— Видишь ли, им больше не за что было уцепиться. А они ведь обязаны дать какое-то заключение.
— Давайте переменим обстановку, — попросила Джой. — Это помещение действует мне на нервы.
— Поедем в редакцию, — сказал Старик, обращаясь ко мне, — и опрокинем по стаканчику. Мне нужно обсудить с тобой кое-какие вопросы. Вы с нами, Джой, или вам не терпится вернуться домой?
Джой вздрогнула.
— Я поеду с вами, — поспешно ответила она.
Я сразу понял, почему она так встревожилась. Ей до смерти не хотелось возвращаться в тот дом и слушать, как копошатся во дворе эти твари, слышать их возню, даже если их уже там нет.
— Посадите к себе Джой, — сказал я Старику, — а я поведу ее машину.
Выйдя из участка, мы едва перебросились несколькими словами. Я ожидал, что Старик начнет расспрашивать меня о взрыве машины, а может, и не только об этом, но он почти не открывал рта.
Он не разговаривал даже в лифте, когда мы поднимались на его этаж. Войдя в свой кабинет, он прямым ходом направился к шкафчику с напитками и достал бутылки.
— Тебе виски, Паркер, — вспомнил он. — А что вам, Джой?
— То же самое, — ответила она.
Он наполнил стаканы и подал их нам. Потом, вместо того чтобы усесться за свой письменный стол, опустился на стул рядом с нами. Вероятно, этим он хотел дать нам понять, что сейчас он с нами на равных — не босс, а такой же, как и мы, рядовой сотрудник газеты. Подчас он доходил до смешного, стараясь продемонстрировать свою скромность, но бывали, конечно, времена, когда скромностью от него и не пахло.
Он явно хотел о чем-то поговорить со мной, но все никак не решался начать. А я не пошел ему навстречу. Сидел спокойно, потягивая виски: пусть-ка сам выкручивается, как может. Интересно, подумал я, что именно ему Известно и имеет ли он хоть малейшее представление о том, что сейчас творится на свете.
И вдруг меня осенило, что в заключении судебно-медицинской экспертизы, возможно, и речи не было ни о каком приступе стенокардии, что Старик оказал на полицию немалое давление и бился он за нас по той простой причине, что понял — или предположил, — что мне кое-что известно и эти сведения могут оказаться для него достаточно ценными, чтобы ради них вызволить меня из полиции.
— Ну и денек, — проговорил он.
Я согласился, что день выдался нелегкий.
Он промямлил что-то о тупости полицейских, и я, утвердительно хмыкнув, дал понять, что придерживаюсь того же мнения.
Наконец он таки взял быка за рога.
— Паркер, — произнес он, — ты разнюхал что-то очень важное.
— Не исключено, — отозвался я. — Только не знаю, что вы имеете в виду.
— Быть может, до такой степени важное, что кое-кто был бы не прочь отправить тебя на тот свет.
— Кто-то и впрямь пытался, — согласился я.
— Можешь мне довериться, — проворковал он. — Если нужно сохранить это в тайне, я помогу тебе.
— Я пока ничего не могу вам сказать, — произнес я. — Потому что, стоит мне об этом заговорить, вы решите, что я не в своем уме. Вы не поверите ни одному моему слову. Эти сведения таковы, что я смогу сообщить их кому-нибудь только после того, как раздобуду побольше доказательств.
Он изобразил на лице изумление.
— Значит, это настолько серьезно… — протянул он.
— Вот именно, — подтвердил я.
У меня язык чесался ему рассказать. Я жаждал с кем-нибудь поделиться. Изнемогал от желания разделить с кем-нибудь свою тревогу и страх, но только с тем, кто охотно мне поверит и с той же охотой хотя бы попытается принять какие-то меры против надвигающейся опасности.
— Босс, — сказал я, — вы можете побороть в себе неверие? Можете поручиться, что готовы признать хотя бы возможность всего того, о чем я вам расскажу?
— А ты меня испытай, — предложил он.
— К черту! Этого мне недостаточно.
— Ну ладно, тогда по рукам.
— Как бы вы отреагировали, если б я сказал, что на Земле сейчас находятся пришельцы с какой-то далекой звезды и эти пришельцы покупают Землю?
— Я бы счел тебя душевнобольным, — ледяным тоном ответил он.
Он принял это за неуместную шутку.
Я встал и поставил стакан на письменный стол.
— Этого я и боялся, — произнес я. — Я предвидел такой ответ.
Джой тоже поднялась.
— Пошли, Паркер, — сказала она. — Нам тут делать нечего.
Старик набросился на меня:
— Но это же не то, Паркер. Ты просто решил надо мной подшутить!
— Черта с два, — сказал я.
Мы вышли в коридор. Мне казалось, что он подойдет к двери и позовет нас обратно, но не тут-то было. Когда мы, не дожидаясь лифта, повернули к лестнице, я мельком взглянул на него через открытую дверь — он по-прежнему сидел на стуле, глядя нам вслед, словно раздумывая над тем, что лучше: затаить на нас обиду, или просто уволить, или, может, все-таки принять во внимание мои слова — а вдруг я сказал такое неспроста. Он показался мне маленьким и далеким. Словно я взглянул на него в перевернутый бинокль.
Чтобы спуститься в вестибюль, мы отсчитали ногами ступеньки трех лестничных маршей. Право, не знаю, почему мы не воспользовались лифтом. Нам это даже в голову не пришло. Вероятно, мы просто стремились побыстрее выбраться оттуда.
Улица встретила нас дождем. Тоскливый и холодный, он еще не вошел в силу и пока только слегка накрапывал.
Мы побрели к машине и, подавленные, в нерешительности остановились перед ней, не зная, как быть дальше.
Я думал о той пакости, которая сидела тогда в моем стенном шкафу (не то чтобы я действительно знал, что именно там скрывалось), и о том, какая участь постигла мою машину. Я не сомневался, что Джой в эту минуту вспомнились те твари, которые шастали вокруг ее дома и, возможно, рыскают там до сих пор. И независимо от того, есть они там или нет, ей еще долго будет слышаться их возня.
Она пододвинулась ко мне вплотную, и в этом промозглом мраке я молча обнял ее и крепче прижал к себе, подумав, что мы с ней точно заблудившиеся испуганные дети, ищущие друг у друга защиты от дождя. И охваченные страхом перед темнотой. Впервые в жизни охваченные страхом перед темнотой.
— Смотри, Паркер, — произнесла она.
Она протянула мне руку ладонью кверху, и на ладони лежал какой-то предмет, предмет, который она до этого прятала в кулаке.
Я наклонился, чтобы разглядеть его получше, и в тусклом свете уличного фонаря, стоявшего в конце квартала, увидел на ее ладони ключ.
— Это ключ от лаборатории Стирлинга — он торчал в замке, — проговорила она. — Когда все отвернулись, я потихоньку его вытащила. Этот недотепа сыщик, закрывая дверь, даже не подумал о ключе. Он так на тебя обиделся. За то, что ты спросил, не собирается ли он брать показания с собаки. А о ключе и не вспомнил.
— Молодчина! — воскликнул я и, сжав ладонями ее лицо, поцеловал ее. Хотя, признаться, мне до сих пор не понятно, почему этот ключ привел меня тогда в такой восторг. Видно, потому, что в конечном итоге мы все-таки перехитрили представителя власти, выиграли какой-то ход в этой страшной, зловещей игре.
— Давай заглянем в лабораторию, — предложила Джой.
Я открыл дверцу и помог ей сесть в машину, потом, обойдя вокруг, сел за руль. Достал ключ, вставил его в замок зажигания и повернул, чтобы включить мотор. И когда мотор, закашляв, завелся, я инстинктивно попытался выдернуть ключ обратно, сознавая, впрочем, что уже слишком поздно.
Но ничего не случилось. Мотор добродушно урчал, работал нормально, как миленький. Никакой бомбы в машине не было.
Я покрылся испариной.
— Что с тобой, Паркер?
— Ничего.
Я включил передачу, отъехал от тротуара. И тут мне вспомнились те предыдущие разы, когда я заводил мотор, не думая ни о какой опасности, — около усадьбы «Белмонт», перед зданием биологического факультета (оттуда я отъезжал дважды), у полицейского участка — так что, возможно, это ничем не грозило. Может статься, что, потерпев однажды неудачу, кегельные шары никогда не прибегнут к тому же методу вторично.
Я свернул на боковую улицу, держа путь к Университетской авеню.
— Может, это пустая затея, — сказала Джой. — Вдруг окажется, что парадное заперто.
— Когда мы уходили оттуда, оно было открыто, — возразил я.
— Но ведь сторож мог его потом запереть.
Однако он этого не сделал.
Мы беспрепятственно проникли в здание и, стараясь ступать как можно тише, поднялись по лестнице.
Мы подошли к лаборатории Стирлинга, и Джой протянула мне ключ. Немного повозившись, я наконец попал ключом в скважину, повернул его и распахнул дверь.
Мы вошли, и я закрыл за нами дверь. Щелкнул замок.
Комната была слабо освещена: на лабораторном столе мерцала крохотная спиртовка, которая — я был в этом уверен — раньше тут не горела А у стола на высоком табурете восседала какая-то странно искривленная фигура.
— Добрый вечер, друзья, — произнесла фигура.
Я безошибочно узнал этот звучный, отлично поставленный голос.
На табурете сидел Этвуд.
25
Мы застыли на месте, пожирая его глазами, а он вдруг захихикал. Возможно, он собирался разразиться хохотом, но из его горла вырвалось лишь жалкое хихиканье.
— Если я выгляжу несколько необычно, — сказал он, — то это потому, что я здесь не весь. Я частично вернулся домой.
Теперь, когда наши глаза немного привыкли к полумраку, мы разглядели его получше — он был скрючен, кривобок и как-то даже маловат для человека. Он был невероятно худ, одна рука короче другой, а лицо перекошено и деформировано. И однако же одежда сидела на нем как влитая, словно была сшита с учетом всех его физических недостатков.
— На то есть еще одна причина, — заметил я. — Вы ведь лишились своей модели.
Я порылся в кармане пальто и выудил маленькую куклу, которую подобрал на полу в подвале усадьбы «Белмонт».
— Я далек от того, чтобы использовать это вам в ущерб, — сказал я.
Я швырнул ему куклу, и, несмотря на скудное освещение, он ловко поймал ее укороченной рукой. И едва кукла коснулась его пальцев, она моментально растворилась в нем — словно его тело или рука были ртом, который в мгновение ока всосал ее.
Его лицо обрело симметрию, руки сравнялись в длине, бесследно исчезла кривобокость. Но зато одежда теперь сидела на нем прескверно, а короткий рукав пиджака едва прикрывал половину руки. И он все еще был меньше, гораздо меньше того Этвуда, которого я помнил.
— Благодарю, — сказал он. — Это помогает. С ней значительно легче сохранить свой облик — не нужно так сосредотачиваться.
Рукав вырастал на глазах, постепенно закрывая руку. Менялась и остальная одежда, приспосабливаясь к новой форме его тела.
— Хлопот не оберешься с этой одеждой, — вскользь заметил он.
— Вот почему в вашей конторе, в той, что в центре города, собран такой богатый гардероб.
Это его слегка ошеломило, но он тут же опомнился:
— Ах, да, ведь вы же там побывали. Просто я запамятовал. Должен сказать, мистер Грэйвс, что вы весьма оперативны.
— Профессиональное качество, — объяснил я.
— А кто это с вами?
— Простите, забыл вас представить. Мисс Кейн, мистер Этвуд.
Этвуд воззрился на нее.
— Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что никогда не встречал более бестолковой системы воспроизведения себе подобных, чем ваша, человеческая.
— А нам она нравится, — заявила Джой.
— Но она же такая нескладная и усложненная, — возразил он. — Вернее, вы сами сделали ее такой, загромоздив обычаями и нравственными установками. Полагаю, что в других отношениях она безукоризненна.
— Вам это, конечно, неизвестно, — заметил я.
— Мистер Грэйвс, — произнес он, — по-моему, вы должны понимать, копируя ваши тела, мы вовсе не обязаны заниматься всеми видами деятельности, вытекающими из функций этих тел.
— Копируете наши тела, — проговорил я. — А может, кое-что еще? Скажем, бомбы, которые подкладывают в машины.
— Безусловно, — согласился он. — Это проще простого.
— Или капканы, которые устанавливают перед дверью?
— О, это тоже простой механизм. Как вы понимаете, в нем нетрудно разобраться. Вот если что посложнее — это уже не по нашей части.
— Но почему именно капкан? — спросил я. — Ведь вы себя этим выдали. До этого я даже не подозревал о вашем существовании. Мне и во сне не снилось, что на свете могут быть такие, как вы. Если бы не капкан…
— Вы бы все равно узнали о нас, — сказал он. — Вы из тех, кто способен сообразить, что к чему. Дело в том, что мы взяли вас на заметку. Быть может, мы изучили вас куда лучше, чем вы сами. Мы знали, на что вы способны и как, вероятнее всего, себя поведете. К тому же мы немного осведомлены о событиях ближайшего будущего. Правда, не всегда, но порой случается, что мы их можем предсказать. Есть ряд факторов…
— Да погодите вы, черт вас возьми, — перебил я его. — Вы говорите, что изучили меня. Но, конечно, не только меня, так ведь?
— Конечно. Мы знали кое-что о каждом из вас, о каждом, кто мог оказаться в таком положении, что рано или поздно догадался бы о нашем существовании. Сюда относятся репортеры, юристы, ряд чиновников государственных учреждений, крупнейшие промышленники и…
— И вы их всех разобрали по косточкам?
Он едва сдерживал самодовольную усмешку.
— Всех без исключения.
— И взяли под прицел не только меня?
— Что за вопрос! Таких, как вы, оказалось не так уж много.
— А потом появились капканы, бомбы и…
— О, самые разнообразные приспособления, — заверил он меня.
— Вы их убили! — взорвался я.
— Если настаиваете, назовем это так. Однако, чтобы вы не слишком фарисействовали, считаю своим долгом напомнить, что вы вернулись сейчас сюда с твердым намерением вылить в раковину какую-нибудь кислоту.
— Не спорю, — согласился я, — но теперь мне ясно, что это ничего бы не дало.
— Вполне вероятно, — сказал Этвуд, — что вы бы меня уничтожили — если не полностью, то, по крайней мере, большую часть моей персоны. Я ведь сидел в канализационной трубе.
— Я бы избавился от вас, — сказал я. — Но не от остальных.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Уничтожить вас, и ваше место займет другой Этвуд. Стоит лишь захотеть, и в любой момент может появится другой Этвуд. Честно говоря, я не вижу смысла в бесконечном уничтожении Этвудов, если на случай необходимости у вас всегда есть под рукой запасной.
— Право, не знаю, — задумчиво проговорил Этвуд. — Никак не постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто, не поддающееся определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в вас ужасное — это затаенная, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в чью-нибудь судьбу, а именно в свою. Даже думать об этом — и то противно.
— А вот вы — вы бы не затаили на меня зла, облей я вас кислотой, — заметил я.
— Отчасти вы правы, — согласился Этвуд.
— В этом-то между нами и разница, — сказал я. — Та разница, которую вам не мешает принять во внимание. Я ненавижу вас — или вам подобных —. за попытку убить меня. И в той же степени, а может, даже сильнее, я ненавижу вас за то, что вы убили моего друга.
— Докажите это, — вызывающим тоном потребовал Этвуд.
— Что значит — докажите?
— Докажите, что я убил вашего друга Насколько я понимаю, это истинно человеческий подход к такого рода вопросам. Вам удается безнаказанно совершать любые преступления, если никто не докажет, что это ваша работа. Кроме того, мистер Грэйвс, вы смешиваете различные точки зрения. А они ведь меняются в зависимости от условий.
— Иными словами, есть места, где убийство не считается преступлением?
— Вот именно, — подтвердил Этвуд.
Судорожно мигало пламя спиртовки, и по комнате метались изменчивые тени. Я вдруг подумал, как обыденно и банально выглядит наша беседа — мы двое, обитатели разных планет и продукты совершенно несходных цивилизаций, разговариваем друг с другом так, словно оба мы — люди. Быть может, это потому, что то, другое существо, кем бы оно ни было, приняло облик человека и усвоило человеческую речь, поступки и, возможно, до какой-то степени даже человеческие взгляды на жизнь. Интересно, подумал я, создалась бы подобная атмосфера, если б с нами разговаривал лежащий на табурете кегельный шар — как, скажем, беседовал с нами Пес, не двигая по-человечески губами. И могло бы существо, которое хоть на краткий период, но все-таки стало Этвудом, рассуждать так легко и свободно, если б оно не впитало в себя колоссальное количество сведений — пусть даже поверхностных — о Земле и Человеке.
Мне захотелось узнать, давно ли эти пришельцы на Земле и сколько их здесь Быть может, долгие годы они не только терпеливо набирались знаний, но одновременно проникались самим духом Земли и Человека, изучая социальные структуры, экономические системы и организацию финансов. Я прикинул, что на это, должно быть, потребовалось немало времени, потому что с самого начала им наверняка пришлось заниматься не одним только сбором информации: углубившись в лабиринт наших законов о собственности, наших правовых систем и коммерческих операций, они, вероятно, столкнулись с факторами не просто незнакомыми, а совершенно им чуждыми.
Джой схватила меня за руку.
— Пойдем отсюда, — сказала она. — Мне что-то не нравится этот тип.
— Мисс Кейн, — проговорил Этвуд, — мы вполне допускаем, что вы можете испытывать к нам неприязнь. Сказать по правде, мы не придаем этому никакого значения.