К мясу Генри открыл дюжину бутылок «Шато лафит Ротшильд» 1955 года.
Ронни предложил Мелоди Стросс заключить пари, что Карл проведет в тюрьме не больше десяти лет. Ронни утверждал, что судья Чемберлен известный либерал. Мелоди поставила десять долларов на то, что дадут пятнадцать лет. Но оба согласились, что «Шато лафит» лучшее вино, какое им приходилось пить.
Брайони не досидела до конца ужина, еще до десерта у нее закрылись глаза, и она уснула, положив голову на стол. Генри отнес ее в спальню и уложил в постель. Он сидел рядом с ней и гладил по голове, пока она не уснула вторично, только тогда он присоединился к гостям. Едва он вышел, Куки по черной лестнице пробралась в спальню Брайони с большой чашкой шоколадного мороженого. Брайони нашла в себе достаточно сил, чтобы проснуться и съесть мороженое.
На следующее утро в восемь часов Бронзо Барнс отвез Брайони в школу. Генри хотел, чтобы она побыстрее вернулась к нормальной жизни. Он устроил для нее долговременные консультации и долго разговаривал с директором школы и учителями Брайони. Он был доволен тем, что сделал все возможное, чтобы помочь ей пережить бурю и вернуться к спокойной жизни. Его предупредили, что понадобится много времени, но он верил в силу характера дочери и в ее зрелость.
Сам Генри в десять утра, пылая гневом и жаждой мести, отправился в суд. Ровно в десять судебный пристав призвал суд к порядку.
Генри Бэннок сидел вместе с Ронни Бантером на своем обычном месте в первом ряду.
Два надзирателя в мундирах ввели Карла Питера Бэннока. Он был в наручниках и кандалах, бледен, небрит и немыт. Под его налитыми кровью глазами залегли темные круги. Он умоляюще посмотрел через зал суда на Генри.
Лицо Генри оставалось холодным и гневным. Он долго смотрел Карлу в глаза. Карл неуверенно улыбнулся, и его губы дрогнули. Генри намеренно отвернулся от него, отвергая полностью и окончательно.
Карл, ссутулившись и шаркая, прошел по залу и остановился перед судьей Чемберленом.
– Обвиняемый, вы слышали вердикт жюри. Можете ли вы что-нибудь сказать ради смягчения приговора, который будет вам объявлен?
Карл посмотрел на свои ножные кандалы.
– Я сожалею, что причинил боль отцу и другим членам моей семьи. И постараюсь любым способом загладить свою вину.
– Это все, что вы хотите сказать?
– Да, судья. Мне очень жаль.
– Суд учитывает ваше раскаяние для смягчения приговора, – сказал судья Чемберлен и посмотрел на лежащие перед ним документы. Потом поднял голову.
– Оглашается приговор.
По обвинению в нравственном растлении несовершеннолетних я приговариваю вас к пяти годам заключения в федеральном исправительном заведении.
По обвинению в инцесте я приговариваю вас к шести годам заключения в федеральном исправительном заведении.
По обвинению в причинении умышленного насилия и тяжких телесных повреждений я приговариваю вас к шести годам заключения в федеральном исправительном заведении.
По обвинению в сексуальном насилии я приговариваю вас к пятнадцати годам заключения в федеральном исправительном заведении.
По обвинению в сексуальном насилии над несовершеннолетними я приговариваю вас к двадцати годам заключения в федеральном исправительном заведении.
Путем сложения наказаний и поглощения меньших сроков большим вы приговариваетесь к двадцати годам тюрьмы и должны провести в заключении не менее пятнадцати лет.
Судья Чемберлен выжидательно посмотрел на Джона Маршиуса. Маршиус поднялся.
– Ваша честь, прошу разрешить направить в Верховный суд апелляцию.
– Апелляция разрешена, – сказал судья Чемберлен. – Однако осужденный из зала суда отправится в тюрьму в Хантсвилл, где будет ожидать решения, а оттуда по месту отбытия наказания.
Он взглянул на надзирателей.
– Джентльмены, пожалуйста, исполняйте свои обязанности.
Надзиратели с обеих сторон взяли Карла за руки и повели к лестнице. Под звяканье кандалов он стал подниматься.
– Встать! – сказал судебный пристав.
Генри и Ронни задержались в зале суда.
– Могло быть и больше, – высказал свое мнение Ронни. – Я наделся на самое малое двадцать пять лет. Но пятнадцать тоже неплохо. По крайней мере на этот срок ты избавился от ядовитого семени, отравлявшего твою семью.
– А я вот думаю, – мрачно сказал Генри, – действительно ли все кончилось и мы с моими девочками видели это извращенное животное в последний раз?
* * *Фургон подогнали к задней стене здания суда, выходящей в огороженный охраняемый двор. Заднюю дверь машины открыли, чтобы впустить Карла Бэннока. Сиденья по обоим бортам были оклеены надписями «ТОКС – ОИЗ», что означало «Техасское отделение криминального суда» и «Отдел исправительных заведений». Карла завели внутрь и приковали ножные кандалы к металлическим кольцам в полу у него между ступнями. Дверь захлопнули, заперли на замок, и фургон отправился в семидесятипятимильное путешествие в Хантсвилл, в исправительный центр.
Исправительная тюрьма «Холидей» – это квадратное бетонное здание высотой четыре этажа, с окнами, забранными прочными решетками. Тюрьму охраняют сторожевые вышки, она обнесена тремя рядами колючей проволоки. В каждых из трех ворот фургон проходил тщательный досмотр. Когда он добрался до главного здания, кандалы с Карла сняли и надзиратели провели его через несколько арок металлоискателей в приемное помещение.
Там его документы снова проверили, и имя, а также все особые приметы внесли в базу. Затем сержант за письменным столом подписал документ о приеме заключенного. Два новых надзирателя приняли Карла у тех, что его привезли. Через другую управляемую на расстоянии дверь его провели в главное помещение для новоприбывших. Все его личные вещи, в том числе золотое кольцо, бумажник и золотые часы «Ролекс», а также гражданскую одежду у него отобрали. Все это было переписано и снабжено ярлычками. Когда надзиратель дал ему на подпись журнал регистрации, он достал из бумажника Карла десятидолларовую банкноту и отдал ему.
– Зачем это? – спросил Карл.
– Ты сексуальный преступник. Это для покупки необходимых туалетных принадлежностей.
– При чем тут мой приговор?
– Узнаешь.
Надзиратель криво усмехнулся.
Он отвел Карла к парикмахеру, где его остригли наголо. Парикмахер отступил, восхищаясь своей работой.
– Прекрасно! – сказал он. – Парням в Холлоуэе ты понравишься, малыш.
Потом надзиратели отвели его в душ. Оттуда, голый и мокрый, он отправился к портному, который через щель в двери протянул ему тюремную одежду: белую футболку и подштанники, мешковатую белую хлопчатобумажную куртку, брюки и белые матерчатые туфли без шнурков.
Его провели через очередную арку металлоискателя, отвели в одиночную камеру в длинном ряду таких же помещений и заперли. Вся обстановка состояла из напольного унитаза, на котором приходилось сидеть на корточках, и деревянной койки, крепко привинченной к полу и боковой стене. Одно одеяло, никакого матраца. Позже через окошко в двери ему передали обед: миску водянистого супа и кусок хлеба.
На другое утро его вывели из камеры и отвели в допросную, где за стальным столом его ждали три работника исправительного заведения.
– Карл Питер Бэннок. Верно? – не поднимая головы, спросил человек, сидевший посередине.
– Да, – ответил Карл.
– Сэр, – поправил его спрашивавший.
– Сэр, – покорно повторил Карл.
– Приговор – от пятнадцати лет, верно?
– Да, сэр.
– Сексуальное насилие и педофилия. Верно?
– Да, сэр, – сказал Карл сквозь стиснутые зубы.
– Его надо определить в отделение Холлоуэя для тех, у кого большие сроки, – предложил другой член тройки.
Старший сказал:
– Отправим его на шестой этаж, там долгосрочники до него не доберутся.
– Единственное место, где они до него не доберутся, это небо, а туда этот красавчик вряд ли попадет, – усмехнулся третий, и все засмеялись.
В тот же день еще один фургон с теми же буквами «ТОКС – ОИЗ» отвез Карла на двадцать миль южнее, в исторический хлопковый рабовладельческий пояс, где в мрачной, унылой местности стояла тюрьма Холлоуэй, массивный бетонный памятник человеческому позору.
Ее охраняли еще строже, чем исправительный центр. Фургону потребовалось двадцать минут, чтобы проехать три пары ворот в изгороди из колючей проволоки и остановиться у входа в отделение приема заключенных. Прошло еще двадцать пять минут, прежде чем с Карла сняли наручники и ножные кандалы и подняли с первого этажа на шестой – конечный пункт назначения.
Из лифта его провели по короткому коридору к зеленой двери с надписью «Кабинет старшего надзирателя шестого уровня». Один из надзирателей постучал, в ответ изнутри послышался приглушенный рев. Надзиратель открыл дверь и ввел Карла в кабинет. Старший надзиратель сидел за письменным столом. К его форменной рубашке была прикреплена табличка с именем – Лукас Хеллер.
Стул его раскачивался на двух задних ножках, а ноги Хеллера в ботинках лежали на столе. Он с грохотом позволил стулу встать на все четыре ножки и сам встал. Хеллер был высоким, худым, с покатыми плечами. Остатки светлых редеющих волос были зачесаны на лоб. Уши были чересчур велики для длинного бледного лица. Глаза тоже бледные, водянистые, кончик носа розовый, ноздри влажные от насморка. Два передних верхних зуба выступали вперед, придавая ему вид анемичного кролика.
В правой руке он держал хлыст для верховой езды. Хеллер медленно вышел из-за стола и на длинных журавлиных ногах обошел Карла кругом. Влажно чихнул, вытянул руку с хлыстом и погладил ягодицы Карла кожаной нашлепкой на конце хлыста. Карл от неожиданности вздрогнул, а Лукас снова чихнул и захихикал, как девчонка.
– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Ты здесь быстро впишешься. – Он подмигнул одному из надзирателей. – Отличное попадание. Очко, понял?
– Да, понял, начальник.
Надзиратель захохотал.
Лукас остановился перед Карлом и сел на край стола.
– У тебя есть десять долларов для необходимых туалетных принадлежностей, красавчик Бэннок?
– Да, начальник.
– Давай сюда.
Лукас протянул руку и щелкнул пальцами. Карл порылся в кармане белых брюк и вытащил скомканную банкноту. Лукас взял ее. Потом прошел за свой стол и открыл один из ящиков. Достал оттуда большую пластиковую бутылку и по поверхности стола двинул ее к Карлу.
– Держи.
Карл взял бутылку и посмотрел на этикетку.
– «Натуральное масло макассар. Питает волосы», – прочел он и удивился. – Что мне с ним делать, начальник?
– Узнаешь, когда придет время, – заверил Лукас. – Держи его под рукой. – Потом он посмотрел на надзирателя. – Проверили этот кусок добра?
– Все здесь, шеф.
Надзиратель положил перед ним на стол регистрационный журнал, и Лукас расписался в нем.
– Ладно, парни. Уводите.
Карла провели назад по коридору, через очередную массивную дверь в длинную галерею из темно-серого бетона и множества стальных дверей. Сводчатый потолок над головой покрывало бронированное стекло. Через стекло спускались треугольные столбы солнечного света, кишащие пляшущими пылинками. По обе стороны галереи тянулись длинные ряды камер, забранные стальными решетками. За решетками неясные фигуры держались за прутья или притаились в глубине, разглядывая Карла, которого вели мимо. Некоторые выкрикивали издевательские приветствия или свистели, тянули через решетку руки и делали непристойные жесты.
Лукас остановился перед последней камерой в ряду и электронным ключом открыл дверь.
– Добро пожаловать в 601-ю. Номер для новобрачных.
Лукас улыбнулся и велел ему заходить. Когда Карл переступил порог, дверь за ним закрыли. Лукас и его свита отправились назад по коридору, не оглянувшись.
Карл сел на единственную койку и осмотрел камеру 601. Она была больше, чем его камера в тюрьме предварительного заключения. Единственное усовершенствование – маленькая раковина для умывания рядом с напольным унитазом и стул за голым столом. Вся мебель прикована к полу, чтобы ее нельзя было использовать как оружие.
Таков был его дом на ближайшие пятнадцать лет, и в душе Карла что-то дрогнуло.
В шесть часов вечера прозвенел звонок, и Карл по примеру других заключенных подошел к двери. Все камеры одновременно открылись, и заключенные вышли в коридор.
По приказу вооруженных надзирателей, стоящих на стальных дорожках высоко над ними, они повернулись и цепочкой прошли по коридору в столовую в другом конце галереи. Когда заключенный проходил мимо двери в кухню, один из кухонных работников подавал ему через окошко маленький пластмассовый поднос. Ужин состоял из чашки супа, еще одной чашки с тушеной бараниной и круглого белого хлебца. Карл уселся за один из голых стальных столов, но никто из заключенных к нему не присоединился. Все рассаживались группами по этнической принадлежности. Некоторые явно говорили о Карле, но он не мог разобрать, что именно, и потому не обращал на них внимания. Он с горечью говорил себе, что у него впереди много лет, чтобы найти свое место в этом извращенном обществе.
На еду дали двадцать минут, потом надзиратели погнали их обратно.
Камеры закрывали ровно в семь тридцать. Карл навзничь лег на койку, скрестив ноги и подложив руки под голову. Он очень устал. День был полон тревоги и неуверенности. Но ужин оказался съедобным, и Карлу очень хотелось, чтобы на ночь выключили яркие дуговые лампы под потолком камеры. Однако надзиратели предупредили его, что такого не бывает.
Постепенно он осознал, что голоса заключенных вокруг него стихли, сменившись выжидательным шепотом и смешками. Карл сел и через решетку посмотрел в длинную галерею, но поле его зрения было ограничено, и он не видел, почему изменилось настроение других обитателей шестого уровня.
Потом он снова сел и спустил ноги с койки, потому что услышал приближающийся по коридору топот множества ног. В поле его зрения появился старший надзиратель Лукас Хеллер. В руке он по-прежнему держал хлыст. Хеллер был в форменной фуражке и отглаженном мундире.
– Заключенный, встать! – приказал он.
Карл встал.
– Как тебе нравится твой первый вечер в Холлоуэе, Бэннок?
– Все в порядке, сэр.
– Ужин нормальный?
– Никаких жалоб, начальник.
– Скучаешь?
– Нет, начальник.
– Жаль, Бэннок. Потому что я привел несколько хороших парней, чтобы они составили тебе компанию. Некоторые из них просидели здесь по двадцать лет и больше и адски соскучились. Ведь все это время у них не было женщины. Могу сказать, что они чертовски горячи!
Карл почувствовал, как у него по коже поползли мурашки. Он слышал определенные шутки и сплетни, но хотел верить, что это неправда и с ним такое никогда не случится. Но за Лукасом стояли незнакомые ему люди.
– Позволь представить тебе мистера Джонни Конго.
Лукас положил руку на плечо стоявшего с ним рядом человека. Лукас был высок, но, чтобы сделать это, ему пришлось поднять руку на высоту своей головы. Джонни казался высеченным из антрацита, голова круглая и гладкая, как пушечное ядро. На нем были только футболка и трусы, и Карл видел, что его конечности подобны стволам черного дерева: сплошные мышцы и кости, ни капли жира.
– Мистер Конго приговорен к смертной казни и сидит внизу, ждет решения по его апелляции в Верховный суд. Он с нами уже восемь лет и пользуется в Хэллоуэе большим уважением, поэтому у него особые права на посещение.
Лукас протянул руку ладонью вверх, и Конго положил в нее двадцатидолларовую банкноту. Лукас благодарно улыбнулся и нажал на кнопку. Дверь открылась.
– Вперед, мистер Конго. Не торопитесь, у вас сколько угодно времени, наслаждайтесь.
Конго вошел в камеру, а остальные столпились у решетки, отталкивая друг друга, чтобы лучше видеть, и улыбаясь в ожидании.
– У тебя есть макассаровое масло, белый? – спросил Конго у Карла. – Тридцать секунд на то, чтобы смазаться и встать на колени, иначе я войду на сухую.
Карл попятился от него. От ужаса он потерял дар речи и забормотал:
– Нет. Нет, отстань.
Камера была маленькая; тремя гигантскими шагами Конго загнал Карла в угол. Он схватил его за руку. И небрежным поворотом запястья бросил на койку.
– Снимай штаны, белый. Давай сюда масло.
Тут Конго сам увидел бутылку с маслом на полке над раковиной, куда ее поставил Карл. Он взял ее и отвинтил крышку. Вернулся к койке. Карл свернулся в клубок, поджав колени к подбородку. Конго повернул Карла лицом вниз, потом встал коленом ему на спину между лопатками и содрал с него брюки. Высоко поднял бутылку и вылил половину ее содержимого между ягодицами Карла.
– Готов ты или нет, я иду, – сказал он, пристраиваясь за Карлом.
– Нет… – произнес Карл и закричал. Это был звук невероятной боли. Все ожидающие передавали Лукасу плату за вход, как зрители на футболе, и столпились в камере за парой на койке. У всех голоса охрипли от похоти и возбуждения. Один из них закричал:
– Вперед, Конго! Вперед, вперед, вперед!
Остальные подхватили припев:
– Вперед, Конго, вперед!
Неожиданно Конго выгнул спину, запрокинул голову и заревел, как лось в период гона. Человек, стоявший за ним, помог ему встать и сразу занял его место. Карл снова закричал.
– Боже, как сладко он поет! – сказал третий в очереди.
К тому времени как место над Карлом занял пятый, крики затихли. Последний, уходя, печально покачал головой:
– Парни, он, кажется, помер.
Конго отдыхал на койке рядом с Карлом. Но вот он встал и сказал:
– Нет, еще дышит. А если дышит, может и любовью заняться.
И снова встал за Карлом.
Пригласили доверенного санитара из больницы. Тот проверил пульс Карла под подбородком, на сонной артерии.