– Здравствуй, б-бродяга! – завопил он, обнимая Корсака.
– А, братское сердце! – улыбнулся тот. – Привет!
– Привет, п-привет!
Рыжий слегка заикался, отчего сразу показался Лизе очень милым. Незнакомец быстро и внимательно оглядел девушку и спросил Корсака:
– Ты меня п-представишь своей спутнице?
– Обязательно. Вот, Лиза, вы, конечно, удивитесь, но это лохматое, нечесаное существо, которое стоит перед вами, – совсем не леший и не черт. Это мой старинный друг Петр Давыдов.
– Для вас просто Петя, – сказал рыжий фотограф. Затем взял Лизину руку, поднес к губам и церемонно поцеловал. – Вы п-подруга Глеба? – поинтересовался он.
– Хотелось бы в это верить, – сказал Лиза.
Рыжий подумал и глубокомысленно заметил:
– У Глеба много д-друзей.
– Да уж, – сказала Лиза. – А вы, я вижу, фотограф? – спросила она, кивнув на болтающийся фотоаппарат.
– Фотографирую п-помаленьку.
– Петя фотокорреспондент, но в душе – настоящий художник, – сказал Корсак.
– Ну, это ты, старик, преувеличиваешь. Хотя и н-ненамного.
Лиза засмеялась. Рыжий фотограф тоже засмеялся. Смех у него был мягкий и приятный.
– Выходит, мы с вами коллеги, – сказал Лиза.
– У вас т-тоже есть фотокамера?
– Нет, я тоже художник.
– Правда? А выглядите как м-модель.
Корсак шутливо ткнул его кулаком в бок:
– Ну ты, дамский угодник, угости-ка нас выпивкой.
Петя Давыдов вздохнул и сказал Лизе:
– Представьте себе, Лиза, эта х-хамская личность постоянно пьет за мой счет.
– А вы ему не наливайте, – посоветовала Лиза.
– П-пробовал. Но у него делается такой несчастный вид, что у меня сердце к-кровью обливается.
Лиза засмеялась, потом посмотрела на лакцан Петиного пиджака и спросила:
– А что это за медведь у вас?
– Это мой т-тотем. Он есть на гербе моего рода, – гордо произнес Давыдов.
– Вы что, дворянин?
Петя слегка поклонился и сказал:
– Я принадлежу к с-старинному графскому роду. Мои предки, московские бояре, служили верой и правдой еще Ивану Г-грозному.
– Не удивляйтесь, – насмешливо заметил Корсак. – На досуге Петя пишет фантастические рассказы, поэтому часто смешивает вымысел с реальностью.
Фотограф усмехнулся:
– Это он из з-зависти. Мой прадед этого шелкопера дальше п-прихожей не пустил бы. А я вот вынужден пить с ним водку.
Давыдов опрокинул рюмку и потряс головой:
– Ух! А вы п-почему не пьете? – спросил он у Лизы.
– Я не пью спиртное.
– Что, даже пиво?
– Даже пиво, – кивнула Лиза.
Петя улыбнулся, окинул Лизу восхищенным взглядом и сказал:
– Вы очень красивы! Вы знаете, что вы похожи на Венеру с полотен К-кранаха?
– Спасибо, – весело поклонилась фотографу Лиза.
В этот момент шумная компания рядом с ними загалдела особенно громко.
– Я должен извиниться, – сказал Лизе Петя Давыдов.
– За что?
– За то, что мой друг привел вас в эту д-дешевую забегаловку. Впрочем, он никогда не отличался избирательностью.
– Я же не аристократ, – пожал плечами Глеб.
Давыдов окинул его ироничным взглядом и сказал:
– З-заметно. И с этим человеком, Лиза, я п-прожил в одной комнате два года. О доля соловья, звонкоголосой птицы! О грустная судьба пернатого п-певца!
Петя со вздохом взялся за стакан, и в этот момент дымную атмосферу зала прорезал хриплый, пьяный окрик:
– Вали отсюда, обезьяна черножопая!
Тощий негр в грязной джинсовой куртке встал из-за стола и послушно засеменил к выходу. Вслед ему раздался гогот. Когда негр поравнялся с барной стойкой, Давыдов положил ему руку на плечо и сказал:
– Не спеши, д-друг. Садись, выпей с нами.
Негр испуганно посмотрел на Петю.
– Я не могу, – проговорил он.
– Можешь, – сказал Петя. – Я угощаю.
Совсем сбитый с толку негр послушно сел на крутящийся стул возле барной стойки. Петя сделал бармену знак, чтобы тот налил ему водки.
– Эй, черножопый! – хрипло прокричал тот же голос. – Чего уселся? Вали к себе в Африку, ублюдок!
Негр испуганно вжал голову в плечи.
– Не обращай на них в-внимания, – спокойно сказал ему Петя Давыдов.
– Черномазый, не понял, что ли? Тебе говорят!
Негр повел худыми плечами и боязливо произнес:
– Я лучше пойду.
Он привстал, однако Давыдов снова усадил его на стул. Повернулся к группе бритоголовых парней в черных куртках, сидящих за ближайшим столиком, и сказал:
– Эй, п-парни, отвалите от него!
– Не зарывайся, родной, – отозвался один из компании. – Откапывать будет некому!
Парни заржали. Петя усмехнулся и сухо проговорил:
– Я вам н-не родной.
– Гляди-ка, заика! – хрипло крикнул один из парней. – Ты сначала говорить научись, д-д-друг.
Бритоголовые снова загоготали. Петя медленно сполз с табуретки.
– П-простите, Лиза. Мне придется ненадолго отлучиться, – мягко сказал он.
Корсак вздохнул, затем снял с запястья часы и положил в карман пальто.
Бритоголовые – их было трое – встали из-за стола. Рослые и сильные парни выглядели куда крепче худощавого невысокого Пети. Один медленно, вразвалочку, подошел к фотографу.
– Ну че, баклан, похоже, ты нарвался? – с усмешкой проговорил он.
Петя посмотрел на него снизу вверх и сказал:
– В-выйдем-ка на улицу.
– Зачем?
– Воздухом п-подышим.
– Ну п-пойдем, к-к-коли не шутишь, – ощерился в усмешке парень.
Петя Давыдов и бритоголовый верзила направились к выходу. Двое остальных двинулись за ними.
– Посидите здесь, – сказал Лизе Глеб. – Мы сейчас вернемся.
Он залпом допил коктейль, вытер рот рукавом пальто и отправился следом. Лиза тоже хотела пойти, но бармен схватил ее за руку.
– Вы там будете лишней, – тихо сказал он.
– Но надо что-то делать! – взволнованно проговорила Лиза.
– Что?
– Ну я не знаю. Вызывать милицию…
Бармен покачал головой:
– Не надо милицию. Сами разберутся.
* * *– Ну что, заика, любишь черномазых? – Бритоголовый верзила смерил фигуру Пети Давыдова насмешливым взглядом. – Сейчас огребешь по полной программе.
Петя быстро нагнулся, схватил с земли какую-то корягу, выставил ее перед собой, как шпагу, и крикнул:
– Обнажил я клинок свой! Умереть я готов!
Скинхеды опешили.
– Чего? – не понял верзила.
– Умри, несчастный! Твою кончину с легким сердцем я приму! – крикнул Петя. Потом взмахнул корягой, издал горлом воинственный клич, похожий на вопль Тарзана из старого фильма с Джонни Вестмюллером, и ринулся на скинхедов.
Один из скинов с визгом отлетел к стене, второй взвыл и схватился за перебитый нос. Третий отскочил в сторону и, сунув руку в карман, стал быстро обходить Петю Давыдова сбоку, но тут перед ним вырос Корсак.
– Привет! – улыбнулся скину журналист.
Скинхед выхватил руку из кармана. Раздался легкий щелчок, и в свете фонаря тускло сверкнуло узкое лезвие. Однако воспользоваться оружием верзила не успел: мощный хук с правой в челюсть сбил его с ног. Бритоголовый попытался встать, но Корсак завис над бандитом, как коршун над птенцом, и ударом кулака пригвоздил его к асфальту.
Давыдов тем временем продолжал орудовать своей палицей, которая за время схватки успела стать в два раза короче. Удары сыпались на скинхедов градом, но лишь немногие попадали в цель. Один из скинов увернулся и, оказавшись за спиной у фотографа, хватил его за горло. Петя выронил палку и захрипел. Ему пришлось бы туго, но подоспевший Корсак оторвал от него скинхеда и, сделав подсечку, уложил противника на асфальт.
Петя воодушевился, снова издал воинственный клич, еще страшнее прежнего, и бросился на третьего скинхеда с голыми кулаками. Искаженное гневом лицо фотохудожника, взлохмаченные волосы и горящие глаза заставили скина ретироваться. «Атас! Сумасшедший!» – крикнул он и бросился наутек. Второй скинхед вскочил на ноги и последовал его примеру. Третий вышел наконец из нокдауна, в который его отправил Корсак, и попытался подняться. Петя Давыдов, подхватив с земли палку, одним прыжком подскочил к поверженному врагу, наступил ему на руку и, ткнув палку скинхеду в горло, хрипло проговорил:
– Проси пощады, плебей!
– Чего просить? – испуганно загнусавил скинхед, морщась от боли и тщетно пытаясь приподняться.
– П-пощады! – повторил Петя.
– Я прошу… Прошу пощады!
Петя брезгливо скривил губы.
– Т-так и быть, на этот раз я тебя прощаю. – Он убрал ногу и вытер рукавом потный лоб. – И передай своим холуям, чтобы они б-больше здесь не появлялись. Иначе ими займется доблестный сэр Ланселот.
– Лансе… кто? – не понял скинхед.
– Ланселот, болван! Это я. То есть я – Ланселот, а ты – б-болван. Повтори!
– Я Ланселот, а ты – б-болван, – послушно повторил скинхед.
– Правильно, – кивнул Петя. – А теперь – вали отсюда!
Скин тяжело поднялся с земли и, держась ладонью за ушибленную челюсть, заковылял за своими товарищами. Через несколько секунд он скрылся во тьме.
– Остатки вражеских гарнизонов трусливо бежали с поля б-боя, – с удовлетворением констатировал Петя.
– У тебя зуба не хватает, – сказал ему Корсак, отряхивая рукава пальто.
– Где? – поинтересовался Петя, поднимая руку и трогая пальцем окровавленную губу.
– Сбоку… Да не с этого, с другого.
Давыдов потрогал пальцем разбитую десну и поморщился:
– Больно, б-блин. Хорошо, хоть не передний.
– А какая разница?
– Не скажи. Сегодня я д-должен быть неотразим.
Молодые люди привели одежду в порядок и двинулись к бару. Возле двери бара Петя взял Корсака за рукав пальто:
– П-подожди.
– Чего? – обернулся журналист.
– У тебя с этой д-девочкой роман?
Глеб нахмурился и покачал головой:
– Нет.
– А будет?
– Вряд ли.
Конопатое лицо Пети стало пунцовым.
– Значит, ты не б-будешь против, если я слегка за ней п-приударю?
– Нет, не буду, – ответил Глеб. – Только поменьше улыбайся. Иначе она от тебя убежит.
8
– Что-то их долго нет, – волновалась тем временем Лиза. – Я все-таки позвоню в милицию!
Она достала из кармана телефон, но тут дверь бара распахнулась, и на пороге появились наши герои. Они неторопливо прошли к барной стойке.
– Ну наконец-то! – всплеснула руками Лиза. – Где вы пропадали?
– Простите, что задержались, с-сударыня, – вежливо ответил Петя Давыдов.
Корсак ничего не ответил, только сунул в рот сигарету и сделал бармену знак – наливай.
– Хорошо, что вы вовремя вернулись, – сказал бармен, наполняя стакан Глеба. – А то вон барышня нервничала. Все в порядке?
– По-женски дома поджидал ты воинов! Они сражались – ты в п-постели спал! – ответил ему Петя.
Бармен усмехнулся:
– Ну-ну.
– О господи! – взволнованно воскликнула Лиза. – У вас подбородок в крови.
– Г-где? – Давыдов поднял руку и потрогал подбородок. – А, это. Ничего страшного. Как г-говорится, жизненно важные органы на задеты.
– Дайте-ка я вытру. – Лиза достала из сумочки платок, смочила его в стакане Корсака и стерла с подбородка фотохудожника бурые разводы.
Петя блаженно улыбался.
– От вас чудесно п-пахнет, сударыня, – сказал он и улыбнулся еще шире, однако наткнулся на скептический взгляд Корсака и быстро захлопнул рот.
– А где скинхеды? – подавленно спросил несчастный негр, о котором в пылу битвы все позабыли.
Фотохудожник повернулся к нему и гордо проговорил:
– Мы обратили н-неприятеля в бегство. Как твое имя, странник?
– Адам, – ответил тот.
– Адам, – кивнул Петя. – Первочеловек. Скажи, Адам, у тебя есть д-деньги?
Негр покачал головой:
– Нет, они отняли.
– Я т-так и знал, – философски изрек фотохудожник. После чего незаметно покосился на Лизу и сказал: – Ну что мне т-теперь с тобой делать? А, ладно. – Петя вздохнул, достал из кармана мятую сотку и сунул ее негру в ладонь. – На, держи. Это тебе на т-такси.
Негр испуганно посмотрел на купюру.
– Мне не надо… – пролепетал он. – Я пешком.
– Никаких п-пешком. Поедешь на машине. Я сказал.
Корсак тихо хмыкнул, и Давыдов незаметно показал ему кулак.
– У вас доброе сердце, Петя, – сказала Лиза фотографу, когда осчастливленный негр убрался восвояси.
Петя покачал головой:
– Н-напротив. Сердце у меня недоброе. Спросите Корсака, он п-подтвердит.
Глеб оторвался от стакана и кивнул:
– Подтверждаю.
– Но вы только что совершили добрый поступок! – не сдавалась Лиза.
– Ну да, – согласился Давыдов. – Но сердце тут ни п-при чем. Видите ли, Лиза… Когда-то я был сторонником т-теории разумного эгоизма. Только разумный эгоизм хорош до тех пор, пока не натолкнется на другой разумный эгоизм. Что тогда п-произойдет?
– Один разумный эгоизм съест другой, – ответила Лиза.
Петя кивнул:
– Вот именно. Старое как мир правило. Следовать ему – значит уподобиться м-миллиардам людей. Что может быть скучнее? Добро интересней, потому что оно н-неожиданней.
– А вы оригинал, – сказала фотохудожнику Лиза.
Петя улыбнулся:
– Воспринимаю как комплимент.
– Рот закрой, оригинал, – тихо сказал ему Корсак.
Петя поспешно закрыл рот. Затем втянул ноздрями воздух и сказал:
– Изумительный запах. Если н-не ошибаюсь, Sapone di mandorle? Итальянское миндальное мыло?
Лиза посмотрела на него удивленно:
– Удивительно! И как только вы учуяли?
– Моя б-бывшая жена пользовалась таким, – сказал Петя. – Прекрасный запах. Я вообще н-неравнодушен к запахам. Особенно к запахам из детства… Вы знаете, мне кажется, что запах – это своего рода м-машина времени.
– По-моему, любые воспоминания – машина времени, – сказала Лиза.
Петя покачал рыжей вихрастой головой:
– Н-нет, не любые. Воспоминания похожи на н-набор открыток. Вы просто просматриваете их сторонним взглядом, но к вам они уже п-почти не имеют отношения. Если дать вам чужие воспоминания и убедить, что они ваши, – вы поверите. Между прочим, такие методики с-существуют. И только запах не обманет. Это моя старая мысль, – добавил Петя. – Я и фотографом стал из-за этого.
– Из-за чего? – не поняла Лиза.
– Ну, знаете… – Петя смущенно улыбнулся, не разжимая губ. – Когда-то я думал, что фотография способна остановить в-время. Но теперь я знаю, что она на это не способна. А вот з-запах… – Петя качнул головой. – Когда вы чувствуете запах из п-прошлого – вы снова переноситесь туда. И снова превращаетесь в того человека, которым когда-то были. Вы – это он, а он – вы. Запах дает ощущение цельности жизни, п-понимаете? Вы чувствуете, что жизнь – не просто цепочка украденных у вас д-дней и лет, от которых совсем ничего не осталось. И тогда это уже не просто н-набор открыток. Уже нет ни прошлого, ни п-позапрошлого, а есть только настоящее. Живое, волнующее… – Давыдов сглотнул слюну и вдохновенно добавил: – Вы существуете где-то за границами времени. З-запах вас туда переносит.
– За границами времени, – тихо и задумчиво пробормотала Лиза. – Часы без стрелок… – Она повернулась к Глебу. – Вам это ничего не напоминает?
– Напоминает, – сказал Корсак, задумчиво глядя на кончик горящей сигареты. – Кстати, одна из двух картин, которые висят в виртуальном кабинете у Тильбоха, называется «Опасность обоняния».
– Это с кухарками, которые зажимают пальцами носы?
Корсак кивнул:
– Да. Вот вам и связь между запахом и временем. Добавьте к этому тот факт, что Генрих Брокар, которому когда-то принадлежала картина, был парфюмером.
Давыдов вышел из забытья.
– Б-брокар? – удивленно спросил он. – О чем вы, д-друзья мои?
– Да вспомнили одну историю, – ответил Глеб. – Тебе будет неинтересно.
– Ясно, – обиженно произнес Петя. – Очередные тайны м-мадридского двора.
Лиза допила сок и посмотрела на часики.
– Уже поздно, – сказала она.
Фотограф задрал рукав пиджака и тоже глянул на свой фальшивый «патек филипп».
– Да, п-поздно, – небрежно сказал он, как бы невзначай поворачивая руку так, чтобы часы были видны окружающим. Затем кашлянул в кулак и обратился к девушке: – Лиза, если вы позволите мне п-проводить вас до дома, вы окажете мне б-большую честь.
Лиза посмотрела на Корсака. Тот отвел взгляд и взялся за стакан с коктейлем с таким видом, словно все это его совершенно не касалось. Лицо Лизы слегка порозовело.
– Я не против, – сказала она, повернувшись к фотохудожнику.
– Б-благодарю вас.
Петя Давыдов поклонился и церемонно поцеловал ей руку.
9
Часы показывали полпервого ночи. Глеб Корсак сидел в кресле со стаканом коктейля в руке и, прикрыв глаза, слушал музыку. Это был знаменитый нью-портский концерт Майлза Дэвиса и Телониуса Монка. 1962 год. Труба Дэвиса издавала тоскливые, проникновенные звуки, пианино Монка, словно споря с ней, звучало холодновато, нервно и неровно чеканя ритм. Ощущение было такое, словно Монк лепил пальцами геометрические фигуры из неподатливого вещества музыки и от нетерпения отбрасывал их в сторону, оставляя незавершенными.
Глеб отхлебнул водки с тоником и подумал: «Интересно, размышлял ли когда-нибудь Монк о времени? И не пытался ли он своей музыкой настичь время, схватить его за уши? Показать, как оно сжимается и растягивается, а иногда рвется, как затертая тысячами рук истонченная веревка?»
Глеб сделал большой глоток и облизнул губы. Мысли его вернулись к картине Тильбоха. Итак, парфюмер Генрих Брокар переиначил картину, дорисовал ее. Зачем ему это понадобилось? Объяснять это сумасбродством парфюмера его дремучестью и темнотой было бы наивно. Брокар – европеец по складу ума, по восприимчивости души, по самому составу крови. Он и Россию-то считал страной варварской, недолюбливал ее. Взяться править картины старых мастеров он мог только по веской причине.
Что, если он хотел оставить потомкам какое-то послание? Но какое? Может, права Лиза, решившая, что ключ, лежащий на столе, открывает какую-то тайну? – это ключ к какому-то тайнику?