Рьяно сустав
всем дорогу сулил.
Полярный сосед
хаял юбку холщовую.
Молча преследовал
Тюра безрукого
Призрачный хлев.
— Вот ты обещал, что я сойду с ума, — сказал Бьярки. — А я сейчас хохотать начну. Как хлев может преследовать самого Тюра, конунга всех битв?!
— В кошмарах, — сказал Локи. — Да так, что Однорукий просыпается в холодном поту и уцелевшей рукой нашаривает меч, который он всегда держит в изголовье. «Призрачный хлев» — это же пасть Фенрира, в которой Тюр по собственной заносчивости потерял руку!
Ётун нехитрый
напрасно гнездился.
Злой холостяк
пустозвонил без толку.
Носатый ведун
без ума приговаривал.
Пьяница бил
корову муругую.
Моржовая дева
отчаянно прыгнула.
Темная драпа
разрешилась вдруг висой.
Маленький ас
образумил Дочь Ярла.
Что ж он наивно
в тени пригорюнился?
Разрушительный дурень
внимательно вперился
В героя ирландского
Беовульфа,
Поражающего чудовище Хрюнделя.
— Это ты про Оттеля Долдона? — спросил Бьярки. — Слышал я, как он пялился на ту парсунку, что висит у Хейд Босоногой в изголовье. А уж иначе как разрушительным его и не назовешь! Одно слово — берсерк! Вот только не пойму: как из драпы может получиться виса? Вису произносят от широты душевной, единым порывом. А драпу полагается сочинять неспешно и обстоятельно, нанизывая один стих на другой.
— Но ведь это темная драпа, — сказал Локи. — Неужели непонятно?
— Нисколько, — признался Бьярки.
— Тяжело с вами, людьми, — вздохнул Локи. — Иногда вы кажетесь ничуть не умнее ётунов. И какой дурак вас выдумал?
Ржавая глотка
с трудом говорила.
Нос изумленный
сетовал горько
На бабу последнюю,
в то время как разум
Живописал себя
властью обиженным.
Пробовал задницу
звонкий комар.
Ворон больной
слишком поздно увидел
Фенрира, к хворям его
безразличного.
Ветхий драккар
надругался над лодкой.
Вода походила
на мертвенный серп.
Бьярки младой,
не по годам молчаливый,
Плыл.
— Я и впрямь все время молчу, — сказал Бьярки. — Только никуда не плыву, да и не собираюсь.
— Напрасно ты так думаешь, — сказал Локи. — Мы все плывем, и нет нам ни мгновения роздыху.
— Как такое возможно? — подивился Бьярки. — Я сижу, ты сидишь, книги лежат, огонь горит...
— И в то же время все это плывет по Реке миров, — заметил Локи.
— Ты говоришь о Гиннунгагане? — спросил Бьярки. — О мировом хаосе, породившем первого великана Имира?
— Скорее, о той бездне, что пришла на смену Гиннунгагапу, — пояснил Локи, — потому что хаосом ее точно не назовешь. В хаосе-то не заскучаешь! Потому я и здесь, чтобы заправить пресную похлебку мирового порядка щепоткой пряного хаоса. В этой правильной, законопослушной бездне степенно и неотвратимо плывут от начала к концу времен все миры. А я, без всякой надежды на успех, снова и снова пытаюсь сбить их с раз и навсегда намеченного пути. Как тебе такие строки:
Не прекословя напрасно,
собака
В гроб безыскусный
лила безвозмездно.
Задницу сбили со счету
вороны.
Над чужаками
тинг надругался.
Заяц поведал
без тени смущенья,
Как длинная сволочь
врата своротила.
Новости той
баран усмехнулся.
Род, недовольства
никак не скрывая,
От Вальдимара
избавился конунга:
Вышиб его,
а собачий безумец
Обиделся.
— Из этих слов нелегко понять, что побудило Вальдимара конунга пуститься в дальнее странствие, — заметил Бьярки. — Но ясно, что на родине всякого ему хлебнуть довелось. Тут кто угодно обидится.
— Вот ты уже и начал кое-что понимать, — сказал Локи.
Жемчуг невинный
прервал свои речи.
Гейзер магический
гнусно рыгнул.
Аса козел
вразумил оскорблениями.
И на русалку
пеняла скала.
Ключ дожидался
Хейд Босоногую.
Но дурачок
завладел уж лисицей.
Только топор
никого не разглядывал.
Впрочем, смешной великан
сможет свой мед уберечь
Вряд ли.
— Он и не уберег, — ухмыльнулся Локи. — Старина Суттунг со своим доверчивым братцем напрасно тряслись над жбанами со скальдовой бражкой. Не ведали они, что красотка Гуннлёд окажется слаба на передок и выдаст все секреты пройдохе Одину.
— Как ты думаешь, то, что ключ дождался Хейд Босоногую, чем-то ей угрожает? — спросил Бьярки.
— Хейд из числа тех людей, которым всегда что-нибудь да будет угрожать, — сказал Локи. — Уж так она устроена, что постоянно будет притягивать к себе неприятности. А ведь я вызвался помочь ей в первый и последний раз.
Путник высокий
случайному берсерку
Отвесил поклон.
Дочь собаки спросила,
Долго ли заяц
внука корил.
Страх лишь добавил
забот неожиданных.
Берсерк никчемный
сгодился для мух.
Плошка волшебная
прыгнула истово.
Круглая рожа
водой управляла,
А Медвежонком
править затеяла
Хульда Два Топора.
— Неправда, — возразил Бьярки. — Никогда такого не бывало! Чтобы Хульда стала мне указывать, куда идти и что делать?!
— Не спеши, — успокоил его Локи. — Кто знает, в каких отношениях вы окажетесь зим через пять-десять.
— Не хочу я с ней никаких отношений, — упорствовал Бьярки. — Есть у нее муж, Хродкетиль Зеленый. Хоть и не лучшая о нем идет по Медвежьей долине слава, а все же пусть он с нею и остается, а она им управляет, если им обоим это по нраву.
Вечерний закат
улыбался заливу.
Наковальня бродила
по берегу в танце.
Беспрекословная ведьма
сквиталась сполна
С законоговорителем
дивным.
Узник беседами
Тюра страшил.
Дождь никудышный
рассеял янтарь.
Берег свирепо
река разворочала.
Втрое беда возросла
против прежнего.
Рыба, на ветку
взбиралась с успехом,
Но в тот же миг
прослыла сумасшедшей.
Умер без звука утес,
едва только
Выудил волк
поразительно грубого
Ежа.
— Пожалел, небось, о том, что нарвался на грубияна с колючками, — сказал Бьярки сочувственно. — Некоторые всегда находят неприятностей на свою голову.
— Точнее, задницу, — поправил Локи. — Однако если имя тому волку Фенрир, то не завидую я даже самому неучтивому ежу. Как ты думаешь, что за узник мог напугать своими беседами бога битвы Тюра?
— Да все тот же Фенрир, — предположил Бьярки, — которому не по нраву пришлась вязка «из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны»[33] и прочей несусветной дребедени, что менее всего годится для изготовления оков.
— Ты мне нравишься, слаф, — засмеялся Локи. — Может быть, пора нам скрепить, наконец, взаимную симпатию добрым глотком браги?
— Не время пить, когда враг на дворе, — возразил Бьярки.
— Когда хочется промочить горло, на дворе всегда находится какое-нибудь неотложное дело, — заметил Локи. — Однако это никогда не было причиной, чтобы отказываться от выпивки.
Вечер напуган
внезапной надеждой.
Храбрый злодей
снизошел до вопроса.
Хоть наковальня
запомнила молот,
Обувь легко
подчинилась ежу.
Мальчик дозорный
не прочь подремать.
Снится ему
поседевшая крыса, —
Крыса нерадостно
выбрала дом.
Глотку нехитрой
науке учила
Задница.
— Мол, не жри всякую гадость, — радостно засмеялся Бьярки. — А что это у тебя сплошь задницы пошли?
— Так уж, видно, стихи сложились, — сказал Локи. — А может быть, кому-то вместо удачи светит сплошная задница!
Никудышный герой
рыдал безутешно.
Задумчивый хлев
выкатил гривну.
Не был дурень угрозой
худому обряду.
Сундук развлекался
с похмельным ключом.
Рог точно спал,
а чудная капуста
Сетовать часто
взяла за обычай.
Корова строптивая
в жопу пришла,
А двор приходил дом.
— Я еще могу понять, — снова вмешался Бьярки, — что корова пришла в жопу. Сам не раз слыхивал, как тот же Оттель Долдон поносил свою ненаглядную Дочь Ярла, когда она в задумчивости сносила рогами изгородь вокруг сарая. «Пошла-де в жопу! Причем не в какую-нибудь постороннюю, никому не знакомую жопу, а в свою собственную! Причем не просто пошла, а припустила галопом! Ты такая же Дочь Ярла, как я сын Лейфа Счастливого!..» Потому резонно предположить, что если кто-то послал кого-то куда-то, то рано или поздно тот придет в указанное место. Но, Локи, что там приключилось между двором и домом? Двор приходил в дом или дом приходил в двор?!
— Вот еще бы я знал! — сказал Локи. — Как написано, так и читаю. Одну руну переврал, а сейчас уж и не упомню, о чем думал в ту пору. Давно это было. Но я рад, что во поводу коровы у тебя не возникло вопросов.
Скальд изощренно
свершил свою сагу.
Синий старик
загляделся на щит.
Сыр мохноногий
вскричал громозвучно.
Грустно играла солома
с огнем.
Конунгов славных
кровь застоялась.
Фенрир хмельной
улыбался доподлинно.
Нож наточил
и припрятал паук.
Мысль ослепительную
впотьмах упустил
Спящий.
— И такое случается, — согласился Бьярки. — Иной раз приснится что-то занятное, а проснешься — и как ветром из памяти сдуло. Но разве бывало такое, чтобы Фенрир напивался?
— Да постоянно, — сказал Локи. — Ты многого о нем не знаешь. А вот что он способен улыбаться, даже для меня открытие. Только у записного весельчака вроде меня мог родиться столь мрачный и неостроумный отпрыск.
Волк на охоте
до нитки промок.
Конунг умело
с бараном расправился.
Косматый козел
расплатился с лисицей.
Призрак сполна
удивил Медвежонка.
Бьярки, конечно,
скумекал потом,
Что обычный доспех
не годился для ясеня.
Зрелый ублюдок
высек Бьёрк Косоглазую.
Странному вкусу
весьма поразился
Фенрир.
— Не замечал за ним такого, — усмехнулся Локи. — Обычно он жрет все подряд без разбору. Интересно, что же я имел здесь в виду?
— Никогда не встречал в Медвежьей долине призраков, — сказал Бьярки.
— Вот как встретишь, — промолвил Локи, — так и удивишься неописуемо. Хотя соображалку, судя по всему, не утратишь.
— Но за что, интересно знать, перепало несчастной Бьёрк? — спросил Бьярки. — А, главное, от кого?
— Охотники обидеть женщину всегда найдутся, —
сказал Локи. — За что их и называют ублюдками.
Ратник безвинный
приятно болтая.
Меж тем как преступница
булькала нагло.
Хутор пришелся
собаке по нраву.
Пристойный сустав
грыз невинную задницу.
Тронулся, как представлялось,
ягненок.
Облик дерьмовый
на подмогу надеялся.
А мерзкий Бьярки
подобно змее
Зашипел.
— Нет у меня обычая шипеть, — сказал Бьярки обиженно. — Может быть, здесь написано о каком-то другом Бьярки, по прозвищу Мерзкий?