– А вдруг они уже заявили на конкурс кого-то другого?
Конкурсом танца фламенко Наташа бредит последние две недели. Андреа принесла объявление, сорванное на дверях того самого зала, где впервые увидела свою танцовщицу. Музыкальным коллективам предлагалось делать заявки на участие и представлять своих конкурсантов. Андреа знает: в клубе, из которого сбежала ее балерина, достойных кандидатур нет.
– Не пойдешь – точно не попадешь на конкурс, – злится Андреа.
Она уверена: настойчивость, твердость и даже строгость – ее верные союзники. И спустя несколько дней счастливая девчачья мордашка благодарно утыкается ей в шею и торжествующе шепчет: «Меня взяли».
13
– Меня взяли! – Марийка кружится по комнате под умиленным взглядом матери. Ничто не испортило эту грациозную фигурку: ни время, ни роды, ни возраст. Тридцать лет для балерины – практически закат карьеры, а Марийка еще и не выходила на большую сцену.
– Куда? Куда тебя взяли? – Ее восьмилетняя дочурка бегает за матерью и дергает летящие концы платья.
– В театр, понимаешь, в театр! На главную партию. Я буду танцевать Снегурочку, а ты, – Марийка подхватывает дочь, – будешь Снежинкой. Самой прекрасной Снежинкой на свете!
Наталка, смеясь, обнимает мать, и вместе они парят над комнатой в радостном вальсе.
– Но как же так, Маш? – Роза пытается опустить дочь с небес на землю. – С чего им тебя приглашать?
С самого начала это предложение показалось Розе странным. Марийка, бесспорно, талантлива. Она замечательный хореограф, прекрасный педагог, равных которому нет во всем Бишкеке, но выступала на сцене лишь в детстве и юности, до того, как провалила конкурсный просмотр. Они с отцом тогда сильно переживали: у дочки способности, а у них ни денег, ни связей. Зато сама Марийка отнеслась к провалу на удивление легко и спокойно, так, будто никогда и не грезила парить над сценой Жизелью. Она быстро переориентировалась, внушив и себе, и окружающим, что ее жизненным призванием отныне станет педагогика. Выводить на сцену других – занятие не менее достойное, чем танцевать самому перед зрительным залом. Оспаривать это никто не собирался, тем более что Марийка получала от своей работы удовольствие, выкладываясь на сто процентов и требуя от своих учеников такой же отдачи. Розе казалась, что дочь счастлива. Хотя Роза всегда сетовала на неустроенную личную жизнь своего ребенка: Марата потеряла, отца Наташи не признавала, – она радовалась, что хотя бы в профессии Марийка нашла себя.
А оказывается, и здесь дочь не чувствовала себя достаточно реализованной. Она делала то, что могла и умела. В ее графике не было ни одной свободной минуты, чтобы остановиться и подумать о своих истинных желаниях, пожалеть себя, посетовать на судьбу. Судьбу Марийка не проклинала. Та, отобрав у нее одну любовь, подарила другую. Ту, которую ничто и никто не отнимет и не разрушит. Ту, ради которой она живет и столько лет без продыху трудится у балетного станка.
Отца Марийки не стало вскоре после рождения внучки. Случившееся с дочерью вконец измотало и без того слабое здоровье пожилого киргиза. Марийка держала на руках пятимесячную малышку, сквозь слезы смотрела, как обезумевшая от горя мать кидается на гроб отца, и понимала, что отныне вся забота о семье из трех женщин лежит на ее плечах. Не тратя времени на размышления о несправедливости жизни, молодая женщина впряглась в круговерть батманов, пируэтов и фуэте. Балерины были везде: наяву и даже во сне, на работе, а последние три года и дома.
Наташе исполнилось пять, когда балет вошел в ее детский мир и занял там почетное место. Девочке нравилось танцевать, у нее была природная гибкость, мамина серьезность, трудолюбие и цельность характера. В общем, достаточно задатков, чтобы добиться заметных успехов. Марийка делала все возможное, чтобы дочка добилась славы, которой не удалось добиться ей. Она грезила о том дне, когда ее Наталка выйдет на сцену. И девочка тоже желала этого – то ли под влиянием силы внушения матери, то ли действительно хотела стать балериной. Марийка давно уже рисовала в мечтах главные партии для дочери, даже в самых тайных помыслах убрав с афиш свое имя.
И вот это неожиданное, неизвестно почему прозвучавшее приглашение. Розу охватывает подозрение, просыпается непонятное беспокойство. Она задает резонный вопрос: зачем театру, имеющему в штате не одну приму, приглашать солировать педагога, пусть даже очень известного и необычайно талантливого? Но Марийка охвачена такой всепоглощающей, необузданной радостью, что не видит или не хочет видеть никаких подводных камней у этого предложения.
– Мама! О чем тут думать?! Такая возможность выпадает раз в жизни! Мне предложили хороший гонорар даже на время репетиций и обещают повысить после премьеры. Днем я смогу продолжать вести занятия, нам станет гораздо легче. Поменяем наконец шторы на кухне, и ковер в комнате, и все, что ты захочешь. И потом, это ведь шанс не только для меня, но и для Наталки. Ты разве не слышала? Ее тоже берут!
После этих слов Роза остается в меньшинстве. Наташа засыпает Марийку вопросами: когда начинаются репетиции, сколько у нее выходов, какой костюм и можно ли ее подругу Фаризу тоже устроить в снежинки?
Для Фаризы места, конечно, не находится, но это не может испортить впечатления Наташи от театра, от декораций волшебного леса, от взрослых танцовщиков, сажающих себе на плечи и кружащих под потолком, а главное – от белоснежного облака полупрозрачного кружева и шапочки с блестками, которые на нее каждую неделю примеряют в костюмерной и обещают надеть в день премьеры.
Марийка тоже бредит спектаклем: она просматривает бессчетное количество постановок, без конца слушает оперу, перечитывает сказку и проигрывает в голове сцены спектакля, чтобы сродниться с персонажем, вжиться в образ Снегурочки. Она говорит только о своей роли. Ученицы на занятиях репетируют ее партию, для того чтобы, объясняя другим, она могла позволить себе сделать еще один прогон. Марийка почти ничего не ест, чтобы партнеру было легче поднимать ее, чтобы он не сетовал, что балетмейстер неизменно тяжелее балерин. Она подгоняет пуанты и лихорадочно меряет пачки.
Никогда еще Роза не видела дочь такой счастливой. Ей очень хочется окунуться с головой в эту восторженную круговерть, охватившую ее девочек. Но она не может. Закравшееся в душу беспокойство не отпускает, а только растет и растет с приближением премьеры. Роза не говорит об этом с Марийкой, знает, что дочь станет ругать ее и будет совершенно права. Она клянет себя за беспочвенную мнительность, но все равно грустит, переживает и не спит ночами. Иногда она даже вынимает запрятанный клочок бумаги с мобильным телефоном Марата (она успела переписать номер прежде, чем дочь стерла его из электронной памяти) и раздумывает, не позвонить ли ему, не попросить ли при-ехать. Но останавливает себя. К чему? У него давно другая жизнь. Наверняка жена, дети, работа, гастроли. Какое ему дело до ее Марийки? Он считает, дочь предала его, а она не может просить мужчину простить предательство. Она мучается, ей кажется, что над их домом сгущаются тучи, а воздух наполнен пугающим запахом грядущей беды. Но Роза тоже очень ждет премьеру: она надеется, что с последним взмахом дирижерской палочки ее переживаниям наступит конец.
Роза сидит в первом ряду, в самом центре. Она думать забыла о своих треволнениях, погрузилась в жизнь Берендеева царства, не отрывает восхищенного взгляда от дочери. Скоморохи, феи, снежинки, цветы, подгоняемые Лелем, вальсируют на заднем плане, сообщая зрителю о наступлении весны. Сжимая кулаки, в одном конце авансцены страдает от потерянной любви Купава, в другом Мизгирь ведет танцевальный разговор со Снегурочкой, приковывая внимание публики. Танцовщик нежно обнимает балерину за талию, помогает крутить повороты, принимает ее арабески и аттитюды, любуется па-де-буре. Весна приближается, Снегурочка чувствует, что их танец с Мизгирем скоро прервется, но партнер не желает верить неминуемому, отпускать свое счастье. Он подхватывает балерину на руки, прижимает к себе, демонстрирует свое сокровище залу и поднимает на вытянутых руках в идеально отточенной на репетициях трюковой поддержке.
Роза любуется парящей в воздухе Снегурочкой и не знает, что через секунду прямо перед ней окажется лицо Марийки с застывшими, стеклянными глазами. В ушах зазвенит отчаянный недетский крик Наталки. Этот вопль будет последним звуком, который Роза услышит от внучки, прежде чем та замолчит на долгие месяцы. Шокированные зрители, почуявшие запах смерти, хлынут к сцене. Актеры унесут за кулисы трясущуюся Наташу, уведут потерянного танцовщика, устремятся к бездыханной Снегурочке. Оркестранты побросают свои инструменты и поспешат прочь из ямы. И только один человек, вовремя оплативший и приглашение балерины в театр, и дрогнувшую руку Мизгиря, молча встанет и спокойно выйдет из зала. Он хотел добиться другого: травм, инвалидности, нетрудоспособности. Марийка вновь сорвала его планы: эта гордячка ударилась головой, сломала шею и умерла мгновенно.
14
– Мгновение – и все закончится. Ты даже испугаться не успеешь. – Андреа стоит перед дверью школьного прививочного кабинета.
Наташа сидит на банкетке, понуро кивает головой.
– Ну что ты как маленькая?! Боишься делать – не делай. Зачем только меня сюда притащила?
– А кого мне было тащить?
– Бабушку, например.
– Она бы написала отказ от прививки, и все.
– Ну, и написала бы.
– А мне бы не сделали.
– Ну, и не сделали бы!
– Тогда я могла бы заболеть!
– Значит, заболела бы. Подумаешь, грипп.
– А конкурс?! – возмущенно пищит Наталка.
Андреа еле сдерживается, чтобы не расхохотаться. Конкурс через две недели, прививку целесообразно делать за два месяца до эпидемии. Сделанный укол не сможет гарантировать девочке, что она не заболеет в ближайшие пятнадцать дней. Андреа обнимает ребенка. Наталке так важно это соревнование танцевальных коллективов, что она пытается исключить все, что может так или иначе помешать ее выступлению на сцене. Сказать ей, что укол ничего не решит? Пожалуй, не стоит. Расстроится.
– Тебе так нужна эта прививка?
– Конечно! Иначе я свалюсь. Вот увидишь.
– Пойдем сделаем вместе.
– Пойдем! – Наташа вскакивает ботинками на банкетку и виснет у Андреа на шее.
– Ну, я же говорю, маленькая, – довольно ворчит Андреа. – Будто тебе никогда уколов не делали.
– Делали. Много. Когда умерла мама…
О маме Наташа вспоминает теперь довольно часто и всегда неожиданно для Андреа.
Девочка кружится по комнате в своем черном трико, размахивая красными воланами юбки. Она только что продемонстрировала Андреа конкурсный танец, сорвала заслуженные аплодисменты и попросила поставить какую-нибудь красивую музыку, чтобы просто потанцевать. Андреа обожает французов. У нее диски Дассена, Адамо, Монтана, Далиды. Сегодня она включает Наталке Эдит Пиаф. Черноволосая «испанка» с раскосыми глазами завороженно вальсирует, вслушиваясь в каждую ноту восхитительного голоса. Андреа подпевает Воробушку:
– Переведи, пожалуйста.
Андреа переводит, не сводя с девочки ласковых, любящих глаз:
– Я бы отреклась от своей родины, я бы отреклась от друзей, если бы ты попросил. И можно надо мной смеяться: я бы сделала все, о чем бы ты меня ни попросил. – Андреа переводит дословно, но ей кажется, что она просто рассказывает Наташе о своих чувствах. Ребенок, естественно, ничего не замечает, спрашивает:
– Это она мужчине так говорит?
– Она говорит мужчине, – Андреа подчеркивает первое слово.
– Какому?
– Своему возлюбленному, Марселю Сердану[55]. Эдит Пиаф сама написала эту песню и назвала ее «Гимн любви».
– Здорово. Они жили вместе долго и счастливо и умерли в один день?
– Нет, малыш. Счастье было недолгим. Он погиб в авиакатастрофе. Разбился.
– Как мама.
– Твоя мама попала в авиакатастрофу?
– Нет, она разбилась.
Алка льет слезы в остывший чай.
– Ну, перестань! А то будешь пить соленую воду, – утешает Андреа подругу. Наташа примостилась на другом конце стола и увлеченно грызет сухари, не отрывая взгляда от телевизора.
Алла обреченно машет рукой и начинает рыдать пуще прежнего.
– Ты не понимаешь, просто не можешь понять!
– Да уж куда мне! – усмехается Андреа. – У меня же нет детей…
– Я не это хотела сказать, – пугается Алка.
– Брось. Неважно. Все в порядке.
– Анечка, – Алла шмыгает носом, – я не хотела тебя обидеть! Просто это так ужасно, так ужасно, когда твой ребенок… – Алка роняет голову на стол, чудом избежав столкновения с чашкой.
– И что в этом такого ужасного? Мальчик еще не определился. Ему всего двенадцать.
Алка вскидывает голову:
– Ты что, ничего не поняла? Он хочет стать или милиционером, или летчиком, или пожарным, или космонавтом.
– Отличный выбор, – улыбается Андреа. – Будешь матерью героя.
– А я, я не хочу героя! Я хочу быть просто матерью! А он, он может, он может…
– Ну, что такого он может?
– У-у-уме-умереть на работе…
Андреа хочет обозвать подругу дурой, но не успевает. С другого конца стола летит фраза, которая тут же обрывает Алкины стенания.
– Моя мама умерла на работе, – спокойно сообщает Наташа.
– А кем была твоя мама? – Алла в отличие от подруги не боится задавать вопросы.
– Балериной.
Теперь разрозненные картинки прошлого маленькой танцовщицы складываются в сознании Андреа в одно целое: любовь к сцене, неприятие классического танца, боязнь уколов и детская, трогательная забота о бабушке, желание уберечь ее от своих тревог и волнений. Даже о матери Наташи она уже знает достаточно: ей известна профессиональная суть личности трагически умершей женщины и глубоко личная – она любила одного мужчину, «папу, который сейчас». Но о нем девочка ничего не рассказывает. А Андреа не спрашивает. Андреа пишет музыку.
… Что скажете об этом, Николай? Буквально вырвалось из меня вчера за каких-нибудь полчаса. Едва успевала записывать ноты…
…Теперь я точно знаю, какая Вы, Андреа. Знаю, о чем Вы мечтаете, чего ждете от жизни. Вспомнилась фраза о том, что музыка пробуждает в нас сознание наших душевных способностей. Хотите знать, какие способности услышал я в Вашей мелодии? В этом удивительном сочетании сильных и слабых аккордов, полных и долевых звуков, подлинного, первичного танца и робкого, трогательного подражания? Хотите знать, что уловил я в переплете сильного, зрелого разговора верхних струн с нежным, вопросительным лепетанием мягких нижних? Хотите знать, что почувствовал, вслушиваясь в диалог поучительных, взрослых, менторских, слегка минорных нот с озорными, детскими, впитывающими мажорными звуками?
Пожалуй, Андреа, я откажу Вам в способностях. Их у Вас нет. Вы сполна владеете талантом любить ребенка…
15
– Для ребенка? Для какого ребенка? – ревниво хмурится Наталка. – Для Сережи, что ли? Так он уже большой. Зачем ему крокодил?
– Нет, не для Сережи.
– А, твоему племяннику.
– Нет, Наташ. Для чужого ребенка. Как думаешь, какой лучше?
Андреа снимает с полки двух крокодилов. Один держит в руках гармошку и при нажатии на живот начинает петь песенку про голубой вагон, у второго на плече сидит маленький Чебурашка.
– Зачем ты собираешься дарить игрушку чужому ребенку? – Девочка уже присвоила себе право целиком и полностью распоряжаться Андреа.
– Ревнючка! – Андреа ласково треплет малышку по щеке. – Давай купим тебе куклу, а крокодила поедем дарить вместе.
– Давай. Только кукла пока у тебя полежит. Потом заберу, когда с бабушкой познакомлю.
– А с папой?
– Папа в Америке.
16
В Америке жизнь, как на зоне: от звонка до звонка.
– Здравствуйте! Как вы там?
– Скучаем, Марат. А ты как?
– Нормально. Где младшая скучающая?
– У нее новое увлечение. Испанский. Какой-то факультатив в школе.
– Серьезно?
– Вполне. Занимается как сумасшедшая три раза в неделю.
– И что? Есть успехи?
– Мне сложно сказать. Но знаешь, ей иногда звонит учительница, и Наталка лопочет в трубку что-то непонятное.
– Ладно. Привет ей. Здесь погода тоже не очень. Ветер с Гудзона. Наталка пришла из школы?
– Пришла и ушла. Пошла с классом в консерваторию.
– В консерваторию – это хорошо.
– Да. Мне очень нравится их классный руководитель: музеи, концерты, выставки. Даже на ледовое шоу детей водила.
– Ледовое шоу? Здесь такие развлечения тоже очень популярны. Только билеты дорогие. Разве в Москве не так?
– Не знаю, Марат, на билеты родительский комитет выдает из тех денег, что мы в начале года сдавали.
– Где моя дочь? На испанском?
– Не угадаешь, Марат!
– Не томите!
– Она снова танцует.
– Правда?!