– Не знаю, Марат, на билеты родительский комитет выдает из тех денег, что мы в начале года сдавали.
– Где моя дочь? На испанском?
– Не угадаешь, Марат!
– Не томите!
– Она снова танцует.
– Правда?!
– Да, я случайно увидела. Шла в магазин, а за стеклом – Наталка.
– Она что, скрывает от вас? Зачем?
– Готовит сюрприз. Я потом к учительнице подходила по секрету. Представляешь, Наталка сама пришла, попросилась. И все у нее теперь получается. Скоро конкурс. Думаю, на него-то она меня и пригласит.
– Вы все же за обман ее отругайте. Что это за тайны такие?!
– Расстроенная? Не хочет разговаривать?
– Да, вернулась расстроенная. И даже плакала. К чему детям такие потрясения?
– Что случилось, Роза?
– Учительница возила их в детдом. Они дарили детям игрушки. Наталка все причитала про какого-то мальчика-ровесника, которому она привезла крокодила. Зачем такие переживания? Ну, что ты молчишь? Разве я не права?
– Нет. – Марат задумчиво цитирует Заболоцкого:
– Музеи, Роза, заставляют работать серенькое вещество, а надо еще заставить работать сердце.
– Пап!
– Ну, наконец-то! А я уж думал, ты мой телефон забыла!
– Пап, когда ты приедешь?
– Соскучилась?
– Пап, когда?
– Не знаю пока, малыш. А что?
– Хочу тебя кое с кем познакомить.
17
– Познакомилась? Не верю!
– Он сказал: на уик-энд, в фамильный замок друзей. Приезжаем. А там она. «Наконец-то, – говорит, – мой сын соизволил привезти вас в родовое поместье. Если бы вы только знали, насколько я, герцогиня Свенсон, рада вас видеть».
Андреа и Алка скрючиваются от смеха.
– Ну а ты?
– Я так обалдела. Стою, головой трясу и блею: «Nice to meet you»[56].
– Надо полагать, ее сыночку это так просто с рук не сошло.
– Как бы не так! Она за все выходные нас ни на секунду вдвоем не оставила, а спальни у нас вообще были в разных концах замка. Аристократы чертовы! Герцоги! Я думала, он нормальный бизнесмен, а он герцог!
– Так ты что, не знала? – спрашивает Андреа, и они с Алкой снова смеются.
– Нет, – сверкает Зоя глазами. – Откуда? Я только в его собственной квартире в Стокгольме была, а местожительством мамочки не интересовалась. Если бы знала, я бы хоть подготовилась, литературу бы почитала…
Третий приступ на сей раз гомерического хохота не дает ей договорить.
– Какую? – с трудом выдавливает из себя Алла сквозь выступившие слезы.
– Зря смеетесь. Пособия бы почитала по поведению в аристократическом обществе. А то привез: у меня до бровей ресницы подкручены, губы вампирские, в чемодане одни сексуальные шмотки. Мог бы предупредить.
– Предупредил, ты бы не поехала, – говорит Андреа, успокоившись.
– Не поехала бы.
– А еще? Еще что было в замке? – Алке не терпится услышать подробности.
– Прогулки по саду. Там мои георгины любимые. Обед: желтый гороховый суп, кнедлики, пудинг. Скучные разговоры: кому присудят Нобелевскую премию по физике – исследователям квантовой механики или электростатического поля? Еще долго обсуждали какого-то родственника.
– Какого?
– Какого-то Цельсия. Говорили: «Наш Цельсий гораздо лучше Реомюра и Фаренгейта».
Андреа хватается руками за стул, чтобы не свалиться с него в новом припадке неудержимого гогота.
– Ты хоть как-то в разговоре участвовала?
– Конечно. Сказала, что очень уважаю их Цельсия, кинозвезду Дольфа Лундгрена и болею за шведскую сборную по хоккею.
– Удачные смотрины, – иронично подмечает Алка.
– Ага, – соглашается Зоя на полном серьезе и выкладывает из сумки какой-то журнал. – Смотрите, что она мне вручила в аэропорту.
– Она поехала провожать тебя в аэропорт?!
– Я же сказала, ни на минуту не оставляла.
Подруги разглядывают каталог свадебных платьев.
– Там еще записка вложена, – потупив глазки, сообщает Зоя.
Андреа читает вслух английский текст, написанный каллиграфическим почерком:
Дорогая мадемуазель. Надеюсь, Вы найдете в этом каталоге нечто, достойное Вас, и за рождественским ужином мы, наконец, сможем объявить, когда Вы окажете честь моему сыну стать молодой герцогиней Свенсон.
– Что будешь делать?
Зоя смотрит на подруг, кусает губы, шмыгает носом, открывает каталог на странице с закладкой, показывает пальчиком на чудесное платье.
– Собирать чемоданы.
18
– Чемодан? Вы уезжаете?
Андреа так стремительно вскакивает, воскликнув: «Где мой чемодан?», что приводит ученика в замешательство. Сережа перестает играть и, опустив гитару, наблюдает за метаниями Андреа.
– Никуда я не уезжаю. Просто пришло время познакомить тебя с моим чемоданом. Куда же он запропастился?
Она носится из комнаты в комнату, заглядывает под кровати, открывает шкафы. Наконец находит небольшой клетчатый чемодан в стеллаже на балконе.
– Угораздило же меня тебя туда засунуть! – Андреа любовно поглаживает свое сокровище, расстегивая старую молнию. Открывает чемодан, осторожно достает верхние листы сложенных там бумаг, разглядывает. – Слава богу, не отсырели. Пожелтели слегка, но это не беда, разберешься. Иди сюда!
Сережа склоняется над чемоданом.
– Ноты?
– Ага. – Это те ноты, что Андреа захватила из дома двенадцать лет назад. – Я эту музыку собирала по крупицам лет пять. Здесь записано все: мелодика, тональность, аккорды – все для того, чтобы точно воспроизвести мастеров.
– Откуда-то переписывали? Из Интернета?
Андреа улыбается: «Наивный, разве можно было тогда найти в Паутине расшифровку мелодий Рамона Монтойи или Хавьера Молины?»
– Не переписывала. Какие-то сборники покупала, какие-то составляла сама.
– Сами?
– Да, записывала на слух.
Теперь мальчишка перебирает листы музыкальной азбуки с благоговением. Некоторые мелодии не подписаны.
– Что это?
Андреа вчитывается в ноты:
– Тереса Эспанья из Севильи. Она давала сольные концерты в Мадриде в 20-е годы прошлого века, гастролировала в Америке. Газеты того времени восторгались ею, говорили, что нет никого, кто превосходил бы ее в игре. А сохранилось только несколько записей, где она поет и аккомпанирует себе на гитаре, и ничего на бумаге. Смотри, здесь на другой стороне – слова.
– А это?
– Хосефа Морено. Знаешь, сколько ей было, когда она вышла на сцену? Четырнадцать. Она была очень популярна, но испытала на себе ужас быстротечности славы. В конце жизни вынуждена была зарабатывать себе на хлеб, играя на улицах.
– У вас здесь что, одни женщины?
– Имеешь что-то против? – Андреа вспоминает иронию Дима: «Женщина и гитара…»
– Нет, что вы. Я же слышал, как вы играете.
– Больше ты никого из женщин не слышал?
– Нет. – Сережа опускает голову, у него краснеют уши.
– В твоем возрасте не удивительно и легко исправимо. – Андреа достает из тряпичного кармашка несколько дисков. – Держи: Мария Луиза, Мемфис Минни. Забирай. И эти несколько листов. Выучи за неделю. У тебя уже должно получиться.
19
– Как это получилось? – вкрадчиво спрашивает Наталка.
– Что? Мелодия? – Андреа только что сыграла ей свое второе произведение. Так волновалась, что даже сбилась в двух местах, чего с ней не случалось лет пятнадцать.
– Нет. То, что ты стала гитаристкой. С чего все началось?
– С того, что я решила принять сторону мавров. Хочешь узнать подробности?
– Ага. – Девочка сворачивается на диване довольным клубочком, предвкушая интересный рассказ.
– В небольшом валенсийском городке Алькой, где родился мой папа и где по-прежнему живут наши многочисленные родственники, вот уже двести лет раз в году случается война, которая на самом деле началась гораздо раньше. В конце тринадцатого века, более семисот лет назад, на этот испанский городок, который был тогда тишайшей, ничем не примечательной деревушкой, напало мавританское войско. Арабские захватчики были подготовлены и обучены. Воинов оказалось огромное количество, а предводительствовал ими известный в те времена полководец мавров Аль-Азрак. Храбрые жители Алькоя, вооружившись кто чем мог, вступили в неравный бой, обрекая себя на гибель и быстрое поражение. Но красивая христианская легенда рассказывает, что перед решающей схваткой, когда арабы должны были сокрушить последние силы защитников деревни, на помощь отчаянным испанцам явился святой Георгий. Он вселил в местных жителей небывалую силу, обнадежив их словами: «С нами Бог, и мы победим!» Смелые христиане отбили атаку врагов, пошли вперед, убили мавританского предводителя, разгромили арабское войско и освободили свою землю.
Бабушка рассказывала мне, что с тех пор алькойцы взяли за правило отмечать эту чудесную победу, переодеваясь в костюмы крестоносцев и мавров и разыгрывая сюжеты той знаменитой баталии. В XVIII веке праздник получил официальный статус и название «Мавры и христиане». Современная битва, конечно, во многом отличается от исторической. Главным образом тем, что война длится целых три дня.
Бабушка рассказывала мне, что с тех пор алькойцы взяли за правило отмечать эту чудесную победу, переодеваясь в костюмы крестоносцев и мавров и разыгрывая сюжеты той знаменитой баталии. В XVIII веке праздник получил официальный статус и название «Мавры и христиане». Современная битва, конечно, во многом отличается от исторической. Главным образом тем, что война длится целых три дня.
И вот однажды мне довелось принять в ней участие. Мы приезжали к бабушке на каникулы каждое лето, но в тот год папа решил устроить нам с сестрой праздник и привез нас с Алькой в апреле.
Андреа ненадолго замолкает, пытаясь детально воспроизвести хронологию того дня, который, как оказалось, определил ее дальнейшую жизнь.
– Эй, ты готова?
Четырнадцатилетняя Пас заглядывает в комнату сестры. Андреа прячется за ширмой и в щелочку разглядывает старшую сестру. Пас очень красивая. На ней бежевое муаровое платье до колен. Широченная юбка, под которую для объема надето внушительное количество нижних юбок, покачивается шуршащим колоколом вокруг тонкой талии. На рукавах и по нижнему краю платья высажены кустики нежных розовых фиалок. Фартук, повторяющий садовый рисунок юбки, оторочен белоснежной кружевной тесьмой. Полупрозрачный ворот платья, узкий лиф и атласные ленты фартука украшены бисером – Пас собственноручно целый год расшивала великолепный костюм. Пучок густых волос увенчан перламутровым гребнем ручной работы. Пас смотрит на шкаф, и украшение в ее прическе расстроенно шевелится из стороны в сторону. На зеркале деревянного шифоньера висит белое платье Андреа, похожее на наряд сестры, только вместо фиалок – голубые камелии, а бисер, которым Пас щедро поделилась с сестрой, так и остался лежать дома в шкатулке. У шкафа замерли в ожидании парчовые туфельки небесного цвета без каблука, усыпанные дождем серебристого люрекса.
– Ты еще не одета?! – возмущается Пас, пытаясь пробраться к ширме. – Папа нас убьет!
Андреа высовывается из укрытия.
– Ты что?! С ума сошла?! Где ты это взяла?
– В бабушкином сундуке.
На Андреа – красочный костюм богатой мавританки. Черное, шитое золотой нитью платье в пол. Руки перехвачены шестью витыми браслетами. На бедре позвякивают концы блестящей крученой цепи-пояса. Голова покрыта тяжелой шалью, а лоб украшен красной стекляшкой искусственного рубина, подвешенного к диадеме.
– Собираешься пойти с маврами? А это? – Пас кивает на висящее платье.
– Пака наденет через пару лет.
– Где мои дамы? Опаздываем.
На пороге появляется сеньор Санчес, и Андреа испуганно ныряет обратно за ширму.
Отец ничем не отличается от средневекового крестоносца. На нем – выкованная еще для прадеда кольчуга, в руках – щит и меч ручной работы, на лице – делано воинственная гримаса.
– Одна из твоих подданных сбежала во вражеский лагерь, – Пас косит глазами на ширму.
– Предатели в филе?[57] Ну-ка, покажись! Красота! Настоящая марокканка. Бабушка надевала это, когда была в твоем возрасте. Раньше ведь дамы в «войне» не участвовали, только дети.
– Так ты не злишься?
– Конечно, нет. Игра есть игра, и все участники должны быть довольны. Намажь лицо и руки автозагаром.
– Спасибо, папочка! – Андреа виснет на железной кольчуге.
– После шествия собираемся у дяди Себа.
– Хорошо.
Отряды победителей-христиан первыми заполоняют узкие средневековые улочки городка. Мавры ждут своей очереди. Андреа вместе с друзьями отца стоит на балконе, обтянутом белым флагом с красным крестом – символом святого Георгия, – и наблюдает за красочным действом внизу.
На площади возле выстроенной специально к празднику деревянной крепости капитану христиан вручают символический ключ от города – и шествие начинается. Первыми идут облаченные в доспехи крестоносцы со знаменами в руках. За ними – шумные отряды барабанщиков и трубачей, подтверждающих своей оглушительной музыкой боевую мощь христианского войска. Затем перед зрителями предстают разнообразные сценки из мирной жизни: настоящая королевская охота со сворой борзых, лошадьми, горнами и мушкетами; вереница благородных рыцарей и разодетых в умопомрачительные наряды дам, в одной из которых Андреа без труда узнает старшую сестру; несколько девушек в простой одежде везут прялку – веретено поблескивает разноцветными нитями, а на станке лежат куски дорогих материй; в изящном танце под призывные звуки дольсайнов[58] изгибаются наложницы.
Выходит шеренга самых лучших воинов и замыкающий шествие знаменосец. Андреа засовывает руку в тряпичный мешок с конфетти, награждает вновь прибывших последней порцией разноцветных кружочков и устремляется вниз. Наступает очередь мавров.
«Арабы» в по-восточному роскошных одеяниях являют собой богатство и праздность. Андреа семенит, стараясь не потерять подпрыгивающий на лбу рубин и не отстать от предводителей. Она пытается не упустить ничего: ни искусных движений танцовщиц, позвякивающих монистами, ни непонятных выкриков мавританских капитанов, ни театральную покорность смиренно идущих рабынь.
В одном из арабских полководцев она угадывает соседа и друга семьи дона Игнасио. Сосед лукаво подмигивает ей из-под фальшивых кустистых бровей.
– Куда ты теперь, мавританочка? – спрашивает он после шествия.
– К нашим. Они у дяди Себа обсуждают последние детали битвы.
– И тебя пустят? – подкалывает сорокалетний испанец девочку.
Андреа теряется.
– Пойдем лучше с нами к Ансельмо, повеселимся перед боем. Все равно проиграем.
Андреа потом часто размышляла: что же заставило ее, до того довольно послушную дочь, последовать за маврами – то ли неожиданная радость от полученного приглашения (двенадцатилетнюю пигалицу позвали во взрослую компанию), то ли страх признать себя ребенком, то ли обычное любопытство, то ли проснувшееся желание закрепить за собой членство в отряде. Так или иначе, по так и не разгаданным ею причинам девочка оказалась в баре в компании хохочущей мавританской братии. И вот вместе со всеми упоенно чертит планы отступления, обсуждает детали бегства и с восторгом чокается бокалом безалкогольного сидра за грядущее поражение.
На небольшой круглой сцене на потеху публики выступают актеры: все те же танцовщицы восточных мелодий, лихие трубачи, гитаристы и певцы – знаменитости местного масштаба. Никто из присутствующих, увлеченных беседой, не обращает на них внимания. Андреа сидит спиной к сцене и совершенно не замечает представления. Она не слышит, как хозяин бара выкрикивает имя следующей актрисы, не видит, кто поднялся на сцену. Но Андреа чувствует, как ее мембраны наполняются еле различимыми удивительными тактами. Тонкий музыкальный слух пианистки вычленяет из крика и шума журчащую непрерывным быстрым ручьем перекличку аккордов. Девочка смотрит на сцену – и забывает обо всех планах на участие в игре.
Пальцы примостившейся на краешке стула немолодой гитаристки перебирают, дергают, изводят струны с такой невообразимой скоростью, с которой танцевали по клавишам кисти Рихтера и летал над скрипкой смычок Ойстраха. Гитара, охваченная бешеным ритмом, искрит мечами крестоносцев, мечет мавританские копья, палит ружейным огнем, взрывается орудийными залпами и разноцветными красками фейерверка.
Андреа пытается уловить хаотичные движения мечущихся по грифу пальцев, проследить волшебную схему смены аккордов, разгадать ребус чарующего звучания.
– Смотрите! – Не отрываясь от сцены, боясь не услышать хотя бы такт завораживающей мелодии, тонущей в оглушительном реве разгоряченных алкоголем и предвкушением грядущей битвы мавританских отрядов, она дергает за рукав дона Игнасио.
– Что? – Мужчина поспешно оборачивается и, скользнув равнодушным взглядом по гитаристке, возвращается к взрывам хохота и громким беззлобным ругательствам.
– Да посмотрите же!
– Что такое?
– Послушайте, как играет!
– Э-э-э… Слушай, детка, я в этом ничего не понимаю. Тебе нравится? Слушай. Только не приставай.
Андреа обводит взглядом гудящую толпу, пытается найти еще хотя бы одного благодарного слушателя. Безрезультатно. Музыка окончательно тонет в грохочущем веселье. Гитаристка покидает сцену, и как Андреа ни старается, ее выбиваемые изо всех сил аплодисменты не могут достичь ушей женщины. Незнакомка исчезает прежде, чем девочка успевает опомниться и броситься вдогонку. Через несколько секунд надежда на встречу тает в бесконечном множестве широких взрослых спин и высоких длинных ног, на которые Андреа натыкается, пытаясь пробраться к сцене.
– Кто эта женщина, что сейчас играла? – требовательно спрашивает она у бармена.
– Чилита из соседнего городка. А зачем она тебе?
– У нее изумительная техника.
– Да? Не обращал внимания. Здесь всегда такой шум.
– Обрати, – нахально советует Андреа.