И в самом деле, на аэроплане Михаила Федоровича нельзя было лететь. Это подтвердил его механик, который ни за что не хотел ремонтировать никуда не годный аэроплан, не желая стать виновником гибели пилота…
Падение под Новгородом стало для Уточкина роковым. Его начали преследовать неудачи, головные боли. Не сложилась и личная жизнь: ушла к другому любимая жена.
Все это сломило психику Сергея Исаевича: в середине июля 1913 года он впервые попадает в петроградскую психиатрическую больницу.
Осенью Уточкин вернулся в Одессу. И здесь нет просвета: жить негде, денег нет, семья распалась, и он оказался никому не нужен.
Махнул в Питер. А что там? Нужда, безденежье, болезни. Друг Уточкина драматический актер Алексей Григорьевич Алексеев писал о тех тяжелых для авиатора днях: «Я встретил его на Невском. Он был еще более порывистый, еще сильнее возбужден. Мысли догоняли и перегоняли одна другую. Вдруг он закричал, заулюлюкал и побежал вперед… смешался с толпой, исчез… Страшно и больно мне стало: значит, довели, доконали его завистники, бюрократы, конкуренты, все те, с кем этот человек, рисковавший не раз жизнью, не умел разговаривать. Мне кажется, что именно теперь, когда этот бесстрашный человек забыт друзьями, встречен равнодушием покровителей и лукаво–вежливым молчанием врагов, теперь всем, кто порывается в высоту, к небу, необходимо было бы сплотиться и прийти на помощь Уточкину… Подумайте только: человек сжег кровь своего сердца и сок своих нервов ради будущего наших детей».
Для лечения нужны были средства, а их не хватало. Друзья Сергея Исаевича обратились в Совет Всероссийского аэроклуба с просьбой помочь авиатору. Совет сжалился и выделил 600 рублей «на возмещение расходов по лечению С. И. Уточкина». Однако деньги скоро кончились, и его перевезли в одесскую больницу, а оттуда… в земскую молдавского села Костюжаны, близ Кишинева.
Условия в больнице были ужасные. Его, знаменитого авиатора, любимца миллионной публики, человека, с которым знакомство считалось за честь даже августейших особ, поместили в… сельскую больницу. Такое отношение еще больше угнетало Сергея Исаевича, незаслуженно унижало. Он пишет брату записку: «Ленька! Добейся свидания со мной и заберешь меня отсюда немедленно куда хочешь. Я простудился, еда ужасная, постель — без брома спать невозможно. Каждое мгновение — страдание. Еще и голод».
Наконец он вышел из больницы, появился в Одессе. Работы нет, средств нет, друзья покинули. На душе — тоска беспросветная, жизнь — нищета… Душевное состояние Уточкина точно передал его друг, знаменитый борец и авиатор Иван Заикин: «В Одессе Сергей Исаевич пришел ко мне изможденный, нервный. Я любил его за энергию, за смелость в полетах, это был один из первых соколов нашей русской авиации. Теперь он был слабым физически и душевно человеком…
— Да, Ваня, авиация требует больших капиталов и государственного масштаба, — сказал он. — Частным предпринимателям в ней не должно быть места. А мы с тобой даже не предприниматели, ибо мы — нищие, всего лишь проповедники авиации за свой риск, за свою совесть. Как умели, так и послужили мы благородному делу — внедрению в русскую жизнь авиации. И вот за это мне, нищему и бездомному, — Уточкин печально усмехнулся, — город Одесса дает обед, комнату. Прежние друзья не желают встречаться со мной. Кажется, пошел бы и бросился в море, и тем бы дело и кончилось, но я этого не смогу сделать. Я уеду в Петербург, может быть, там пригожусь для любимого дела».
Но в Петербурге его ждало горькое разочарование. К кому он ни обращался, никто не брал его на работу. Пробует устроиться на авиационные заводы — и везде отказ.
— А между тем я был готов работать надсмотрщиком, рабочим, — горько сетовал он корреспонденту. — Наверное, клеймо безумца умрет вместе со мной и никакими доказательствами я не реабилитирую себя.
Летом 1915 года Уточкин пытается попасть в Зимний дворец к царю. Требует доложить о визите известного русского авиатора, «желающего высказать полезные для отечества идеи», — его грубо выпроваживают. Обращается с письмом к генерал–инспектору воздухоплавания и авиации великому князю Александру Михайловичу. В нем он хотел изложить «доктрины, которые можно приложить для использования неба в военных целях». Ему не ответили.
И все–таки Уточкину чуть–чуть повезло. От болезни оправился. Наконец, его зачислили в автомобильно–авиационную дружину, присвоили воинское звание «прапорщик».
Да порадоваться всему этому ему было не суждено. Он простудился, схватил воспаление легких. Под новый, 1916‑й год по старому стилю, 31 декабря, он скончался от кровоизлияния в мозг. Похоронили его с почестями на Никольском кладбище Александро — Невской лавры.
Погасла звезда Уточкина. Ушел из жизни, по словам русского писателя Александра Куприна, который дружил с авиатором долгие годы, «вечный искатель, никому не причинивший зла и многих даривший радостями».
А бабушка моя все вспоминала Уточкина, а я ребенком смотрел на небо и воображал самолетик в виде уточки, или показывал на самолет, пролетающий над нашим домом и кричал: «Смотри, бабушка, Уточкин летит…». Так и я, дитя семидисятых, жил этими первыми пилотами, которые заглянули в мое детство из дымчатых давних годов…
Глава четвертая " Боже, царя храни…»
— Бабушка рассказывала, — продолжает вспоминать Борис Кригер, и о своих детских переживаниях… Чувство, что прошлое сосуществует где–то и теперь, совместно с настоящим, связано, по–видимому, с тем, что оно действительно остается существовать в нас. До поры до времени, до поры до времени… Ни молодые наши родители, ни недоигранные детские игры — ничего не пропало. Оно живет и теплится в нас. Пока мы заняты будущим или азартно увлечены происходящим, эти воспоминания как будто бы забыты и отсутствуют… Но с возрастом они отвоевывают всё больше места в наших мыслях и снах. Вот почему жизнь кажется столь многопластовой, вот почему нам все время кажется, что ничего не ушло, все осталось и дожидается своей очереди быть досказанным, доигранным, доосознанным. И эта недосказанность всегда живет в самых что ни на есть хрупких мелочах.
Моя бабушка как–то до картинной точности описывала красный диван в деревне, на котором она года в четыре, а может, в семь, проплакала пятно, чтобы родители не оставляли ее там у родственников. Ее не оставили, но как через 80 лет ей ярко помнился этот диван и то, что лаяли собаки! И эти собаки, и этот диван продолжают существовать уже в моей жизни, путь несколько видоизмененные, но в сущности всё те же, вот уже больше ста лет после этих детских слез, проплакавших пятно…
Мы даже в малой мере недооцениваем, в какой огромной степени влияют на нас эти мелочи прежних эпох… Бабушкины погромы руководили всей жизнью моей, ее внука, и я до сих пор бегу и прячусь, страшась грубого стука в дверь по ночам, и мой сынишка, наверное, тоже будет немного бояться, и так сквозь поколения идет эта страшная память, о звериных уродах, громящих наши дома… Я думаю, что антисемитизм зиждется именно на звериной основе… Как и любой биологический вид, люди расщепляются на расы, которые угрожают при долгой изоляции отпасть от основного вида… Конечно, в современном глобальном царстве такого не случится, но живет в некоторых людях буквально физиологическая потребность уничтожать чужака… и в этом и есть неискоренимость и сила антисемитизма, как и любой другой разновидности расовой нетерпимости…
— Думаю, мои родители, — вспоминает Жанна Кригер, — познакомились задолго до того, как стали супругами. Может быть, еще на школьной скамье. Потом оба они закончили гимназию. Дальше их пути временно разошлись.
— О гимназии бабушка рассказывала немного, — добавляет Борис Кригер, — разве что маленькие мелочи, что завтрак стоил две копейки и что от уроков по «Божьему Слову» ее освобождали, и она гуляла, пока другие учились. Однако когда государь–император проезжал Кишинев, бабушку тоже включили в хор гимназисток, и она пела «Боже, царя храни…» Я помню ее, старенькую, стоящую в моей комнате и поющую для меня эту запретную в коммунистическую пору старую мелодию, которая тогда значила для России так много…
Боже, царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь православный.
Боже, царя храни!
Боже, Царя храни!
Славному долги дни
Дай на земли!
Гордых смирителю:
Слабых хранителю,
Всех утешителю -
Все ниспошли!
Перводержавную
Русь Православную,
Боже, храни!
Царство ей стройное,
В силе спокойное, —
Все ж недостойное,
Прочь отжени!
О, провидение,
Благословение
Нам ниспошли!
К благу стремление,
Благословение
Нам ниспошли!
К благу стремление,
В счастье смирение,
В скорби терпение
Дай на земли!
Конечно, она не помнила всех слов, но как странно было это смешение чувств в бабушке–еврейке, чуть не погибшей в погромах, всю жизнь замужем за ярым коммунистом дедушкой, который умер за пять лет до моего рождения, поющей «Боже, царя храни…» с наворачивающимися слезами на изничтоженные катарактой потускневшие глаза. Она пела свое детство, и снова перед ней проходил поезд с государем–императором, дул ветерок, и они, юные гимназистки, пели величественные слова в честь великого властителя всея Руси… Эти сумасшедшие сочетания чувств знакомы и нашему поколению вечных изгоев, для которых Россия навсегда осталась страной нашего детства и юности, и которую мы любим, несмотря на все ее убожество и неизбывную ненависть к нам…
Мы не знаем точно, когда именно бабушка участвовала во встрече государя–императора, но вполне возможно, что это было в 1914 году… Наверное, это было 3‑го июня; до начала Первой мировой войны оставалось чуть меньше двух месяцев, а вместе с ней и до конца всей довоенной России (эта война длилась 4 года 3 месяца и 10 дней (с 1 августа 1914 по 11 ноября 1918 года).
Вот что пишет об этом дне посещения Кишинёва сам Николай II в своем дневнике:
3‑го июня. Вторник. 1914 год.
Простояли полночи на месте и прибыли в Кишинев в 9Ґ жарким утром. По городу ехали в экипажах. Порядок был образцовый. Из собора с крестным ходом вышли на площадь, где произошло торжественное освящение памятника Имп. Александру I в память столетия присоединения к России Бессарабии. Солнце пекло сильно. Принял тут же всех волостных старшин губернии. Затем поехали на прием к дворянству; с балкона смотрели на гимнастику мальчиков и девочек. Оттуда был красивый вид на окрестность города. На пути к станции посетили земский музей. В час 20 мин. уехали из Кишинева.
Завтракали в большой духоте. В 3 ч. остановились в Тирасполе, где сделали смотр 14‑й и 15‑й арт. бригадам, 4‑му стр. арм. дивизиону, 8‑му морт. арт. див., 8‑му драг. Астраханскому полку и 8‑му конно–артил. дивизиону. Принял две депутации и сел в поезд, когда начался освежительный дождь. В вагонах стало легче дышать. До вечера читал бумаги.
Глава пятая Первая Мировая Война
— В 1914 году папа ушел добровольцем в царскую армию, ему тогда было 18 лет, — вспоминает Жанна Кригер. Что это была за война? Это был первый военный конфликт мирового масштаба, в который были вовлечены 38 из существовавших в то время 59 независимых государств. Около 73,5 миллиона человек были мобилизованы; из них убиты и умерли от ран 9,5 миллионов, более 20 миллионов ранены, 3,5 миллиона остались калеками.
Поводом к Первой мировой войне послужило убийство 15 (28) июня 1914 года в Сараево (Босния) сербскими националистами наследника австро–венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. Германия решила использовать благоприятный момент для развязывания войны. Под давлением Германии Австро — Венгрия 10 (23) июля предъявила Сербии ультиматум и, несмотря на согласие сербского правительства выполнить почти все его требования, 12 (25) июля разорвала с ней дипломатические отношения, а 15 (28) июля объявила ей войну. Столица Сербии Белград подверглась артиллерийскому обстрелу. Россия 16 (29) июля начала мобилизацию в пограничных с Австро — Венгрией военных округах, а 17(30) июля объявила всеобщую мобилизацию. Германия 18 (31) июля потребовала от России прекратить мобилизацию и, не получив ответа, 19 июля (1 августа) объявила ей войну. 21 июля (3 августа) Германия объявила войну Франции и Бельгии; 22 июля (4 августа) войну Германии объявила Великобритания, вместе с которой в войну вступили ее доминионы — Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южно — Африканский Союз и крупнейшая колония Индия. 10 (23) августа Япония объявила войну Германии. Италия, формально оставаясь в составе Тройственного союза, 20 июля (2 августа) 1914 года объявила о своем нейтралитете.
Поиск причин войны ведет к 1871 году, когда завершился процесс объединения Германии и гегемония Пруссии была закреплена в Германской империи. При канцлере О. фон Бисмарке, который стремился возродить систему союзов, внешняя политика германского правительства определялась стремлением добиться доминирующего положения Германии в Европе. Чтобы лишить Францию возможности отомстить за поражение во франко–прусской войне, Бисмарк попытался связать Россию и Австро — Венгрию с Германией секретными соглашениями (1873). Однако Россия выступила в поддержку Франции, и Союз трех императоров распался. В 1882 году Бисмарк усилил позиции Германии, создав Тройственный союз, в котором объединились Австро — Венгрия, Италия и Германия. К 1890 году Германия вышла на первые роли в европейской дипломатии.
Франция вышла из дипломатической изоляции и в 1891–1893 годах. Воспользовавшись охлаждением отношений между Россией и Германией, а также потребностью России в новых капиталах, она заключила с Россией военную конвенцию и договор о союзе. Русско–французский союз должен был послужить противовесом Тройственному союзу. Великобритания пока стояла в стороне от соперничества на континенте, однако давление политических и экономических обстоятельств со временем заставило ее сделать свой выбор. Англичан не могли не беспокоить царившие в Германии националистические настроения, ее агрессивная колониальная политика, стремительная промышленная экспансия и, главным образом, наращивание мощи военно–морского флота. Серия относительно быстрых дипломатических маневров привела к устранению различий в позициях Франции и Великобритании и заключению в 1904 году так называемого сердечного согласия (Entente Cordiale). Были преодолены препятствия на пути к англо–русскому сотрудничеству, а в 1907 году было заключено англо–русское соглашение. Россия стала участником Антанты. Великобритания, Франция и Россия образовали союз «Тройственное согласие» (Triple Entente) в противовес Тройственному союзу. Тем самым оформился раздел Европы на два вооруженных лагеря.
Одной из причин войны стало повсеместное усиление националистических настроений. Формулируя свои интересы, правящие круги каждой из европейских стран стремились представить их как народные чаяния. Франция вынашивала планы возвращения утраченных территорий Эльзаса и Лотарингии. Италия, даже находясь в союзе с Австро — Венгрией, мечтала вернуть свои земли Трентино, Триест и Фиуме. Поляки видели в войне возможность воссоздания государства, разрушенного разделами XVIII века. К национальной независимости стремились многие народы, населявшие Австро — Венгрию. Россия была убеждена, что не сможет развиваться без ограничения германской конкуренции, защиты славян от Австро — Венгрии и расширения влияния на Балканах. В Берлине будущее связывалось с разгромом Франции и Великобритании и объединением стран Центральной Европы под руководством Германии. В Лондоне полагали, что народ Великобритании будет жить спокойно, лишь сокрушив главного врага — Германию.
Напряженность в международных отношениях была усилена рядом дипломатических кризисов — франко–германским столкновением в Марокко в 1905–1906 годах; аннексией австрийцами Боснии и Герцеговины в 1908–1909‑х; наконец, Балканскими войнами 1912–1913 годов. Великобритания и Франция поддерживали интересы Италии в Северной Африке и тем самым настолько ослабили ее приверженность Тройственному союзу, что Германия практически уже не могла рассчитывать на Италию как на союзника в будущей войне.
После Балканских войн против австро–венгерской монархии была начата активная националистическая пропаганда. Группа сербов, членов конспиративной организации «Молодая Босния», приняла решение убить наследника престола Австро — Венгрии эрцгерцога Франца Фердинанда. Возможность для этого представилась, когда тот вместе с женой отправился в Боснию на учения австро–венгерских войск. Франц Фердинанд был убит в городе Сараево гимназистом Гаврило Принципом 28 июня 1914 года.
Намереваясь начать войну против Сербии, Австро — Венгрия заручилась поддержкой Германии. Последняя считала, что война примет локальный характер, если Россия не станет защищать Сербию. Но если та окажет помощь Сербии, то и Германия будет готова выполнить свои договорные обязательства и поддержать Австро — Венгрию. В ультиматуме, предъявленном Сербии 23 июля, Австро — Венгрия потребовала допустить на территорию Сербии свои военные формирования, чтобы совместно с сербскими силами пресекать враждебные акции. Ответ на ультиматум был дан в оговоренный 48-часовой срок, но он не удовлетворил Австро — Венгрию, и 28 июля она объявила Сербии войну. С. Д. Сазонов, министр иностранных дел России, открыто выступил против Австро — Венгрии, получив заверения в поддержке со стороны французского президента Р. Пуанкаре. 30 июля Россия объявила о всеобщей мобилизации; Германия использовала этот повод, чтобы 1 августа объявить войну России, а 3 августа — Франции. Позиция Великобритании по–прежнему оставалась неопределенной в силу ее договорных обязательств по защите нейтралитета Бельгии. В 1839 году, а затем во время франко–прусской войны Великобритания, Пруссия и Франция предоставили этой стране коллективные гарантии нейтралитета. После вторжения немцев 4 августа в Бельгию Великобритания объявила войну Германии. Теперь все великие державы Европы были втянуты в войну. Вместе с ними в войну были вовлечены их доминионы и колонии.