Сежес не отвечала, Император слышал только её дыхание.
— Сперва я заподозрил в покушении именно Семицветье. Потом пришёл к выводу, что это — дело рук Дану. Но потом… потом, когда возвращался мыслями к самому началу всего, подумал, что без помощи из Орденов Дану, стоявших на самом краю истребления, это никогда бы неудалось.
— Мой повелитель действительно хочет поворошить старое? — наконец отозвалась Сежес. — Вы же сами недавно говорили, что порой бывает лучше просто похоронить прошлое. Похоронить, может — вбить осиновый кол, что, по народным поверьям, так действенен против вампиров. Радуга в своё время наделала много всего, мой Император. Я — тоже. Я небезгрешна. Не могу сказать, что совесть моя чиста, а на руках нет невинной крови. Я отдавала приказы… всякие приказы. Человеческие жертвоприношения — в тайне от всех. Контроль за нобилитетом — через их детей, которых мы забирали из семей…
— Но ведь не только благородное сословие способно к магии, верно?
— Ну, конечно же, — даже с некоторым раздражением отозвалась чародейка. — «Голубая кровь» магов — такая же выдумка, как и многое другое. Иначе откуда бы взялись многочисленные колдуны и чародейки, что называется, «из народа»?
— Так всё-таки, те покушения…
— Не знаю, мой Император. Могу лишь поклясться, что сама не отдавала такого приказа. За другие Ордена поручиться не могу. Погибший Арк вообще устроил потрясающую интригу, которая, в случае удачи, дала бы ему несказанную, невообразимую власть.
— Сеамни рассказывала. А что, неужто идея овладеть Деревянным Мечом доселе не приходила в голову никому из Семи Орденов?
— Мы мало что знали о нём тогда, — призналась Сежес. — Туманные пророчества Дану, больших любителей страшных и запутанных предсказаний, ничего больше.
— Как же узнал Арк?
— Клянусь, не ведаю, мой Император. Может, с помощью Нерга?
— А Драгнир? Алмазный Меч? Как он очутился у гномов? И почему это оказалось так замечательно совпавшим с налётом Дану?
— Я старалась не задавать себе этих вопросов, мой Император. Слишком многое требовало моего немедленного вмешательства после. А что же до покушений… Повелитель, я мечтала, что смогу примирить вас и Радугу. Что Семь Орденов станут другими, как и императорская власть…
— Семь Орденов станут другими, — жёстко отрезал Император. — По-другому и быть не может. Открытыми для всех, у кого есть способности, — во-первых. Подвластными правителю Империи — во-вторых…
— Мой повелитель, — мягко остановила его Сежес. — Быть может, строить подобные планы несколько, гм, преждевременно? Мы сидим в подземной каменной клетке, и…
— Мы выберемся отсюда, — последовал непреклонный ответ. — И одолеем козлоногих. И закроем Разлом. Если не верить в это, то и жить тогда не стоит.
— Завидую вере моего Императора.
— А ты всё-таки ушла от ответа, Сежес. От ответа на мой самый первый вопрос.
— Не надо ворошить прошлое, повелитель, — теперь и в голосе волшебницы прорезалась твёрдость.
Император усмехнулся.
— Значит, помогали… наверное, не ты сама и не твой Лив. Но — кто-то, где-то, как-то… Может, вы тогда бы и не допустили моей гибели, она вам на тот момент была не очень выгодна. Запугать, чтобы и головы не мог поднять, увести лучшие войска из столицы…
Чародейка молчала.
— Однако, — Император потянулся. Тщательно смазанные сочленения доспехов нигде не скрипнули, — пожалуй, пока лучше и впрямь помолчать. Чтобы горло зря не пересыхало.
…Но долгого молчания не выдержала уже Сежес. И принялась тихонько рассказывать о себе, о детстве в Орденском замке — её родители были магами Лива, как и она сама. О рано проснувшихся способностях, о том, чему она становилась свидетелем, как старшие, думая, что четырёхлетняя кроха ещё ничего не понимает, говорили о человеческих жертвах, о выведении новых чудовищ, о Смертном Ливне (хорошо, ибо помогает держать Империю в повиновении), о том, что простолюдины всё чаще и чаще обнаруживают способности к магии, а это недопустимо; что казни-аутодафе таких самозванных магов дают мощный выброс силы, чем пользуются все без исключения Ордена Семицветья…
— Так вот почему вам это было нужно… — проронил внимательно слушавший Император.
— Не «вам», повелитель. «Им». Я больше не часть той старой Радуги. Отреклась от неё, когда решила идти за моим Императором.
— А твои родители — они живы?
— Да, — последовал ответ, и правитель Мельина невольно удивился. Сежес оставалась неизменной всё время, сколько он себя помнил, — ослепительно-красивой черноволосой женщиной, она словно не имела возраста, но казалась старой, чуть ли не древней. Хотя что ж тут удивительного — если Сежес могла отсрочить свою собственную старость, то почему это не могли её родители?
— У меня и дочь есть, притом — в брачном возрасте, — сварливо напомнила чародейка. — Уж не решил ли повелитель, что мне — лет полтораста?
Император усмехнулся.
— От магов всего можно ожидать. Где же сейчас твои отец и мать, Сежес, где твой муж?..
— Родители вместе с мятежниками, — неожиданно прямо ответила чародейка, — а муж… мужа у меня никогда не было, повелитель. Только отец моей дочери. Мы встретились и разошлись. Девочка осталась у меня.
— Где же она теперь?
— В Мельине. С Клавдием. Я не случайно упоминала её, когда говорила о свадьбе…
Беседы прерывались, Император откупоривал фляжку, позволяя женщине сделать глоток воды, которую следовало экономить.
Потом они забылись сном, кратким и не принёсшим облегчения. Вокруг по-прежнему царила мёртвая тишина, ни звука, ни стука и никаких признаков того, что Сулла пробивается им на помощь.
Доспехи Императора высасывали тепло, в подземелье царил мучительный холод.
— Не знаю, стоит ли ждать, — покачал головой правитель Мельина. Тьма давила, и он высек огня, засветив один из немногих оставшихся у них факелов.
— Но что мы можем сделать, повелитель? — Сежес лежала у стены, поджав коленки к груди и обхватив их руками.
— Многое, — спокойно ответил Император. И — полез в заплечный мешок.
— Повелитель… — только и смогла прошептать Сежес, когда увидела на руке правителя Мельина знакомую белую перчатку.
— Вот и пригодилась, — словно давней знакомой сказал Император костяной рукавице. — Не думал, что тебя надену… однако ж вот как сошлось.
— Повелитель… не надо…
— Предлагаешь и в самом деле умереть здесь, чародейка? Я не согласен. Возвращаться смысла нет, Сежес. Вперёд и только вперёд! Жаль, что сил у меня хватит только на один… гм… одно заклинание.
Волшебница заметно дрожала, и видно было, что идея «только вперёд!» ей не слишком нравится.
— Мой повелитель… быть может, лучше всё-таки выбраться на поверхность? Начнём правильную осаду. Легионеры…
— Тут не справятся, — спокойно закончил за неё Император. — Не обманывай себя. Дороги назад нет и быть не может. За нами наблюдали. Следили. Поняли, кто мы. Разобьём одну плиту — появится следующая. Вперёд нас, может, ещё и пропустят — по вечному пренебрежению бестелесных к нам, смертным; а вот назад — ни за что. Не трусь, волшебница. Когда у тебя на плечах висят козлоногие, а весь Мельин грозит вот-вот провалиться в этот самый Разлом, — до страха ли тут за свою собственную шкуру? Ну, готова? Зажмурься, сейчас тут… станет ярко.
Сежес послушно закрыла глаза ладонями, словно маленькая девочка.
Император поднял левую руку, сжал кулак, нацелился им в преградившую путь плиту. Давно, давно он не испытывал этого чувства, давно роковая перчатка не касалась его плоти; сейчас Императору казалось, что он вновь обрёл давно отсечённую скальпелем медикуса кисть. По жилам волнами прокатывались жар пополам с болью. Император знал, какова окажется цена. Жаль, конечно, что все лечение Нерга, купленное столь дорого, пойдет псу под хвост… ну да ничего, живы будем (хоть на краткое время) — посчитаемся и со всебесцветными.
Правитель Мельина постарался вспомнить, как это было, когда ему удавалось разбудить силу, прячущуюся под пластинами белой кости. Ворота в баронском замке, живые факелы на Ягодной гряде, пылающая башня Кутула… его собственная кровь, превращающаяся во всесокрушающий поток клубящегося пламени, рвущегося из вскрывшихся вен.
Сколько раз она приносила ему победы, эта перчатка. До того самого дня, когда потребовала возвращения долга. Козлоногие знали, что ему подарить, знали даже слишком хорошо. Почему же всё-таки кипит эта война? С врагом, способным на такие дары, можно вести переговоры, можно попытаться склонить его к компромиссу…
Нет. Враг может оказаться умён, расчётлив, хитёр, он может тонко спланировать на много ходов вперёд, но при этом глубоко презирать тебя, до такой степени, что даже сама мысль о настоящих переговорах представляется ему глубоко кощунственной. Переговоры ведут с равными. Козлоногие людей равными не считали, в этом Император не сомневался.
Назад поворачивать смысла нет, пусть трясущаяся Сежес даже и не надеется. Но идти вперёд… уж слишком охотно подставился им этот проход с ловушками, обманул, усыпил бдительность, даже для верности (чтобы уж точно не свернули) — стрельнул настоящим арбалетным болтом. И они поверили, попались на крючок, с тем, чтобы оказаться в тупике, запертыми в коротком коридоре, с обеих сторон закупоренном неподъёмным камнем.
Приведёт ли дорога именно туда, куда нужно? К тому самому «камню цвета кипящей крови», о котором так выразительно и многословно рассказывала замурованная в стене чародейка неведомого народа данкобаров?
Император опустил кулак. Привычная ярость вздымалась горячечной волной, жилы на левой руке вспухали, от плеча до кончиков пальцев под кожей словно катились цепочки шариков; над белой перчаткой стала подниматься дымка — испарялся обильно проступивший пот.
Каменная преграда манила, притягивала к себе взгляд Императора, словно сама напрашивалась на единственный разящий удар. Смети меня! Покажи свой гнев, сокруши все преграды, открой себе дорогу дальше, ещё дальше, до…
…до следующей такой же преграды.
Император не слышал собственного гневного рыка, не видел, как перепуганная Сежес упала на колени, пытаясь отползти и вжаться в угол; ослепительная вспышка боли, яростный жар, охвативший левую руку, — и Император Мельина, резко повернувшись, направил удар вовсе не в преграждавшую путь коричневую плиту.
…Подземелье озарилось неистовой вспышкой. Обезумевший свет смешался с загоревшейся вдруг, обращенной в нечто большее, чем просто пламя, человеческой кровью.
Кулак Императора грянул в пол предательского коридора, там, где в него упиралась преградившая путь плита, и камень взорвался облаком плавящихся на лету осколков. Плоть пирамиды текла и оплывала, сорвавшееся с белой перчатки пламя вскрыло целый лабиринт подземных ходов, озарённых сейчас свирепым рыжим огнём.
А Император увидел тот самый камень, о котором толковала Муроно. Глубоко-глубоко, в самом центре паутины, кристалл, висящий прямо в воздухе, самоцвет, алый, «точно горящая кровь».
Нет, ты ошиблась, медведица, чародейка данкобаров. Я вижу, как горит моя собственная кровь, и это пламя сейчас — снежно-белое. Я словно вонзаю огненный кинжал в плоть ненавистного врага, пусть даже он сумел вцепиться мне в горло. Это уже ничего не значит, мой клинок погружается всё глубже, он уже пробил доспехи и вот-вот дойдёт до вражеского сердца.
* * *
Легат Сулла, бессильно уронив руки, выслушивал доклады гонцов. Легион пробился в глубь катакомб. Старый вояка не ждал ничего хорошего, и потому Серебряные Латы шли, обвязавшись верёвками и прикрывшись здоровенными деревянными щитами, срубленными прямо тут, наспех, когда повелитель не вернулся к сроку. Несмотря на все предосторожности, почти два десятка легионеров или погибли, или получили ранения, но лучшие бойцы Императора только скрежетали зубами и упрямо лезли вперёд, несмотря на потери.
Потом ловушки кончились. Однообразный коридор, вырубленный в сплошном камне, ничего больше. Зачарованная спираль, уходящая всё глубже и глубже, ход без конца. Опасаясь волшебства, легионеры разматывали внушительной толщины канат, способный выдержать вес десятка человек в полном вооружении; канат кончился, но никто и не подумал останавливаться.
Спуск продолжился. Спираль под остатками пирамиды увела очень далеко, так что даже Баламут признал, что они теперь — «ниже самых глубинных горизонтов», где когда-либо стучали кирки Подгорного Племени.
Ничего и никого. Император исчез бесследно.
Все эти часы Вольные не отходили от Дану по имени Сеамни Оэктаканн. Тайде не произнесла ни слова с того самого момента, как правитель Мельина скрылся в черноте пролома. Сперва стояла и просто смотрела на тёмную дыру, потом медленно вернулась в походный шатёр, села, сложила руки, закрыла глаза и погрузилась в транс. Вольные, куда лучше людей разбиравшиеся в подобных вещах, тотчас окружили её тройным кольцом. Сулла не перечил. Оставшиеся у него помощники Сежес ничего не смогли добиться. Надежда только на данку. Старый легат знал, на что она способна — Деревянный Меч впечатан в неё навечно, это скажет любой, кто был на поле битвы под Мельином.
Сеамни ничего не пила и не ела. Не шевелилась, и даже дыхание стало почти незаметным. Вольные, однако, исправно несли службу — к гайлат повелителя, того, кому они присягнули, не мог подступиться никто, и о каждом подрагивании её ресниц тотчас докладывалось Кер-Тинору.
Именно поэтому первые же произнесённые Дану слова, а именно: «Все прочь из-под земли!» донесли до легата Суллы незамедлительно. Сам же легат не стал выяснять, почему да отчего, а просто приказал — «всех наверх!»; и, наверное, именно поэтому никто не погиб, когда земля тяжко вздрогнула и на месте коричневых развалин взметнулся столб слепяще-белого пламени.
Сеамни Оэктаканн резко открыла глаза и встала.
— Он здесь.
* * *
…Сежес и Императора окутывала сфера истончённого, почти прозрачного пламени. Срывавшийся с белой перчатки поток огня крушил одну за другой каменные преграды, однако Императору казалось, что это равномерно пульсирующий кристалл сам наплывает на него. Если бы правитель Мельина смог в тот миг оглядеться по сторонам, то узрел бы себя словно в вершине исполинского перевёрнутого конуса, на страшной глубине — и бесконечные извивы спиральной дороги, поднимавшейся вверх, к безнадёжно далёкому свету. Император и Сежес плавали в пустоте, вокруг них всё взрывалось и горело, крепчайшая скала испарялась, словно вода на раскалённой сковородке, однако они до сих пор оставались живы. Волшебница взирала на повелителя с благоговейным ужасом — Император сейчас походил на древнего бога, занятого в своей кузнице, в дыму, пламени и крови рождающего новый мир…
Казалось, вокруг них корчится и стонет от нестерпимой боли сам Мельин.
А потом белое пламя столкнулось с мерцающими гранями кристалла, и всё вокруг встало дыбом.
Кристалл разлетелся миллионами мельчайших брызг, в свою очередь обернувшихся языками пламени, но уже совсем иного, тёмно-багрового.
Сила вырвалась на свободу, давно пленённая и заточённая в темницу дикая сила. Незримая, в отличие от огня, она пронзала всё и вся, проникая сквозь магическую защиту белой перчатки, сквозь стальную броню императора, сквозь плоть и кровь, впечатываясь в кроветворную сердцевину костей, намертво вплавляя себя в самое человеческое естество, привнося в него такую мощь, что не сможет долго пребывать в подобном вместилище.
Правитель Мельина успел заметить выкатившиеся от боли глаза Сежес, её изломанный мукой рот, а потом небрежно надетый на шею волшебницы амулет Баламута взвился в воздух, цепочка натянулась и лопнула, камень засиял ослепительно-белым, поток пламени устремился прямо в него, словно всасываясь во внезапно раскрывшуюся глубину. Сежес кричала — неслышимо в рёве и грохоте огненного урагана.
…Император даже не успел подумать о конце — их «пузырь» потащило вверх, он словно закачался на волнах тёмнопламенного моря, стремительно возносясь обратно к свету. Огонь затопил подземную пирамиду, его водовороты несли две жалкие фигурки всё выше и выше — до тех пор, пока не разъялась скала и Императора с Сежес не швырнуло под облачное небо, на самом краю великого Разлома.
Предохранявший их «пузырь» лопнул, и Император увидел: там, где недавно коричневели развалины, кипел водоворот, где тёмно-алое смешивалось с бледной живой плесенью, хлынувшей из ведущей в Эвиал бездны. Облака пара и жуткое зловоние — подземное пламя пожирало заливающую его мглу, но запасы Разлома казались неисчерпаемыми.
Сулле не требовалось отдавать команды — и Вольные, и легионеры сами, едва завидев Императора и Сежес на самом краю огненной бури, бросились на выручку.
Вдоль Разлома ползли новые трещины, из них вырывалось всё то же тёмное пламя. Две соседние пирамиды задрожали, их грани потрескались, из-под фундаментов протянулись к свету языки багрового огня; настоящая буря поднялась и в Разломе, мгла становилась всё плотнее, обращаясь почти в жидкость и перехлёстывая через края пропасти. Не то туман, не то взвесь, не то распылённая в воздухе слизь волна за волной заливали огнистые трещины, точно пытаясь загасить пламя. Огонь слизывал эти волны, пар почти застлал всё происходящее, однако люди видели — две пирамиды разом рухнули, торжествующее пламя взвилось над обломками — и затухло, погребённое под настоящим девятым валом, прокатившемся от Разлома.
Живой туман побеждал. Пар ещё валил из трещин, но огненные языки исчезли. Две пирамиды лежали в руинах, но дальше дело не пошло: цепь зиккуратов осталась почти что в неприкосновенности.
Буря утихала. Пылавший в недрах огонь погас, кошмарное зловоние гнало людей прочь от Разлома; бесчувственную Сежес несли на руках Вольные, Император шагал сам, хоть и пошатываясь; левая рука повисла, ничего не чувствующая, и со сжатой в кулак латной перчатки быстро капала кровь, скатываясь по гладко-белой кости и не оставляя следов.