юля, если у Вас нет сил писать мне письмо, пришлите фотографию. Взгляд женщины бывает выразительней, чем её тексты.
С надеждой на ответ, искренне ваш, Алексей…»Всё. Сложил листок, положил на тумбочку. Юля смотрела на меня серьёзно, но без той неподъёмной апатии, какая бывает в глазах при депрессии. Потом выбралась из-под одеяла, запахнула халат, нащупала тапки.
— Простите, я забыла. Как вас зовут?
Речь ей давалась тяжело. Говорила она чуть слышно, будто проталкивая слова сквозь закисшее горло. Я помог встать. Видимо, голова её кружилась. Мы подошли к окну. Смотреть было не на что.
Санитарка вела через двор группу печальных товарищей. Два медленных человека с лопатами курили под деревом, по ветвям ходила ворона. Воронье воспитание требовало нагадить на курящих, но птица всё не решалась потратить заряд, боялась промазать. Юля вернулась в постель, отвернулась к стене и больше не шевелилась. Может быть, уснула.
Я не знаю, зачем мне это надо. Я не вожу старушек через перекрёстки, не снабжаю салакой бездомных кошек. Наоборот, однажды огрел с плеча живую крысу, поварёшкой. И не жалею. Считаю, что отомстил ей за распространение чумы четырнадцатого века. Но вот жаль мне эту Юлю. Пишу для неё дурацкие тексты, сижу ночами. Только бы вытащить её из этого медленного чёрного ада.
Старушек мне не жалко. Они, конечно, несчастные, но им положено охать, ворчать и не понимать мысли сфетофора. Крест такой. Получивший сотрясение грызун тоже в законах жанра. Не думаю, что он обижается на меня. У него вся жизнь борьба. Каждый мучается сообразно своей социальной роли. А Юля не из этого мира. Тихая, умная, чего ей делать-то в психушке…
Помню, физичка в школе объясняла, что такое вакуум, через метафоры. Если выбросить лягушку в иллюминатор космического корабля, сказала она, животное тут же взорвётся. Очень переживал тогда за лягушку. Земноводное не планировало ведь осваивать космос, да ещё таким вычурным способом. Сидело себе в болоте, квакало на дождик. А её за лапу и в космос, межзвёздное ничто исследовать.
Ещё карпов жаль. Сколько раз покупал их, убить не мог, отпускал в реку. Они не сухопутные и у них такие растерянные рожи. Ты к нему тянешь хищные руки, а он так удивлённо из пакета смотрит…
И вот эта Юля, она как рыба в авоське, как лягушка в космосе, печальная и неприкаянная. Отчётливо не отсюда. Видимо, я узнал в ней себя. Я тоже не здешний. Сидел себе в Питере, строчил эстетские колонки, бряцал по клавишам. Носил галстук, между прочим. Нет же, любви подавай. Теперь бегаю с памперсами пятьдесят второго размера. Переживаю о порушенном здоровье заморских принцесс. Смотрю на себя из пыльных зеркал, как карась из аквариума.
* * *Провинциальное общество взволновано историей питерского лабуха. Все уже знают, что приехал такой, Мотя Питерский. Полюбил Еву и мается. Охранник Паша из «Белого Носорога», на меня и не смотрел. Теперь выходит навстречу, спрашивает как дела. Марк Андреевич объяснил ему мою драму. Сам Ильчин стал позванивать. Переживает.
А здесь, в больнице, подошёл местный псих в законе, шизоид-спецназовец Василь Василич. Тоже интересуется. Ему Коля рассказал. У Василь Василича синие глаза, морщины южного человека и полированная лысина. Он сухой и очень серьёзный. Выспрашивает всё до мелочей, тонкие вопросы задаёт. Как-то незаметно я рассказал ему всё. Как живут Евины родители, что муж сволочь, красавец и дурак. Что баба Лиза сварила мне курицу в дорогу, я чуть не расплакался. А под ёлку вместо деда-мороза они ставят какого-то бронзового урода.
Мы играли с Василь Василичем в шахматы, у меня никаких шансов. Он похож на белого колонизатора, прожившего жизнь в Намибии. Не боится ни львов, ни шаманов. Рядом с ним очень спокойно. В случае организованной агрессии зулусов он возьмёт в руки тяпку и загонит аборигенов обратно на деревья.
Вчера сказал, мне надо идти внутрь. И посветил синим своим лазером даже не в глаза мне, а дальше, куда-то в желудок. Подвёл к углу третьего корпуса, объяснил, как вскарабкаться до второго этажа. Потом показал способ ножом и отвёрткой вскрыть стеклопакет. Занятные у них тут психопаты.
Идея штурмовать особняк родилась в психушке. И это очень символично. Весёлый задор здесь заменяет разум. В доме наверняка датчики движения. Почесаться не успеешь, прибегут мордовороты, почешут. Вероятность влезть в окно и оказаться в спальне принцессы равна нулю. Господи, что ж всё так нелепо-то…
Я пошёл в магазин поношеной одежды. Взял чёрную куртку, шапку, джинсы. На барахолке купил нож, отвёртку и фонарик. Как стемнело, отправился на дело. Дом с лабиринтом подсвечен снизу, синим и белым. Маски на фасаде напоминают лица пионеров, сочиняющих страшные истории. Здание похоже на сизый куб неясного погребального назначения. Одно хорошо, штукатурка отформована в виде больших кирпичей. Со слов Василь Василича, цепляясь ногтями за эти борозды можно легко взбежать наверх. Скалолазко, моё.
Обошёл квартал, приметил видеокамеры. Северная сторона меньше других защищена от нинзя-пианистов. Не сказать, чтоб всё сразу удалось. Во-первых, холодно. Во-вторых, снег белый, стена белая, я чёрный. Неудачно контрастный костюм. Такая графичность мне сейчас совсем не кстати.
Я обнял угол, медленно, медленно пополз вверх. С высоты полутора метров сорвался. Сказал очень много ярких слов в адрес латвийских красавиц, их мужей, питерских докторов и архитекторов начала прошлого века. Походил, помял пальцы, полез снова. До карниза на втором этаже метров семь. Строители не экономили на высоте стен. Если сорвусь оттуда, следующий год проживу в гипсе. Вернусь в Россию в позе высохшей морской звезды. Ну и ладно, надоело тут корячится. Дома всё само собой наладится.
Пальцы онемели. Я лез уже не за невестой, а из упрямства. Я не помнил про любовь, про ехидных её родственников. Просто всё, что мне осталось — упираться и ползти. Прыжок вниз был равносилен падению в бездонное Никуда.
И я лез. Из вредности. Потому что я настоящий, а этот чёртов город полон призраков и дураков. Вот найду, оттащу её к Пивоварову и брошу. А сам уеду в Бразилию. Там загорелые девки носят мини в январе, это ж какое лекарство для израненной души. И тепло. Можно на пляже ночевать.
Чёртов стеклопакет открываться не хотел. Я балансировал на подоконнике, возился, вспотел, разозлился. Стукнул фонариком в стекло, получилось громко. Если разобью, охрана услышит. Опять вставил нож, чуть выше отвёртку. Как учил Василь Василич. Нажал сильнее. Сломаю, и ладно. Рама хрустнула, окно раскрылось.
Внутри тепло, пахнет старой пылью. Не видно ни рожна. Красные глаза из углов не светят, значит датчиков движения здесь нет. Я закрыл окно, с фонарём обошёл комнату, вышел в коридор. Сейчас придёт человеко-бык и намажет меня на хлеб. Стены отремонтированы недавно. Видимо, господин Яблоков хочет восстановить фамильное предприятие.
Лабиринт оказался всамделишным. Коридор раздвоился без всяких указателей направления. Причём, под косыми углами. Я пошёл направо и упёрся в стену. Вернулся к развилке, стал пробираться в другую сторону. Опять развилка. Писать на стенах «Здесь был Мотя» помогло бы, но это уже вандализм. Поймают, заставят платить. На одни только обои придётся вкалывать лет тридцать, если санитаром.