— Мне бы хотелось вернуть эту вещь, — произнес он, протягивая фотографию Рут.
Улыбка женщины не изменилась.
— Если вы настаиваете, конечно же, я возьму снимок назад.
Опустив руку к коробочке с мелочью, она достала из нее двадцать пять центов. На одной стороне монетки блеснула царапина, и Джошуа понял, что перед ним та самая четверть доллара, которую он заплатил за Рут. Он медлил в нерешительности.
— А откуда вы берете такие снимки?
Женщина глядела на него едва ли не с жалостью.
— Все дело в фотоаппаратах. И в течении времени. И в жизнях, которые складываются так, хотя могли бы сложиться иначе, и в ошибках, взаимном непонимании, упущенных возможностях. А вообще, мы получаем их с распродаж, из шкафов. Это просто картинки.
— Нет, — возразил он. — Вы не правы.
— В любом случае зачем было утруждать себя, возвращая снимок неизвестной вам женщины — ведь не ради жалкого четвертака. Путь сюда обошелся вам дороже.
— Но зачем вообще покупать снимки незнакомых людей? — спросил он, словно Мэтти не задавала ему вчера тот же самый вопрос.
Женщина пожала плечами.
— Вот все, что я получила от вас. — Она подняла вверх четвертак.
— И, кроме этой монетки, мне нечего вернуть вам. Нужна она вам или нет?
Джошуа задумался.
— Нет. Наверное, на самом деле я нуждался в ответе.
Она улыбнулась.
— Простите. У меня есть только снимки. А ответ вам придется найти самому.
— Джош?..
— Я здесь, Рут.
Она улыбнулась и снова зевнула.
— Ты так долго молчал, что я уже подумала, не ушел ли ты…
— Прости, на этой неделе я плохо выспался, — сказал Джошуа, чувствуя справедливость собственных слов, хотя он и в самом деле немногое помнил. — Не волнуйся. Джейк и Конни скоро приедут. А Мэтти спит в приемной, она была рядом с тобой всю ночь.
Слова давались легко, их подкрепляло безусловное понимание. И все же Джошуа понимал, что какая-то часть его по-прежнему пребывает в том, ином месте, где фотография другой женщины не была, не могла быть заперта в ящике.
— По правде говоря, я не сделала ничего особенного, — сказала она. — Наверное, мы всегда оказываемся не там, где следовало бы.
Джошуа глядел в это дорогое лицо, такое новое и такое знакомое.
Он взял Рут за руку.
— Теперь я здесь. И нигде более.
Она пожала его пальцы.
— Жаль, что для этого потребовалось так много времени. Кажется, нечто в этом роде сказал один король. Он умирал, теряя жизнь по капле, и извинялся за то, что мешает всем. Мысль, не слишком-то соответствующая… королевскому достоинству.
— Тебе не о чем жалеть.
— О нет, всем нам есть, о чем пожалеть. Все мы изранены, покрыты синяками, избиты… У каждого не хватает зубов, мужчина ты, женщина или ребенок. А сколько разбитых сердец, сколько сожаления. Я тоже такая — ранена… повсюду. А ты, Джош? Жалеешь о том, что женился на мне?.. Зная, чем кончится вся история?
Джошуа заглянул в глаза женщины, в глаза Рут, своей любовницы, своего лучшего друга и наипервейшего врага — все сразу, в одном лице, — они с Долорес никогда не были ни тем, ни другим, ни третьим. И сразу все понял.
Она знает!
Сказать было нечего. Просто сама ткань мира не выдержала бы подобных слов. Конечно, Джошуа понимал, что жизнь с Рут — пусть он помнил их первую ночь, и долгий брак с ней, и рождение их детей, и ту аварию, после которой сделался хромым — продлилась едва ли мгновение. Фотография Долорес лежала в ящике, и первая, несчастная жизнь его осталась в каком-то закутке этой вселенной, чуждом ее пространству и времени. И зная это, он сидел возле больничной койки, наблюдая, как умирает его единственная, его любимая. Рут тоже это понимала.
— Я люблю тебя, — сказал он. — И не сожалею ни о чем.
Рут кивнула, зевая.
— Хорошо, что ты женился на мне, Джош. И ящик, в который ты меня положишь, будет много лучше того, из которого ты меня достал.
— Рут, ты говоришь какую-то ерунду, — сказал он. — Наверное, дело в таблетках.
— Они тут ни при чем, — ответила она. И умерла.
Через неделю после похорон Мэтти остановила свой «блейзер» прямо перед домом отца. Она обнаружила его на веранде, невозмутимо раскачивающегося в кресле.
— Опаздываешь, — заметил он.
— Дела, — кратко ответила она.
— Тогда поехали. Не будем терять времени.
Мэтти открыла перед ним дверцу, Джошуа забрался внутрь салона и уселся, удобным образом выпрямив ногу. Он ждал, держа трость обеими руками.
— Папа, мы тут с Джейком и Конни переговорили…
— Это хорошо. Общение, как утверждают, важная вещь в семье.
Возведя глаза к небу, Мэтти вздохнула.
— Замолчи и слушай, ладно? Мы не хотим, чтобы ты жил один в этом старом доме.
— Так переезжайте ко мне. Все вместе. Вот будет весело!
Мэтти покраснела.
— Не сомневаюсь, папа. Здесь мама будет мне мерещиться на каждом шагу. Возможно, со временем станет лучше…
— Надеюсь, что нет, — сказал Джошуа, однако дочь игнорировала его слова.
— …Конечно, дело не только в этом. Я хочу прожить свою жизнь.
Как и Джейк, и Конни. Мы имеем на это право. Вот что мы решили, несчастный старый дурень: мы наймем прислугу, чтобы посещала тебя три раза в неделю. Еще получишь один из этих пейджеров. Если что-то случится, мы сразу узнаем. Так ты сможешь сохранить самостоятельность, пока хватит физических сил. А мы будем наезжать — часто и неожиданно, чтобы проверить, все ли ты исполняешь. Можешь быть в этом уверен!
— А если я не соглашусь?
Лицо дочери помрачнело.
— Тогда я собственными руками возьму тебя за задницу и перетащу в дом престарелых. Что скажешь?
— Я люблю вас. Всех и сразу. Мысль, в общем-то, неплохая.
Мэтти глубоко выдохнула, как будто надолго задержала дыхание.
— Спасибо. И мы тебя тоже любим.
Они пересекли по заброшенному переезду железную дорогу, Мэтти остановила машину перед входом в сарай. Потом подождала, пока отец самостоятельно извлек свое тело из «блейзера», и, взяв старика под руку, повела к Кейнмилльской барахолке.
— И какой хлам тебе нужен на этот раз? — поинтересовалась она.
— Сегодня мне ничего не нужно. Я хочу кое-что отдать. — Джошуа остановился возле того столика, рядом с коробкой старых снимков. Сидевшая за ним женщина улыбнулась старику. Она чего-то ждала. Подмигнув дочери, Джошуа достал из кармана какую-то картонку и положил в коробку. Мэтти бросила хмурый взгляд на фото, а потом последовала за отцом, который уже отошел от прилавка. Насвистывая, он брел по длинному проходу между рядами.
— А чье это фото? Я не знаю эту женщину, — заметила Мэтти.
— Естественно. Я нашел эту фотографию, перебирая вещи Рут. Должно быть, случайно затесалась среди наших снимков. Вот я и исправил ошибку.
— А почему ты просто не выбросил карточку?
— Потому что снимок не принадлежит мне. И возможно, понадобится кому-то другому. Все мы заслуживаем своего шанса. Думаю, твоя мать согласилась бы со мной.
— А все-таки ты странный старикан, — заметила Мэтти.
Он кивнул.
— Это у нас семейное.
Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ
Дж. Т. Макинтош СДЕЛАНО В США
1.Никто не остановился посмотреть, как Родерик Лиффком переносит свою молодую жену через порог дома. Обычная симпатичная парочка: Родерик — психолог, Элисон когда-то работала в рекламе. Они еще не стали сенсацией. Ни малейшего намека на то, что еще несколько дней — и фамилия Лиффком прогремит на весь мир, став символом самого громкого судебного дела. Не каждый будет следить за процессом по делу об убийстве, взятках или шпионаже. А дело Лиффкомов приковало внимание всех.
Так рассмотрим же молодоженов хорошенько, пока еще можно, пока их не заслонила толпа. Родерик высокий, широкоплечий, пренебрежительно не замечал 115 фунтов, которые весит его жена, но в том, как он ее обнимал, о пренебрежении речи не было. Он нес ее, будто она была миллионом долларов в мелких купюрах. Он смотрел на нее глазами, сиявшими любовью.
Элисон котенком свернулась в его объятиях, полузакрыв глаза от блаженства, обвив руками шею любимого. Она была блондинкой с волшебными глазами, да и все остальное в ней вполне заслуживало внимания. Однако в Элисон угадывалось что-то помимо красоты. Ум, или мужество, или горький опыт, придававший ее чертам необыкновенную глубину.
Они вошли в дом, и наступил конец одной истории. Однако не согласимся и назовем его началом.
Утром, когда они завтракали на террасе, картина радикально изменилась. Вернее, изменился Родерик — синеватый подбородок, сонные глаза, коричневый фланелевый халат. Элисон же изменилась более эффектно, и бледно-зеленый халатик не столько облегал ее, сколько обволакивал, подобно дыханию ветерка.
— Пожалуй, — небрежно заметила Элисон, водя изящным пальцем по узору скатерти, — мне следует тебе кое-что сообщить.
Две минуты спустя они дрались из-за телефона.
— Я звоню моему адвокату! — гремел Родерик.
— Я звоню моему адвокату! — парировала Элисон.
Он уже наполовину набрал номер, но остановился, вспомнив, что у них один адвокат.
Она, как всегда, первой взяла себя в руки и безмятежно улыбнулась:
— Бросим монетку?
— Нет, — грубо ответил Родерик. Куда, о, куда подевалась его великая, ослепительная любовь? — Он мой. Я плачу ему несравненно больше, чем тебе когда-нибудь будет по карману.
— Хорошо, — согласилась Элисон. — Я буду вести свое дело сама.
— И я! — вскричал Родерик и хлопнул трубку на рычаг. Но тут же снова ее поднял. — Нет, он нам понадобится для всяких формальностей.
— Тайный сговор разводящихся супругов, — ласково произнесла Элисон.
— Ты имела низкую, коварную, омерзительную, гнусную подлость выждать, чтобы…
— Чтобы что? — спросила Элисон с детской невинностью.
— Андроид! — злобно бросил он ей в лицо.
Она не сумела сдержаться, и ее глаза метнули гневную молнию.
2.Газеты не просто сообщили об этом, они прокричали во всю мощь: БИОЛОГИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК ТРЕБУЕТ РАЗВОДА У АНДРОИДА! Не такая уж сенсационная шапка. Почему же развод биологического человека с андроидом вдруг оказался достойным первой полосы? Как-никак андроиды составляли половину населения Земли. Каждый день биологические люди разводились с биологическими людьми, биологические люди с андроидами, андроиды с биологическими людьми и андроиды с андроидами. Естественная реакция на подобный заголовок была: «Ну и что?»
Однако сама статья проясняла суть дела.
Текст гласил: «Эвертон, вторник. Сегодняшнее заседание войдет в историю как первый бракоразводный процесс биологического человека с андроидом после недавнего полного уравнения в правах андроидов и биологических людей. И это первое дело о разводе, основанием для которого служит неосведомленность одного из супругов о том, что другой — андроид. Возникновение такой ситуации стало возможным лишь потому, что закон о равенстве отменил обязательность указания на андроидность при составлении договоров любого типа.
Данный судебный прецедент окажет влияние на миллионы судеб наших потомков, в виду чего газета «Двадцать четыре часа» будет подробнейшим образом освещать этот процесс. Он начинается в пятницу. Короли репортажа Анона Грайер и Уолтер Холсмит будут держать читателей в курсе всех подробностей дела. Грайер — биологическая женщина, а Холсмит — андроид…»
Затем в статье говорилось, что хотя брак Лиффкомов продолжался всего лишь десять часов тринадцать минут, документально засвидетельствованы даже еще более краткосрочные браки.
Таким способом «Двадцать четыре часа» ловко избежала водопада писем со жгучим вопросом, не рекорд ли это мимолетности брака.
3.Элисон вернулась в квартирку, которую снимала до свадьбы. Она улеглась на диван, устремила взгляд сквозь потолок в бесконечность и думала, думала, думала…
Чересчур несчастной она себя не ощущала. Меланхолия, злость и безумные несбыточные надежды были чужды Элисон. Трагедию жизни она приняла спокойно и даже с юмором.
— Посмотрим правде в лицо, — приказала она себе. — Мне больно. Я надеялась, он скажет: «Неважно. Что это меняет? Я ведь люблю тебя такой, какая ты есть». Или что-нибудь подобное — то, что повторяют герои любовных романов. А что сказал он? «Андроид!»
Ну что ж, жизнь — не любовные романы, иначе зачем бы их сочиняли?
Для начала следует признать, что она все еще его любит. Так будет легче разобраться в своих чувствах.
Ей следовало раньше признаться ему во всем. Ведь теперь у него есть право на подозрение, что она расчетливо выжидала дня свадьбы, а уж тогда торжествующе сообщила ему, что она андроид.
Конечно, все было совсем не так. Она молчала, поскольку сначала им следовало познакомиться поближе. При первой встрече не говорят: «Я состою в браке», или «Мне как-то пришлось отсидеть пять лет за воровство», или «Я андроид. А вы?»
Если бы в первые недели знакомства разговор коснулся андроидов, она упомянула бы, что сама андроид. Но такого случая не представилось.
Когда Родерик попросил Элис стать его женой, она совершенно искренне забыла сказать, что она — андроид. Бывали моменты, когда это имело значение, и моменты, когда не имело ни малейшего, и тот момент казался именно таким.
Родерик был так умен, так чужд предрассудков и так мягок (кроме тех случаев, когда выходил из себя), что она вообразить не могла подобной реакции с его стороны.
Нет, она не сомневалась, что этот факт ему абсолютно безразличен, и бросила мимоходом, как могла бы сказать: «Надеюсь, ты не против, что я по утрам пью кофе со льдом?» Ну, почти так — просто упомянула и все.
И счастью пришел конец.
Теперь зыбкость ее мыслей смутил новый вопрос. Действительно ли Родерик хочет развода или он пытается что-то доказать? Если верно второе, она готова охотно признать это «что-то» доказанным.
Родерик ей необходим. Это она знала твердо. И даже не вполне понимала, что, собственно, произошло. Может быть, он просто хочет сначала пройтись по ней сапогами?
Если так, то пусть. Пусть ругает ее на все корки, пусть обрушивается на андроидов, чтобы дать выход предрассудкам, которых он почему-то где-то набрался. Пусть, если это вернет его ей.
Она протянула руку, взяла телефон и набрала номер любимого.
— Привет, Родерик! — прощебетала она весело. — Это Элисон. Нет, не бросай трубку. Скажи, почему ты ненавидишь андроидов?
Возникла долгая пауза, и она поняла, что он взвешивает все варианты — например, не разумнее ли молча повесить трубку. Родерику следовало отдать должное: он всегда все тщательно обдумывал, прежде чем ляпнуть глупость.
— Я не ненавижу андроидов, — буркнул он наконец.
— Значит, ты что-то имеешь против андроидов женского пола?
— Нет! — взорвался он. — Я психолог. Я мыслю относительно беспристрастно. Мне чужды расовая ненависть, предрассудки, мания величия…
— В таком случае, — сказала Элисон очень тихо, — ты ненавидишь конкретно одну женщину-андроида.
Голос Родерика тоже стал очень тихим.
— Нет, Элисон. Ничего подобного. Все дело только… в детях.
Ах, вот что! На глаза Элисон навернулись слезы. Именно то единственное, в чем она бессильна. То, о чем она даже думать отказывалась.
— Это настоящая причина? — спросила она. — А не просто формальность, на которой ты намерен строить свой иск?
— Это формальность, — ответил он, — и это настоящая причина. Элисон, тебе трудно представить всю сложность моего положения. Конечно, люди хотят иметь детей, но большинство смиряется, когда узнает, что детей у них не будет. У меня все гораздо серьезнее. Я был восьмым ребенком в семье. Младшим. Казалось бы, за продолжение нашего рода можно было не опасаться. Ведь все остальные женатые и замужние. Некоторые уже долгое время. Один брат и две сестры вступали в брак по два раза. Итого семнадцать человек, не считая меня. Однако общие их достижения в смысле отцовства и материнства равны нулю. Вопрос продолжения рода, ты понимаешь? Остался только один шанс: я.
Элисон ощутила всю меру горя, на какое была способна. Она поняла каждое слово Родерика и все, что крылось за каждым словом.
Она не произнесла ни слова, и Родерик молча повесил трубку. Элисон поглядела на свое удивительно красивое тело и впервые не испытала ни радости, ни торжества. Напротив, оно вызвало у нее раздражение, так как не могло произвести на свет ребенка. Что толку от его безупречных линий, от соблазнительной прелести, если оно лишено своего подлинного назначения?
Однако ей и в голову не пришло сдаться, отказаться от права на защиту в суде. Еще не поздно, она может предпринять какие-то шаги! Выигрыш процесса сам по себе ничего не значит, но, возможно, он поможет ей вернуть Родерика.
4.Судья слегка надувался от важности, и с самого начала было ясно, что он намерен сполна использовать власть, какой облекала его система гражданского права. Процесс, судя по всему, сулил ему немалое удовольствие.
Он положил сжатые руки на стол и обвел одобрительным взглядом битком набитый зал. Он произнес вступительную речь, явно смакуя тот факт, что по меньшей мере пятьдесят репортеров записывают каждое его слово.
— Данное дело охарактеризовали как важное, — начал он, — и оно таковым является. Я мог бы объяснить вам, в чем заключается его значимость, однако это не в интересах правосудия. Исходить мы обязаны вот из чего. — Он кивнул присяжным с напыщенной серьезностью. — Из того, что мы не знаем ничего.