После обеда сквайр поинтересовался у Фаншоу, чем он собирается заниматься.
— Пожалуй, прокачусь на велосипеде, — ответил гость, — доеду до Олдборна и вернусь через Висельный холм. Круг займет приблизительно пятнадцать миль, верно?
— Приблизительно, — сказал сквайр. — Поезжайте через Лэмбсфилд и Вонстоун, туда тоже стоит заглянуть. В Лэмбсфилде есть небольшой витраж, а в Вонстоуне интересный камень.
— Отлично, сказал Фаншоу. — По дороге выпью чаю; можно мне взять бинокль? Я привяжу его к велосипедной раме.
— Конечно, как вам угодно, — ответил сквайр. — Надо бы мне завести бинокль получше. Если сегодня отправлюсь в город, то попробую привезти новый.
— К чему такие беспокойства, если вы сами им не пользуетесь? — запротестовал Фаншоу.
— Даже не знаю; в доме должен быть хоть один приличный бинокль; и потом, наш Паттен считает, что этот экземпляр нельзя использовать.
— Он что, в этом разбирается?
Тут замешана какая то история; точно не знаю, в чем дело, но это касается Бакстера. Я обещал старику, что выслушаю его. Он крайне озабочен со вчерашнего вечера.
— Почему? Ему тоже приснился страшный сон?
— С ним что-то не так: сегодня утром он выглядел совсем дряхлым и сказал, что всю ночь не сомкнул глаз.
— Что ж, заставьте его приберечь свою историю до моего возвращения.
— Хорошо, постараюсь, если смогу. Только смотрите, не опаздывайте. А то вдруг через восемь миль у вас проколется колесо и придется возвращаться пешком — что тогда? Не люблю я эти велосипеды; скажу, чтобы к ужину приготовили что-нибудь холодное.
— Когда бы я ни вернулся, возражать не буду. А на случай прокола у меня есть все необходимое. Так что я поехал.
* * *«Хорошо, что сквайр распорядился о холодном ужине», — не раз успел подумать Фаншоу, пока к девяти вечера не прикатил свой велосипед обратно. Это же несколько раз подумал и произнес вслух сквайр, встречая его в холле; он был скорее доволен, что оправдалось его недоверие к велосипедам, чем сочувствовал своему разгоряченному, уставшему, испытывающему жажду и вконец обессилевшему другу. Самыми любезными его словами были: «Подать вам чего-нибудь легкого к ужину? Стакан сидра подойдет? Прекрасно. Вы слышали, Паттен? Стакан сидра и побольше льда. — Затем он повернулся к Фаншоу. — Только не просидите в ванной всю ночь».
В половине десятого они сели ужинать, и Фаншоу рассказал о своих успехах, если это можно назвать успехами.
— До Лэмбсфилда я добрался легко, посмотрел витраж. Очень любопытно, только там было много надписей, которые я не смог прочесть.
— Даже с биноклем? — спросил сквайр.
— Вашим биноклем невозможно пользоваться в церкви — впрочем, полагаю, как и в любом другом помещении. Но я заходил с ним только в церкви.
— Хм! Что ж, продолжайте, — сказал сквайр.
Я сфотографировал витраж, и осмелюсь предположить, что увеличение поможет мне увидеть то, что я хочу. Далее — Вонстоун; камень показался мне весьма необычным, только не знаю, к какой категории древностей его отнести. Кто-нибудь пытался выяснить, что находится под насыпью, на которой он стоит?
— Бакстер хотел это сделать, но фермер ему не разрешил.
— Вот как? Полагаю, нам все же стоит попытать счастья. Так или иначе, следующими пунктами были Фулнейкер и Олдборн. Знаете, с этой башней, которую я видел с холма, странная история. Олдборнская церковь совершенно не такая, да и Фулнейкер оказался не выше тридцати футов, хотя ясно видно, что там должна быть центральная башня. Я вам не говорил? На проекте Фулнейкера, который сделал Бакстер, точно такая же башня, которую я видел.
— Позволю себе заметить, что вам показалось, — заявил сквайр.
— Нет, это не желание увидеть то, что хочется. Рисунок напомнил мне о том, что я видел, и я был уверен, что это Олдборн, еще до того, как прочел надпись.
— Вообще-то Бакстер неплохо разбирался в архитектуре. Возможно, то, что сохранилось от башни, помогло ему без труда воссоздать правильный вид.
— Конечно, все может быть, но я сомневаюсь, что даже профессионал оказался бы способен сделать это настолько точно. В Фулнейкере ничего не осталось, кроме оснований колонн, на которые она опиралась. Впрочем, это не самое удивительное.
— А как Висельный холм? — спросил сквайр. — Эй, Паттен, послушайте. Я ведь рассказывал вам о том, что видел с холма мистер Фаншоу.
— Да, мистер Генри, рассказывали; и учитывая некоторые обстоятельства, не буду утверждать, что меня это удивило.
— Ладно, ладно. Потерпите немного. Сначала послушаем, что еще увидел сегодня мистер Фаншоу. Давайте, Фаншоу. Полагаю, вы возвращались через Экфорд и Торфилд?
— Да, и заглянул в обе церкви. Затем свернул на дорогу, которая ведет наверх, к Висельному холму; я понял, что если проеду на велосипеде через луг на его вершине, то смогу выйти на дорогу, ведущую к дому, с другой стороны. Когда я поднялся, было где-то половина седьмого; справа я увидел ворота — там, где они должны были быть; за ними начиналась полоса леса.
— Слышите, Паттен? Полоса, говорит.
— Я думал, что там действительно полоса. По оказалось, что это не так. Вы были совершенно правы, а я безнадежно ошибался. Не могу этого понять. Вся вершина там покрыта чащей. В общем, я пошел по лесу, волоча за собой велосипед, и ждал, что вот-вот будет просвет, но тут-то и начались мои злоключения. Наверное, виной всему шипы кустарников; сперва я обнаружил, что проколото переднее колесо, затем — заднее. Все, что я мог сделать, это остановиться, попытаться найти места проколов и отметить их; но даже это мне не удалось. Я с трудом продирался вперед, и чем дальше углублялся, тем меньше мне нравилось это место.
— Поживиться там явно нечем, да, Паттен? — усмехнулся сквайр.
— Да уж, мистер Генри, немногих туда тянет…
— Знаю, ладно, не будем об этом. Продолжайте, Фаншоу.
— Я понимаю, что охотников наведываться туда маловато. Я разом ощутил все, что только может померещиться: то за спиной раздавался хруст веток под чьими-то шагами, то впереди, за деревьями, едва слышно переминались с нога на ногу люди, да-да, и даже невидимая рука легла мне на плечо. Я резко оглянулся, посмотрел по сторонам, но не нашел ни одной ветки, которая могла меня задеть. Потом, уже посреди этой территории, я явственно испытал на себе чей-то взгляд — причем рассматривали меня отнюдь не с добрыми намерениями. Я снова остановился — во всяком случае, замедлил шаг, — чтобы взглянуть наверх. Только я это сделал, как тут же споткнулся и сильно ободрал голень — обо что бы вы думали? О большую каменную глыбу с большой квадратной дырой посредине. В нескольких шагах было еще две таких же глыбы. Вместе они образовывали треугольник. Можете догадаться, для чего они были предназначены?
— Пожалуй, могу, — ответил сквайр, который теперь принял серьезный вид и внимательно слушал. — Садитесь, Паттен.
Предложение последовало вовремя, поскольку старик, опиравшийся на руку, все сильнее наклонялся вперед. Он упал на стул и дрожащим голосом спросил:
— Вы ведь не стали ходить между камнями, сэр?
— Не стал, — твердо ответил Фаншоу. — С позволения сказать, я повел себя, как трусливый заяц; как только впереди забрезжил просвет, я взвалил велосипед на плечо и побежал со всех ног. Мне казалось, что я нахожусь на каком-то жутком, зловещем кладбище, и я возблагодарил небеса за то, что сегодня такой длинный день и солнце еще не село. Я бежал, испытывая настоящий ужас, хотя преодолеть пришлось всего несколько сотен ярдов. Все то недоброе, что встречалось на пути, пыталось зацепиться за руль, спицы, раму, педали, хотя, может, мне это показалось. Падал я по крайней мере раз пять. Наконец, я увидел изгородь; что касается ворот, то искать их мне было некогда.
— С моей стороны нет ворот, — заметил сквайр.
— В любом случае, я не стал терять время. Кое-как перекинул велосипед на другую сторону и сам вылетел на дорогу практически головой вперед; в последний момент лодыжку царапнула то ли ветка, то ли что-то еще. В любом случае, из леса я выбрался; давно мне не приходилось испытывать такого облегчения и одновременно чувствовать себя таким побитым. Затем пришлось чинить проколотые колеса. Набор у меня был хороший, да и делаю я это неплохо; но на этот раз ничего не выходило. Я выбрался из леса в семь и пятьдесят минут провозился с одной камерой. Нашел дыру, положил заплату, накачал воздух, но колесо снова спустило. Тогда я решил идти пешком. Холм находится милях в трех отсюда, верно?
— Напрямик — не больше того, но по дороге — почти шесть.
— Я так и подумал. За час с лишним я не мог пройти меньше пяти миль, даже с велосипедом. Вот и вся моя история; теперь ваша очередь и Паттена.
— Напрямик — не больше того, но по дороге — почти шесть.
— Я так и подумал. За час с лишним я не мог пройти меньше пяти миль, даже с велосипедом. Вот и вся моя история; теперь ваша очередь и Паттена.
— Моя? Мне нечего рассказать, — ответил сквайр. — Впрочем, вы были недалеки от истины, когда говорили о кладбище. Наверняка там кто-нибудь лежит, как вы думаете, Паттен? Думаю, их так и оставили, потому что иначе они бы рассыпались.
Паттен кивнул, ему явно хотелось о чем-то рассказать.
— Ну вот, Паттен, — произнес сквайр, — вы узнали, как провел время мистер Фаншоу. Что вы об этом скажете? Это как-то связано с мистером Бакстером? Налейте себе портвейна и расскажите.
— Ах как хорошо, мистер Генри, — сказал Паттен, поглотив содержимое стоявшего перед ним бокала. — Если вы и вправду желаете знать мое мнение, то мой ответ будет утвердительным. Да, — продолжал он все более уверенно, — я могу сказать, что опытом сегодняшнего дня мистер Фаншоу во многом обязан человеку, чье имя вы упомянули. И думаю, мистер Генри, у меня есть право высказаться, учитывая, что много лет я был с ним близко знаком и лет десять назад под присягой давал показания во время коронерского расследования; если помните, мистер Генри, вы в это время путешествовали за границей, и никого из ваших родственников здесь не было.
— Во время расследования? — переспросил Фаншоу. — По делу мистера Бакстера было расследование?
— Да, сэр, его самого. В связи с этим говорилось вот о чем. Как вы уже могли догадаться, покойный был человеком весьма необычного нрава — по крайней мере, так мне представляется, но каждый волен считать по-своему. Жил он преимущественно для себя, как говорится; детьми и хозяйством не обзавелся. О том, как он проводил время, остается только догадываться.
— О нем ничего не знали; мало кто помнит, когда Бакстер перешел в мир иной, — произнес сквайр, держа в зубах трубку.
— Прошу меня извинить, мистер Генри, я как раз к этому подхожу. Если говорить о том, как он проводил время, — а мы знаем, что он обожал копаться во всем, что связано с историей этих мест, и умудрился собрать у себя массу вещей, — нельзя не упомянуть о том, что на много миль вокруг о музее Бакстера шла слава, и нередко, когда он бывал в настроении, а у меня выдавался свободный часок, он показывал мне осколки сосудов и разную другую дребедень, которая, по его расчетам, относилась ко временам древних римлян. Впрочем, вы в этом куда более сведущи, чем я, мистер Генри; я просто веду к тому, что мне было известно о его способностях и о том, как интересно он умел рассказывать, но кое-что в нем было не так — дело в том, что никто не мог припомнить, чтобы он появлялся в церкви или в часовне во время службы. Об этом поговаривали. Наш пастор лишь однажды зашел к нему в дом. «Не спрашивайте, что он мне сказал», — это все, что удалось затем от него услышать. А чем он занимался по ночам, особенно в это время года? Рабочие без конца встречали его в конце дня; он проходил мимо, не говоря ни слова; они утверждали, что у него был взгляд человека, сбежавшего из психушки. Белки глаз казались совершенно круглыми. Рабочие заметили, что в руках он постоянно держал корзину для рыбы и всегда шел одной и той же дорогой. Ходили слухи, что он занимается какими-то делами, причем не самыми чистыми — именно это и аукнулось вам сегодня в семь вечера, сэр.
Ну вот, однажды, в такой же вечер, как сегодня, мистер Бакстер закрыл свою лавку, и работавшей у него старушке было приказано больше не беспокоить; зная, что он ничего не говорит напрасно, она предпочла послушаться. Случилось так, что в один прекрасный день около трех часов по полудни в закрытом, как я уже сказал, доме вдруг началась суматоха, из окон повалил дым и раздались крики Бакстера, словно тот бился в агонии. Его сосед бросился на помощь и выбил дверь; подоспели другие люди. Сосед рассказывал, что никогда в жизни не чувствовал такого жуткого запаха, который стоял в кухне. Похоже, Бакстер варил что-то в чугунке и опрокинул его себе на ногу. Старик валялся по полу, стараясь не кричать, но это было выше его сил, и когда внутрь ворвался народ, все увидели такое, что не приведи Господь; удивительно, что у него на языке вскочило меньше волдырей, чем на ноге. В общем, его подняли, положили в кресло и бросились за врачом; кто-то хотел поднять чугунок, но тут Бакстер завопил, чтобы ничего не трогали. Тот человек не стал с ним спорить; причем он не заметил, чтобы в чугунке было что-нибудь, кроме нескольких бурых косточек. Потом кто-то сказал: «Доктор Лоуренс будет через минуту, мистер Бакстер; он приведет вас в чувство». Тут Бакстер опять как начнет разоряться. Отнесите его наверх, в комнату, он не хочет, чтобы пришел доктор и увидел весь этот беспорядок — закройте это чем-нибудь все равно чем — возьмите скатерть из гостиной… в общем, так они и сделали. Наверное, в чугунке была какая-то отрава, поскольку прошло целых два месяца, прежде чем Бакстер поднялся на ноги. Простите, мистер Генри, вы хотите что-то сказать?
— Да, хочу, — отозвался сквайр. — Непонятно, почему вы раньше мне об этом не говорили. Вообще-то я помню, как Лоуренс упоминал о посещении Бакстера. Он говорил, что это был странный субъект. Однажды, придя к нему в комнату, Лоуренс взял небольшую маску из черного бархата, надел ее шутки ради и решил взглянуть на себя в зеркало. Не успел он как следует себя рассмотреть, как старик Бакстер, лежа в постели, заорал: «Снимите, вы что, спятили? Хотите заглянуть в глаза мертвецу?» Доктор настолько напугался, что тут же снял маску и спросил у Бакстера, что все это значит. Бакстер требовал, чтобы он отдал маску, говорил, что человек, у которого он ее купил, был мертв, и нес прочую ересь. По словам Лоуренса, возвращая маску, он почувствовал, что сделана она из куска черепа. Он рассказывал мне, что на распродаже вещей Бакстера купил дистилляционный аппарат, но так и не смог им воспользоваться: внутри него все мутнело, сколько он его ни чистил. Ладно, продолжайте, Паттен.
— Да, мистер Генри, я почти закончил, да и пора мне, а то прислуга в столовой подумает невесть что. История с ожогом произошла за несколько лет до того, как мистер Бакстер отправился в мир иной; после того случая он поправился и продолжал себя вести в том же духе. Одной из последних придуманных им вещиц был как раз бинокль, который вы брали с собой вчера вечером. С корпусом он возился довольно долго, раздобыл линзы, но чтобы довести дело до конца, чего-то не хватало, уж не знаю, чего; однажды я взял корпус в руки и говорю: «Мистер Бакстер, почему вы никак это не закончите?» А он отвечает: «Когда закончу, ты непременно об этом услышишь; наполню, запечатаю, и попробуй найди другой такой». На это он замолчал, а я спрашиваю: «Почему, мистер Бакстер, вы говорите так, будто это бутылка вина? Зачем бинокль наполнять и запечатывать?» «Я сказал наполню и запечатаю? — переспросил он. — Ну, это просто к слову пришлось». Затем наступило то же время года, что и сейчас; однажды погожим вечером, возвращаясь домой, я проходил мимо его лавки; он стоял на ступенях, вид у него был довольный, и он обратился ко мне: «Ну вот, дело сделано, мое лучшее произведение готово, завтра покажу». «Как, вы закончили бинокль? — спросил я. Можно взглянуть?» «Нет, — ответил он, я уже спрятал его у себя под подушкой, а за просмотр надо будет платить, ясно?» И это, господа, были последние слова, которые я слышал от этого человека.
Было 17-е июня, а ровно через неделю случилось одно занятное происшествие, которое во время расследования мы списали на «умопомрачение», чтобы об этом забыли и никто, узнав о делах Бакстера, не использовал эту историю против него. Дело в том, что Джордж Уильямс, он жил и до сих пор живет по соседству, проснулся в ту самую ночь оттого, что в доме мистера Бакстера происходило какое-то шевеление и возня; он вылез из постели и подошел к окну, выходящему на улицу, посмотреть, не забрались ли в лавку непрошеные покупатели. Ночь была светлая, и Уильямс смог убедиться, что причина шума не в этом.
Он постоял, прислушался и услышал, как мистер Бакстер медленно, ступенька за ступенькой, спускается вниз; Уильямсу почудилось, будто там что-то тащат, и это нечто цепляется за все, что только можно. Затем раздался звук открывающейся двери, и мистер Бакстер, полностью одетый, вышел на улицу; он шел, вытянув руки вдоль туловища, разговаривал сам с собой и качал головой из стороны в сторону; походка у него была настолько неестественная, что казалось, он идет против своей воли. Джордж Уильямс приоткрыл окно и услышал, как он умоляет: «Не надо, господа, пощадите!»; внезапно мистер Бакстер замолчал, словно кто-то зажал ему рот ладонью; старик запрокинул голову, и его шляпа упала на землю. Уильямс разглядел жалобное выражение его лица и не мог его не окликнуть: «Эй, мистер Бакстер, вам плохо?»; он уже собирался бежать за доктором Лоуренсом, как вдруг услышал в ответ: «Не лезь не в свое дело. И спрячь башку». Он не был уверен, что это сказал именно охрипший и обессиленный мистер Бакстер. Впрочем, кроме него на улице никого не было, и Уильямс, оторопев от такого обращения, отпрянул от окна, дошел до кровати и сел. Он продолжал слышать удаляющиеся шаги мистера Бакстера по дороге, и через минуту, а может чуть больше, не смог удержаться и снова выглянул на улицу; Бакстер по-прежнему шел один, и все так же чудно. Уильямс запомнил, что он не поднял шляпу, когда та упала, а теперь она снова была у него на голове. Вот, мастер Генри, больше мистера Бакстера не видели — по крайней мере, неделю, а то и больше. Многие говорили, что он уехал по делам или удрал, потому что у него возникли какие-то неприятности, однако его хорошо знали на много миль вокруг, но ни в местной таверне, ни на железной дороге никто из работников его не заметил; обшарили все близлежащие пруды, но ничего не нашли; и наконец, однажды вечером Фейкс, лесничий, пришел со стороны Висельного холма в деревню и сообщил, что там черным-черно от птиц и это довольно странно, поскольку раньше он не встречал там следов живых существ. Они с Уильямсом переглянулись, и Фейкс заявил: «Пойду посмотрю». «Я с вами», — вызвался Уильямс. В результате тем вечером в путь отправились полдюжины человек, причем прихватили с собой доктора Лоуренса, и представляете, мистер Генри, обнаружили старика лежащим между тремя камнями со свернутой шеей.