– Совсем с ума сошел, – засмеялась она и погладила его по щеке.
Он отдернулся.
– Хорошо, – со значением сказал он. – Ладно. Пусть. Пожалуйста. Как дай вам бог и все такое вообще, – у него дрогнул голос.
Повернулся и пошел прочь, оставив сумку стоять на скамейке.
– Держи, забыл! – догнала его Лёля у ворот парка и кинула в него сумку.
Сумка упала. Молния лопнула. Наружу полезли свитера, рубашки, джинсы, майки и носки, свернутые шариками. Показался ноутбук и прозрачная папка с дипломом и паспортом.
– Эх, ты! – сказала Лёля. – Разве так уходят к любимой женщине?
– Извини, – сказал Шувалов, сидя на корточках и запихивая всё обратно.
Он был образованный человек и понял, что это значит по Фрейду. Раз он оставил ей сумку – значит, на самом деле он все-таки хочет уйти к ней.
Ну, хорошо. Ну, допустим. А потом она будет ходить по дому в старых колготках и с голым верхом, в одном пуховом платке без лифчика – сексапил номер сорок восемь! – гасить окурок в яблочный огрызок, и требовать, и подхамливать, и слишком громко смеяться.
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», – подумал начитанный Шувалов.
– Не злись, – сказала Лёля. – Приходи вечером. Но не раньше девяти.
– Да, да, конечно, – неопределенно сказал он. – Пока, до встречи.
Подхватил сумку и побежал к выходу.
Слава богу, тут же подошел трамвай.
Жена сказала, что сегодня придет домой рано. Самое позднее в три.
Надо было успеть разложить всё по местам до ее прихода.
магазин горящих путевок Занзибар
Сначала все было хорошо.
Они обменялись эсэмэсками, уточняя час встречи, потом Наташа написала, что опаздывает и пусть Дима не ждет ее у метро.
Хотя она всегда настаивала, чтоб он ее встречал и чтоб обязательно на машине, хотя идти от метро было десять минут. Она быстро садилась в машину, прикрывая лицо – капюшоном дубленки, воротником плаща или зонтиком.
А вот теперь решила прийти сама. Пешим ходом.
Была зима. Дима помог ей снять сапоги, поцеловал коленки, и они, как это всегда у них бывало, сразу бросились в постель. Кофе и разговоры – потом.
Потом Дима встал, пошел на кухню, зажег огонь под заранее заряженной кофеваркой, сел на табурет и стал дожидаться бульканья и хлюпанья готового кофе. Обычно на это уходило минут пять. А Наташа тем временем успевала сбегать в душ.
Но на этот раз он не услышал, как щелкает задвижка и шипит душ – о, привычная за годы череда звуков! – а напротив, услышал звук новый и тревожный. Как будто кофе готовится не здесь, а там, за стеной.
Он встал, прошел в комнату.
Наташа сидела на кровати, согнувшись и уткнув лицо в край одеяла, и горько плакала. У нее дрожали плечи, она всхлипывала, старалась унять слезы, но у нее не получалось, она рыдала всё сильнее.
Дима сам чуть не заплакал. Он очень любил Наташу.
– Что с тобой? – он бросился к ней, обнял, прижал ее мокрое лицо к своей груди, стал целовать ее макушку, затылок. – Скажи, что? Не молчи!
Наташа всхлипнула и подняла голову.
– Что? – еще раз спросил Дима. – Милая, родная, что?
– Он мне изменил, – сказала Наташа. – С этой сучкой Полянской. Сам признался сегодня утром. У них, оказывается, давно… – и снова залилась слезами.
– Кто?
– Кто, кто. А то ты сам не понял, кто! – сказала она. – Вот так живешь, а потом вся жизнь пополам.
– Муж, что ли? – Дима разжал объятия.
– Да, – снова заплакала Наташа. – Дерьмо такое. Да что бы он без меня делал? Да кем бы он стал? Тьфу!
– Погоди, – сказал Дима. – А вот ты меня любишь?
– Конечно, – сказала она. – Очень.
– Погоди, – снова сказал Дима. – А как ты думаешь, ты у меня одна? Ты думаешь, что у тебя муж и я, а у меня – только ты?
– Да брось ты, – сквозь слезы засмеялась Наташа. – Я же знаю, что ты бабник.
– Погоди, – опять сказал Дима. – Кофе готов. Принести?
– Давай, – сказала Наташа.
У нее почти высохли слезы.
– Ничего, – сказала она, выпив кофе и съев квадратик шоколада. – Но я терпеть не стану. Не прощу. Слово даю.
– Уйдешь от него ко мне? – спросил Дима.
– Не бойся, – сказала Наташа и засмеялась.
– Я не боюсь. Переезжай.
– Ладно, буду иметь в виду, – сказала она. – Хотя вряд ли.
– А ты его любишь?
– Ненавижу, – сказала она. – Как Россию. Я ненавижу свою сраную родину, но больше нигде жить не могу, не хочу и не буду. А ты… – она задумалась.
– Занзибар? – спросил Дима.
– За что я тебя люблю, что ты очень умный, – сказала она и поцеловала его.
Они обнялись и снова легли в постель.
нас мало, избранных, счастливцев праздных Театр одного драматурга
Это было самое начало 1980-х.
Я сидел в кабинете завлита одного московского театра.
Он говорил мне:
– Напишите нам пьесу! Мы задыхаемся без новых пьес! Нам нечего ставить! Сплошная классика по пятому кругу. И какие-нибудь «Сталевары» или «Забойщики». Напишите! Кто, если не вы?
– А как же Арбузов, Розов, Володин? – польщенно отбивался я.
– Старичье, – вздохнул завлит. – Старые проблемы, старые взгляды, нафталинная драматургия! Режиссеры ставят и зевают, актеры играют и зевают, зрители смотрят и зевают! Ну, голубчик, ну, пожалуйста. Напишите!
Казалось, он сейчас расплачется.
Зазвонил телефон.
– Да, – сказал он. – Что? Вы с проходной звоните? Так, так… – он помолчал, слушая голос в трубке, и резко ответил: – Нет, нет, нет. У меня нет ни секунды времени! Что? Нет, оставлять не надо! Не надо оставлять на проходной, повторяю. Никто вашу пьесу читать все равно не будет, говорю вам откровенно. Видите ли, мы обеспечены пьесами по две тысячи пятый год включительно. Наш портфель не просто полон, он переполнен прекрасными современными пьесами!
Мне вдруг стало жалко человека, который написал пьесу, принес ее в театр, а с ним не только говорить не хотят – ему даже не разрешают оставить пьесу на проходной.
Тем более что завлит только что, минуту назад, говорил мне, что они задыхаются без новых пьес.
Я вскочил с дивана, выскочил в коридор, сбежал по лестнице.
Этот человек еще не ушел. Он стоял и рассматривал афишу с репертуаром.
– Это вы сейчас звонили в литчасть? – спросил я.
Он обернулся.
– А в чем дело? – он посмотрел на меня поверх очков.
– Видите ли, я завлит одного небольшого театра, – соврал я.
– Какого? – тут же спросил он.
– Читинского областного, – как можно убедительнее ответил я. – Вот приехал в Москву за пьесами. Ищем что-то новое, интересное.
Он надменно усмехнулся.
– Может быть, дадите почитать? – я потянулся к голубой папке с тесемками, которую он держал под мышкой.
– Исключено! – сказал он и спрятал папку за спину.
Я вернулся в кабинет завлита.
– Зачем вы с ним так сурово? – спросил я.
– Потому что он сказал: «Я тут накарябал пьеску». Такое не прощается.
– А вдруг пьеса хорошая?
– Исключено, – покачал головой завлит.
к предыдущему Физиология творчества
Я имел счастье знать Марию Владимировну Миронову и ее мужа и эстрадного партнера Александра Семеновича Менакера. Это были не только великолепные артисты. Но и милые, веселые, приятные люди.
Мария Владимировна была очень умная, образованная и, в общем-то, добрая женщина. Но ее не надо было злить.
Вот какая однажды случилась история.
Некий молодой человек – тоже из эстрадных кругов – как-то написал несколько сатирических сценок. И решил показать их Мироновой и Менакеру. Ему, конечно, хотелось, чтоб они сыграли эти сценки.
Нет бы ему сказать просто и вежливо:
«Дорогая Мария Владимировна! Я написал несколько скетчей. Мне кажется, это в вашем вкусе. Пожалуйста, почитайте. Если же вам не понравится, я буду очень рад услышать ваши замечания».
И все было бы прекрасно.
Но нет!
Ему такой подход почему-то претил.
Ему хотелось быть очень лихим и независимым.
Поэтому он, встретив Миронову в каком-то театральном фойе, подошел к ней, достал листки бумаги (со своими скетчами) и этак небрежно сказал:
– Марь Владимна, я тут в последнее время немного пописываю…
Она посмотрела на него и громко сказала:
– Наверное, не только пописываете, но и покакиваете?
И поглядела на бумажки, которые он держал в руке.
Конечно, жестоко и отчасти грубовато.
Но поделом.
этнография и антропология Счастье
– Говорят, нет в жизни счастья, – сказал Иван Иванович. – Или, говорят, есть, но редко и мало. Ерунда. В жизни счастья довольно много. Не так, конечно, чтобы все время без перерыва, но есть.
Вот, к примеру, вечером ложишься спать, кладешь голову на подушку, на ухо натаскиваешь кончик одеяла и начинаешь постепенно засыпать… Что-то мелькает, уносит, понимаете ли, в сон, мягко так, а главное – ничего нет, что было днем. Ни шума-гама, ни разговоров пустых и тяжелых, ни этих мерзких рож… Все исчезло. Тихо так, спокойно… Это ли не счастье?
А еще бывает утром – я вообще-то встаю в семь часов, но бывает, проснешься под утро: в боку заколет или по малому делу надо. Прошлепаешь босиком в туалет, по дороге на кухню заглянешь, там часы стенные – свет зажжешь на минутку – батюшки, а времени-то всего без чего-то пять! Значит, еще можно два часа спать, какое счастье!
В выходные мне жена говорит: «Я встаю, а ты, Ванечка, поваляйся еще, поспи!» Как хорошо! В субботу, например, хожу гулять. В магазин зайду, куплю чего-нибудь вкусненького. Маша обед сготовила. Она суп варить мастерица! Хоть щи, хоть борщ. Вот говорю, а у самого слюнки текут. Ну, пообедали. Маша говорит: «Кофейку?» – а я: «Нет, я, пожалуй, подремлю на диванчике». Она мне: «Поспи, Ванечка, поспи», – и еще плед принесет. Накроешься пледом, глаза прикроешь, солнце из-за занавесок на стене узоры рисует, ветки, тень от люстры на потолке… и сразу теряешь нить, улетаешь куда-то. Блаженство. Счастье, я же говорю.
А в отпуске? На свежем воздухе, особенно если у моря отдыхать, как прекрасно спится! Или вот днем, на пляже, наплаваешься, приляжешь на топчан, полотенце под голову, панамку на глаза – и только слышно, как море шумит, и засыпаешь. Какое счастье!
– Так что счастье в жизни есть! В моей жизни, по крайней мере, – завершил разговор Иван Иванович N, член-корреспондент Академии наук СССР, Герой Социалистического Труда, директор научно-производственного объединения «Экратрон», депутат Верховного Совета РСФСР, кандидат в члены Центрального Комитета КПСС.
И пошел на заседание межведомственной комиссии.
послесловие к битве Октябрь уж наступил
Наступил октябрь 2012 года, и некий знаменитый режиссер – не будем называть его имя – пришел в Администрацию президента. К некоему высокому чиновнику.
Чиновник принял режиссера приветливо. Заулыбался, встал, пожал руку, усадил на диван, сел рядом, велел помощнику принести чай. «Счастлив видеть легенду нашего искусства!» – так он сказал.
И еще он сказал, что сегодня вечером расскажет детям, кто у него был. Потому что они с женой и детьми обожают ходить в его театр.
– Да, вот как раз насчет театра, – вздохнул режиссер. – Здание у нас старенькое, крыша течет. Нужен ремонт. А еще лучше – новое построить. Современное оборудование закупить.
– Верно, – сказал чиновник. – Мой дед был строитель. Он говорил: новое строить дешевле, чем старьё латать.
– Ну, и… – обрадовался режиссер.
– Что? – не понял чиновник.
– Ну и помогите мне, в смысле – моему театру…
– Хм, – сказал чиновник. – А… а как?
– Ну, вам виднее!
– Мне? – удивился чиновник. – Это скорее вопрос Министерства культуры, а тут у нас управление политики.
– Тогда позвоните кому-нибудь!
– Кому?
– Министру культуры, например… Или мэру.
– Это как-то неэтично. Мой звонок министру культуры – это, как бы вам сказать, полнейший административный нонсенс. Пойдите к министру сами! Мне кажется, вы сами себя недооцениваете. Ведь вы, без лести говоря, великий артист современности!
– Уже был, – сказал режиссер. – И в мэрии был. Кругом отказ.
– Ай-ай-ай, – сказал чиновник. – Что ж это они так?
– Говорят, нет средств, – сказал режиссер. – Врут, наверное.
– Почему ж непременно врут? – чуть обиделся чиновник. – А может, на самом деле нет?
– Что же делать? – возмутился режиссер.
– Не знаю, – сказал чиновник. – Но мне очень жаль. Просто ужасно жаль.
– Но, – нахмурился режиссер, – я же снимался в предвыборном ролике!
– И что? – поднял брови чиновник.
– Я, можно сказать, поставил на кон свою гражданскую репутацию!
– Что-что? – изумился чиновник.
– А теперь вы отказываетесь помочь моему театру!
Чиновник снял очки, протер их, снова надел.
– Просто в голове не умещается, – сказал он. – Значит, вы были неискренни? А кто вас заставлял? Значит, вы продавали свой талант и авторитет в расчете на какие-то блага? Значит, легендарный актер и великий режиссер на самом деле просто… просто… просто слов нет! – он расстегнул пиджак и потер сердце. Надавил кнопку. – Что я скажу о вас своим детям?
Вошел секретарь.
– Накапай мне валокордину сорок капель, – томно сказал чиновник.
Режиссер вышел из кабинета. Отметил пропуск.
На улице лил дождь.
«Октябрь уж наступил, уж крыша протекает…» – грустно прошептал он.
bed and breakfast Последний раз
– Дирк фон Зандов, – сказал старик. – Я заказал номер.
Девушка посмотрела на него очень внимательно. Узнала? Нет, это невозможно. Ей лет двадцать пять, а он последний раз снимался тридцать лет назад. Вот здесь. В отеле «Зоммерберг». Для съемок закупили весь отель, на три недели.
Фильм назывался «Последний раз». О том, как умирающий старик-миллиардер снял целый отель и пригласил туда своих родных, знакомых, деловых партнеров, бывших жен и друзей детства. Врачей, слуг, тренера по теннису, а также любимых актеров и музыкантов.
Созвездие было потрясающее. В роли Лиз Тейлор – Лиз Тейлор. В роли Иегуди Менухина – Иегуди Менухин.
Он играл главную роль, ему было сорок восемь, его гримировали под глубокого старика. Восемь «Оскаров» и Золотая пальмовая ветвь. Сейчас этот фильм – для гурманов-киноманов. Сейчас ему самому почти восемьдесят.
Девушка на него так пристально смотрела, потому что на нем был слишком старый костюм. Дорогой, да. Дорогой костюм всегда остается дорогим. Но уж очень старый. А «Зоммерберг» – очень дорогой отель. Хотя тоже старинный. Конца XIX века. Бережно сохраняемый в прежнем виде – с резными панелями и мраморными каминами.
Он приехал только на сутки. На большее не было денег.
– Двести восьмой, – сказала девушка, подавая ему ключ.
Из окна был виден залив. У воды был парк. Он вспомнил, как там стояли юпитеры и бегали осветители и гримеры. Сейчас не было никого, только смуглый уборщик граблями разравнивал гравий: был слышен звонко-шаркающий звук.
Он вымыл руки, раскрыл саквояж, достал бутерброды, поел, запил минеральной водой, прежде убедившись, что она бесплатная. То есть входит в цену номера.
Пошел прогуляться.
Людей почти не было. В огромной сквозной двухсветной гостиной мальчик и девочка играли на бильярде. Он сел в кресло и стал ждать, когда к нему придут воспоминания. Но в голове было пусто. Опять захотелось есть. В номере был еще бутерброд. Лучше оставить на вечер.
Вечером к отелю стали подъезжать машины, из них выходили пожилые господа, и дамы тоже. По их разговорам он понял, что это акционеры какой-то компании. Собрание завтра с утра, а сегодня – неформальный ужин.
Он поднялся в номер. Бутерброда не было. Черт! Наверное, он съел его днем.
Он попил воды, прилег на кровать. Было всего восемь вечера. Ах, боже мой! На столике, рядом с телефоном, лежал красивый буклет – про фильм «Последний раз», который снимался в этом отеле.
Если взять этот буклет и пойти к управляющему, сказать, что обронил бумажник, – его бы накормили. Но было стыдно. Особенно стыдно за годы после «Последнего раза». Сначала он был слишком капризен. Потом очень горд. Потом вдруг стал робок. Потом немного играл в театре…
Он долго мылся, пробуя все шампуни. Выпил еще стакан воды и лег спать.
Завтрак входил в стоимость проживания.
Он наложил полную тарелку ростбифа и разных ветчин, на другую тарелку нагрузил салатов. Взял кусок теплого хлеба. Отнес на столик. Вернулся за стаканом сока. Хотел есть медленно, смешивая наслаждение с насыщением, но получилось очень быстро. Теперь горячее. Омлет, сосиски, жареный бекон. Рыба! Как он мог забыть про рыбу – белую, красную и пять сортов сельдей. На десерт – сыры, от пармезана до бри. Потом кофе. На сладкое – маковый торт и клубника в желе.
Поднялся идти, на ходу взял из вазы горстку орехов, отправил в рот.
Закашлялся. Затошнило. Он догадался не бежать в номер, а ринулся на кухню и нагнулся над раковиной. Его вырвало.
Официант помог ему не упасть. Подал полотенце. Проводил до номера.
В номере его вырвало еще раз.
Он выполоскал рот. Полежал на кровати. Умылся. Стало пусто в животе.
Хоть бы сладкого чаю выпить.
Добрел до ресторана. Завтрак закончился, стеклянные двери были закрыты.
Он спустился в парк, подошел к воде, сел на скамью.
– В роли Дирка фон Зандова – Дирк фон Зандов, – успел подумать он.
летают валькирии, поют смычки Победительницы
– Голубушка, я бы с восторгом дала! Но у меня ничего нет, я бедна, как церковная, ха-ха! как театральная крыса, – сказала Нина Карловна. – Денег у меня нет совсем, брошь осталась одна, бабушкина камея… Разве ее отдать? Я мечтала, что меня в ней положат в гроб.
– Ну и мечты у тебя, – сказала Александра Петровна.
– Погоди, я подумаю… Дай минутку подумать. Не вешай трубку.