Меня же интересовал самый крохотный фрагментик мозаики — тот, что относился непосредственно к моему вагону.
И выглядел он не менее удручающим, нежели мозаика целиком.
Это были все те же Драконы, и все тем же числом семеро. Как они очутились там, куда я их не пустил в новой реальности, одному Создателю Всех Миров было известно. Что ж, зато я доподлинно знал, где и кто из них прямо сейчас находится.
Вот только не было у меня ни желания, ни сил сызно ва перебирать цепь событий.
...Сквозь первого Дракона я просто прошел, как сквозь бумажную перегородку-сёдзи — такие бывают в японских домиках, устроенных по старинным канонам. Но без сухого треска рвущейся бумаги, а с тем звуком, что возникает, когда грубый кирзовый сапог со всей дури ступает в жирную грязь... Стряхнувши с себя липкое черное рванье, я встретился лицом к лицу со вторым и, похоже, застиг его врасплох. Он даже не пошевелился — отвык, наверное, чтобы кому-то вдруг приходила в голову идея оказывать деятельное и, что особенно удивило, эффективное сопротивление. И, не доставив мне лишних хлопот, тем самым заслужил подобающее вознаграждение — легкую и быструю смерть. Он еще не успел до конца умереть, а тотчас же из-за его спины бесшумно возник третий. Этот с толком использовал несколько мгновений, что я затратил на его дружков, и готов был напасть. Уж лучше бы изготовился обороняться! Мне доводилось сражаться в узких щелях между скал задолго до его рождения — да что там! задолго до возникновения всей этой стаи, что впоследствии научилась говорить на одном языке, провозгласила себя «нацией» и увенчала свою эволюцию появлением на свет Драконов Иисуса... В редкие минуты тщеславия я прикидывал, что-де приведись мне оказаться в числе трехсот спартанцев царя Леонида, и историю греко-персидской войны пришлось бы сильно подкорректировать... но в то славное время мне выпало заниматься не столь приятными вещами в местах с куда более суровым климатом... Пока он принимал нелепую боевую стойку, цепляясь негодным для доброй потасовки нарядом за крючки и выступы вагонного коридора, средним пальцем я проломил ему череп в том месте, где сходятся глазницы и переносица, и двинулся дальше. Дверь в купе моей соседки была распахнута, сама она лежала на животе и сдавленно мычала, а в ногах у нее восседал четвертый дракон, запустив пятерню в густые волосы и заламывая голову до самых лопаток... Никогда не понимал и не любил длинные распущенные волосы у женщин, а уж при виде такой роскоши у мужиков меня просто трясло (исключение составляли не более десятка хард-роковых музыкантов, чей талант намного превышал длину их волос). Долго не мог понять причину этой клинической ненависти к моде, что сошла было на нет с прогрессом цивилизации, а затем, спасибо «детям цветов», распространилась вновь — вместе с наркотиками, необязательным сексом (то есть безо всяких обязательств перед партнером и обязанностей по отношению к плодам подобного союза) и прочими прелестями квазинатурального полуживотного существования. Потом понял: эти неприбранные космы словно бы нарочно существовали для удобства насильников, самый чахлый и убогий из которых, погрузив в них свои кривые персты, легко мог склонить к повиновению самую статную красавицу. К тому же, воля ваша, ничего привлекательного в нестриженой шерсти я не находил — ни у женщин, ни у овец, — и не называл ее иначе, как «космы», «лохмы», а после углубленного ознакомления с русским языком еще и «куделя», и сходился близко только с женщинами, для которых понятие «прическа» было не пустым звуком... К слову, не меньше «косм» я ненавидел еще и так называемые «косы»; к «девичьей красе» отношение они имели крайне опосредованное, а вот как орудие наказания во время оно использовались весьма эффективно — оттаскать за косы всегда было излюбленным занятием родителей, исчерпавших лимит воспитательной толерантности... хороши они были и как средство для ритуального самоубийства, которое всегда под рукой, в особенности когда под угрозой оказывалась так называемая «девичья честь»... В свободной руке у истязателя было что-то вроде небольшого, но, судя по всему, чрезвычайно острого кинжала, который он намеревался употребить для вырезания на обнаженной спине жертвы своих блядских рун. Эту руку я ему сразу же сломал, а самого вышвырнул в коридор, заодно снеся с котурнов набегающего пятого. Когда два материальных объекта со значительной скоростью — а она была безусловно значительная, близко к сверхзвуковой! — входят в соприкосновение, шанс уцелеть есть лишь у того, что создан из более твердого вещества. Стена вагона была сделана из металла, обшита деревом и декоративным пластиком. Ну а человеческое тело, даже самое тренированное, все едино на две трети состоит из воды. Поэтому у стены лишь лопнула обшивка, зато оба Дракона разлетелись красивыми брызгами, а вагон качнуло на ходу... Создатель, как давно я не развлекался! Внутри меня бушевали тропические двадцатибалльные ураганы, на замершие в безысходном ужасе берега воспоминаний накатывали несусветные цунами страстей, а посреди этого кошмара сурово и мощно извергался вулкан ярости. «Я же говорил: никому не открывать!..» Женщина только хныкала и тянула на себя разодранную кофту. По крайней мере, в этой реальности она практически не пострадала. Оставалось еще двое, и оба в данный момент ошивались в моем купе... но для прояснения ситуации мне было достаточно одного. Сейчас я сам себе казался кувшином, до краев наполненным кипящей адской смолой, нервы звенели, в мышцах метались киловольтные искры. Я не кинулся очертя голову наводить порядок в своих апартаментах, наоборот — успокоил дыхание, на цыпочках просочился в пустое купе по соседству, приник к стене, представил ее прозрачной... она и сделалась прозрачной, открыв мне малоприглядную картину низкого мародерства. Парочка мерзавцев рылась в моей сумке и была настолько поглощена этим занятием, что пропустила мимо ушей шум в коридоре, которым сопровождалось избиение Драконов. Отчего-то сей факт привел меня в еще большую ярость, хотя это и для меня самого находилось, уже за пределами понимания. Перестав дышать вовсе и сосредоточившись, я вообразил стену не только прозрачной, а еще и проницаемой... она и стала проницаемой. Когда обшитая декоративным шпоном поверхность вдруг подернулась рябью, словно водная гладь под дождем, и из нее вдруг протянулись руки с устрашающе скрюченными пальцами, сомкнулись на горле одного из Драконов и утянули его за собой почти наполовину, другой на время впал в ступор и только беззвучно разевал рот. В отличие от своего подельника, который вначале орал от ужаса, а затем, когда я вернул стене подобающую плотность, какое-то время сипел горлом и булькал разъятыми примерно в районе малого таза половинками. С полминуты я наслаждался учиненным безобразием... все, как в былые времена... есть еще порох в пороховницах... пускай непрактично, зато впечатляет... и прочий тщеславный вздор... а потом по-деловому, решительным шагом отправился разбираться с последним из незваных гостей, кто уцелел после моих забав. Если, конечно, ему посчастливилось сохранить еще крупицу рассудка под черепной коробкой.
Надежды на это сохранялось, следует признать, не много.
8
Из коридора снова донесся женский крик.
Ну а сейчас-то что не так?!
Положительно эта дама обозначала себя в моем жиз ненном пространстве одними лишь воплями.
Сообщив взору всевоможную суровость, я приказал: «Сиди смирно!» Дракон быстро-быстро закивал и лишь посильнее вжался в угол купе.
Ничего непредвиденного на сей раз не стряслось. Женщина несколько пришла в себя, вернула одежде видимость приличий и вышла в коридор в рассуждении найти меня и затребовать разъяснений по поводу творящегося неподобства. Вполне разумное, кстати, желание. Вот только застать в коридоре, буквально под ногами, клочья тел в черных лохмотьях, лужи крови и обломки костей она могла ожидать менее всего. Зрелище половины человеческого организма в соседнем с нею купе, которая до сих пор пыталась проявлять признаки жизни, позитивного мироощущения ей не добавило.
Бормоча нечто успокоительное, вроде «Все хорошо... все просто замечательно... они это заслужили... они были очень-очень плохие и вели себя скверно... один из них, кажется — этот, пытался вас убить... но теперь никто из них никого больше не убьет...», я грудью оттер ее от всех этих кошмаров и вернул на место. «Что происходит?» — спросила она шепотом. «Вы же знаете, — ответил я уклончиво, — сейчас такое время, что постоянно что-то происходит, и, как правило, самого неприятного свойства». — «Кто вы такой?!» — «Эту тему мы уже миновали...» — «Но я...» — «Просто поскучайте здесь какое-то время, а потом я вернусь, и мы все обсудим». Ничего обсуждать мы, разумеется, не станем, но я надеялся этим на какое-то время ее успокоить.
Состав с каким-то истерическим весельем рвался сквозь ночь к одному ему известной цели, вагон ходил ходуном. Я задвинул дверь купе — всю эту сумасшедшую ночь только тем и занимаюсь, что двигаю туда-сюда двери купе! — и отправился к своим баранам. Баран, впрочем, был один, и не так давно искренне полагал себя Драконом. Второго, что беззвучно маялся своей верхней половиной и никак не мог умереть, никто в расчет уже не принимал. Решив, что в материальном мире с него достаточно, а остальное от щедрот своих добавит Создатель Всех Миров, я походя прекратил его мучения и отослал многогрешную душу вдогонку за теми, что уже были, верно, на полдороге к последнему и самому страшному суду.
Баран, он же Дракон, между тем немного опамятовался и даже предпринял попытку улизнуть. Я вернул его на место, сел напротив — рядом с намертво впаянными в стену ногами. Уж не знаю, какие горящие письмена он читал на моем лице, но давно я не видывал человеческого существа в таком ужасе.
— Я буду спрашивать, а ты — отвечать. Понимаешь?
Он кивнул.
— Отмалчиваться ты не станешь, потому что я этого не допущу. Я не в настроении для монологов. Имя?
Его глаза собрались в кучку, словно этот простой вопрос вдруг натолкнулся в его мозгу на непреодолимую преграду.
— Селафиил... алтарник Селафиил, — с громадным трудом произнес он.
Алтарник... наверное, какой-то низший чин в клерикальной иерархии. Сколько же ему лет? Двадцать с небольшим? Тридцать? Зеленоватое от страха и неправильного образа жизни лицо без внятных возрастных признаков, выбивающиеся из-под капюшона бесцветные волосы, жесткие и давно немытые, когда-то сломанный, неправильно отремонтированный и потому сдвинутый набок нос, потрескавшиеся тонкие губы, по-крысиному прикушенные острыми зубами. И над всем этим безобразием — прозрачные, как стеклянные шарики у музейных чучел, глаза, в которых были только злоба и страх. То есть ничего, имеющего отношение к традиционным христи анским добродетелям.
— Так вы — Драконы Иисуса?
Снова кивок, в котором отчетливо прочитывалась не которая спесь.
— Вертолет был?
Поскольку голосовые связки все еще отказывались подчиняться, алтарник Селафиил продолжал кивать на манер китайской куклы.
— Что с ним сталось?
Алтарнику понадобилось немалое усилие, чтобы одо леть спазм гортани.
— Сел аварийно. Маслонасос пробило... или какая-то такая херня...
— Но на поезд вы все же успели. Как?
Взгляд Селафиила суматошно забегал.
— Я не... не могу объяснить.
— А придется это сделать.
— Не знаю... не понимаю...
— Как ты считаешь, — промолвил я со злобной иронией, — если сломать тебе один палец, это поможет собраться с мыслями? Или, чтобы не мелочиться и укре пить мотивацию, сразу два?
Алтарник пренебрежительно пожал плечами:
— Да хоть все. Я не чувствую боли.
— Отчего же?
— Никто из нас не чувствует. — Он напрягся и произнес по складам: — Де-сен-си-би-ли-зация. Обряд такой. Соберет, бывало, нас епископ, прочтет слова истинной веры — и делаешься сам не свой. Все чувствуешь, кроме боли. Хоть режь, хоть ешь...
— Неужели совсем не чувствуешь? — спросил я. — А так?
Он рассеянно посмотрел на свои сломанные пальцы:
— Фигня. Неудобство, только и всего.
— Боли не чувствуешь, а меня боишься. Ведь боишься? Или не меня?
Уголок рта приподнялся в слабой усмешке.
Веление не препятствует мне читать мысли. Это совсем несложно — вскрыть чужое сознание, будто пивную банку, выплеснуть в себя все, что хотелось узнать... а потом выкинуть в ближайшую урну, как и положено обойтись с пустой жестянкой... и здесь же стошнить содержимым.
Ибо нет слов, чтобы выразить, как это противно. Если очень приблизительно: копаться в чужих мыслях — все равно что во внутренностях. Скользко, липко, и мерзко воняет.
Нет, не сейчас.
Тем более что у человеческого существа в его положении не так много страхов.
— Кажется, я знаю. Ты боишься умереть?
Пальцем в небо, а догадка оказалась верна.
После долгой паузы он проронил:
— Нельзя мне умирать... сейчас. Накажут.
— Накажут — за то, что умер без спросу?
Селафиил молча кивнул.
— Как можно наказать мертвого?
— Поднять из могилы, — сказал он, почти не разжи мая губ. — Он умрет — а его снова поднимут.
— А почему тебе нельзя умирать?
— Задачу не выполнил, потому и нельзя.
— Хм... задачу... — Теперь настала моя очередь подбирать разбегающиеся слова. — Это какая же у тебя, мелкой твари, может быть «задача»?
Алтарник сделал попытку отвернуться, но я легкой пощечиной воротил себе его внимание.
— Ведь ты не хочешь умереть, правда? Но ты знаешь: я могу убить тебя в любой момент.
Он проговорил неохотно, опустив веки:
— Поезд. Вагон. Человек с сумкой.
— Этот человек — я?
Кивок с закрытыми глазами.
— Зачем я вам понадобился?
— Не знаю... не нам.
— А кому?
— Я простой алтарник. И всего лишь седьмой Дракон в нашей семерке. Это значит: обо всем узнаю последним и меньше остальных. Мне не говорили, кому и зачем. Просто приказали: ступай и найди.
— А кто здесь первый Дракон?
Он повел глазами в сторону торчащих из стены конеч ностей.
— Допустим, — сказал я. — И если ты рассчитываешь, что я не смогу проверить твои слова, то заблуждаешься. Что вы искали в сумке?
— Не знаю... что-нибудь.
— Нашли?
Дракон ухмыльнулся:
— Не успели. Только начали.
— Откуда у вас вертолеты и вертолетное топливо?
— Вертолеты не наши — Черных Чопперов. Сами они зовут себя Саранчой Апокалипсиса. Мы просто сотрудничаем. У нас общие цели. Но мы про них ничего не знаем.
Вот только саранчи нам здесь не хватало.
— Ладно... Черный Чоппер не долетел. Но ведь как-то вы оказались на поезде?
— Говорю же, не знаю! — Лицо его жалко сморщилось. — Я такого никогда не видел, только слышал от старших Драконов, что, мол, иногда свершается по Высшей Воле... Мы стояли вокруг вертолета, мозговали, как поступить, и вдруг открылся путь. Не знаю, как объяснить... Расстояние сжалось... будто кто-то схлопнул, как книжку. Или как гофрированную трубу — такую, от пылесоса. Два километра — как два шага. Шагнул — и сразу внутри ва гона. — Он задумался и повторил: — Не понимаю.
— Зачем же тогда понадобился Чоппер, если можно вот так, в два шага? — спросил я недоверчиво.
— Можно... но на всех Высшей Воли не хватает. За всеми не углядишь. А сейчас на нас обратили внимание. Точнее, на нашу цель.
— Цель — это я?
— Да... Вначале был просто поезд — его нужно было остановить и зачистить. Мы всегда так делаем. Мне даже показалось... показалось, что мы уже это делали однажды. Остановили... зачистили... ушли. А потом вдруг все изменилось. Мы стоим у вертолета, и вдруг нам изменили задачу и указали новую цель.
— Кто изменил и указал?
— Никто, — пожал он плечами. — Мы просто слышим это внутри себя. Все семеро одновременно.
— Внутренний голос?
— Нет, не голос... а может, и голос. — Селафиил наморщил лоб, с усилием подбирая нужное слово из своего скудного лексикона. — Ощущение.
— Очень конкретное ощущение, — сказал я с иронией. — Директивное. Богатое деталями.
— Я не лгу.
— И то верно, какой тебе резон врать, в твоем положении? Итак, что твое внутреннее ощущение повелело проделать с поездом и пассажирами?
— Поезд — остановить. Пассажиров — зачистить.
— Звезды на спинах, — подсказал я.
— А как же? — удивился алтарник. — Это обязательно. Потом — найти того, кто... кто... — Он весь скривился от напряжения и даже раздраженно щелкнул пальцами. — Ну, мешает, что ли...
— Я — мешаю?
— Да, мешаете.
— Чем же?
— Откуда мне знать!
— Хорошо — кому я мешаю?
— Как кому? Высшей Воле, конечно! Никто не имеет права ей противиться или противостоять.
— Не помню, чтобы я хоть как-то встревал в этот бардак! Ладно, Высшая Воля... хм... Вот вы меня нашли. Что дальше?
— Ничего. Правда, ничего. Просто увидеть и оставить в покое.
— А в сумке-то зачем было шариться? Тоже Высшая Воля повелела?
— Это первый Дракон так решил. Ну... мало ли что там... интересного.
— Разве вы не знали, что инициатива наказуема?
— А кто накажет-то? — искренне удивился он.
— Я накажу.
— Ну так то вы... — сказал он заискивающе.
— Тебя что, в детстве не били, когда пытался стянуть чужое? Не помнишь, как обходятся с теми, кто тырит по карманам?
— Я ничего не помню, — заявил алтарник, уставясь в пол. — Мне незачем помнить прежнюю жизнь. Так и так она больше не вернется.