– Ну... не бедная, – с достоинством ответила Настя.
Коля положил альбом обратно на подоконник и наконец дал себе волю. Он умял с тарелки штуки четыре бутерброда с икрой и три огромных пирожных из корзинки.
– Еще хочешь? – спросила Настя, которая уже три раза доливала своему гостю чай и в состоянии боевой готовности продолжала стоять над ним, не выпуская из рук чайник.
– Нет, спасибо. Накормила от души.
– Вот и хорошо, – обрадовалась Настя. – Если хочешь, можешь поесть еще фруктов. – Она поставила перед Брыкуном вазу с бананами и киви. – А я пока поставлю альбом в шкаф. Он здесь лежит, потому что я его до твоего прихода рассматривала. Мне уж очень шляпы старинные нравятся. Те, которые с вуалетками...
У сытого Коли настроение резко улучшилось. Он взял из вазы банан, покрутил его перед носом и положил обратно. Жаль, конечно, но в его желудок сейчас больше ничего не вместится: ни банан, ни даже самое маленькое киви. После еды он собирался отвалить домой, но теперь решил остаться ненадолго, чтобы еще разик посмотреть на эту необычную квартиру.
– Слушай, Настюха, а еще у вас дома что-нибудь такое есть? – спросил Коля и изобразил руками нечто неопределенно-витиеватое.
– Какое «такое»?
– Ну... старинное, антикварное или... из фамильного...
Настя, став серьезной, пристально посмотрела Брыкуну в глаза, как бы оценивая, можно ли доверить ему еще одну семейную тайну. Коля весь подобрался, вынул руки из карманов и постарался изобразить на лице выражение поблагороднее, поскольку почуял, что ему хотят рассказать что-то очень важное. Насте, очевидно, это выражение показалось вполне подходящим и достаточно благородным, потому что она поманила его в гостиную и подвела к портрету молодой женщины. Коля, ежась от предчувствия чего-то необычайного, подошел к девочке и зачем-то даже почтительно кивнул нарисованной женщине в кружевном чепчике и прозрачной косынке, прикрывающей полуобнаженную грудь. Настя заговорщически улыбнулась Брыкуну, нажала под портретом какую-то кнопку, и он, как в фильме про мафию и ментов, отъехал в сторону, обнажив металлическую дверцу маленького сейфа с клавиатурой, похожей на компьютерную. Настя быстро пробежалась по ней пальчиками, унизанными колечками, потом покрутила ручку, похожую на маленький вентиль системы парового отопления, и дверца открылась. Углубление сейфа было совсем крошечным. Из него Настя вытащила красный футляр, обитый потертой красной материей, похожей на бархат. В футляре лежали тонкое колечко с голубым лучистым камнем и массивные тяжелые серьги, усыпанные мелкими разноцветными камешками.
– Это наше с Витькой наследство, – почему-то шепотом сказала Настя. – Витьке потом отдадут кольцо, а мне – серьги. Ужас, какие старинные!
– Не повезло Витьке, – усмехнулся Коля. – Колечко-то того... простоватенькое. То ли дело серьги – тут одного только золота сколько...
– Что б ты понимал! – презрительно скривила губки Настя. – В кольце очень дорогой сапфир, поэтому оно даже дороже серег стоит.
– Так поменялась бы с Витькой! Все равно ему не носить ни серьги, ни кольцо. Украшения-то женские.
– Не хочу я этот сапфир! Мы с Витькой читали, что его называют камнем монахинь.
– Почему?
– Какая разница! Я не запомнила. Главное в том, что я не хочу быть монахиней.
– По-моему, Витька тоже не собирается монахом становиться.
– А для мужчин этот камень является символом власти и победы.
– Кто сказал? – очень огорчился такому Витькиному везению Брыкун.
– Я же говорю, в книжке написано.
– А откуда у вас такие украшения? Они что, тоже графские?
– Не знаю, графские или нет, но старинные. Восемнадцатого века. Во время революции наша прапрабабушка их с трудом сберегла. В какой-то конюшне закапывала. Еле потом нашла. Они ей от ее прапрабабушки достались.
– Ну вы, Шереметьевы, даете! – с уважением отметил Брыкун. – Сколько у вас, оказывается, семейных секретов. А ведь и не подумаешь, внешне вроде люди как люди. Как все вокруг. А у Витьки твоего джинсы даже хуже моих. Неужели нельзя ему получше купить, понавороченней?
– Все можно. Только нашему Витьке абсолютно все равно, что носить. Мама ему и то предлагает, и другое, а он все «отстань» да «отстань». А еще говорит, что все это – суета...
– А что «все это»?
– Ну... не знаю... я не очень его поняла. Он говорит, что деньги... то есть богатство... это все суетность... Так вроде...
– У вас, я гляжу, денег – куры не клюют, вот ему и суетность. Небось, он по-другому бы рассуждал, если бы пришлось, как мне, за кроссочами пол-Питера обегать, чтобы и помодней купить, и подешевле.
– Нет, ты Витьку не знаешь. Он не стал бы бегать. Он старые и немодные надел бы и пошел.
– Ну и дурак!
– Вот и я говорю! А папа говорит, что это ничего, потому что как только Витька в кого-нибудь влюбится, так сразу захочет получше приодеться.
– Ошибается ваш батяня! – хмуро проронил Брыкун.
– Почему это?
– Потому! Я гляжу, он в одних и тех же джинсах ходит, несмотря ни на что, и куртка на нем спортивная – все та же, синяя с белым.
– Значит, еще не влюбился, – вздохнула Настя и так томно посмотрела на Колю, что он даже закашлялся и решил срочно перевести разговор со скользкой темы на какую-нибудь другую. Он потрогал рукой толстую дверцу сейфа и спросил:
– А не боитесь, что украдут ваши драгоценности?
– Что ты такое говоришь? – испугалась вдруг Настя. – Я тебе как лучшему другу... как человеку, который... мне очень нравится... – выдавила она из себя, и глаза ее наполнились слезами. – Ты ведь никому не скажешь, правда?
– Ты че, Настюха! Конечно, не скажу! Ясен перец! – Коля привлек к себе девочку, звонко поцеловал в разрумянившуюся щеку и небрежно бросил: – Я ведь и кода-то не знаю. Понимаю, еще не заслужил... – И он с самым незаинтересованным видом, который дался ему с большим трудом, отошел от сейфа к окну.
– Ну... почему же... – От этого смешного поцелуя, который для Брыкуна ровным счетом ничего не значил, Настя пришла в состояние такого восторга, с каким обычно идут за своего возлюбленного на эшафот, на костер или, на худой конец, открывают ему абсолютно все, даже самые страшные секреты. – Я тебе вполне доверяю, – выпалила она. – Код очень простой – всего лишь наша фамилия. Надо набрать ее на клавиатуре, и дверца откроется. Мама тоже все время говорит, что код слишком простой, но папа почему-то не хочет его менять.
– Это его дело, не так ли? – солидно заключил Коля, вспомнив, что выражение «не так ли?» часто употребляют в американских фильмах, и собеседникам, как правило, абсолютно нечего на это «не так ли?» возразить.
Настя тоже не нашла, что сказать, и Коля в награду за ее уважительное молчание не менее звонко, чем в первый раз, поцеловал девочку в другую щеку. Счастливая Настя представила, как завтра расскажет своей подруге Лариске, что целовалась с самим Колей Брыкуном из 8-го «Б», и окончательно утратила бдительность вместе с сообразительностью. По пылающему девчоночьему лицу и затуманившемуся взору Коля понял, что Настя, что называется, «спеклась», и, уже больше не церемонясь, приобнял ее за плечи и доверительно зашептал в маленькое ушко:
– Слышь, Настюха, а может, ваши серьги-колечки и не настоящие вовсе? Вы проверяли?
– Не зна-а-а-ю, проверяли ли-и-и, – протянула Настя, – но я просто уверена, что настоящие. Иначе папа их в сейфе не держал бы.
– А вдруг твой папаня просто купился на то, что они старинные, а они на самом деле не из драгметаллов, а из какой-нибудь ерунды?
– Скажешь тоже! – обиженно отстранилась от Брыкуна Настя. – Это же наше с Витькой наследство, а ты говоришь – ерунда! Ничего не понимаешь!
– Вообще-то мне все равно, – тоже решил обидеться Коля и, сдернув с вешалки куртку, демонстративно засобирался домой. – За тебя же волнуюсь! Представь только, что тебе вдруг однажды срочно понадобятся деньги, ты понесешь свои сережечки продавать, а тебе говорят, извините-подвиньтесь, это у вас туфта, то есть самая никудышная подделка.
– А чего мне вдруг понадобятся деньги? – не поняла Настя, у которой карманных денег всегда было больше, чем у остальных девчонок в классе, притом – вместе взятых.
– Мало ли чего... Вдруг твой батянька разорится?
– Сплюнь три раза через левое плечо! – потребовала Настя и сама энергично сплюнула.
Коля послушно сплюнул за ней. Потом, все еще прижимая к груди куртку, опять придвинулся к девичьему ушку и доверительно зашептал:
– У меня знакомый один есть... ювелир... оценщик... Ты мне дай свое наследство на день. Он оценит, и я тебе завтра же обратно верну.
– Да-а-а... а если ты потеряешь?
– Чего это я вдруг потеряю? Я же понимаю, с чем дело имею. – И он уже не звонко, а нежно тронул губами Настину щечку.
– А если он потеряет? – еле слышно прошептала Настя.
– Он не может потерять, потому как профессионал.
– А если родители хватятся? – не сдавалась девочка.
– Он не может потерять, потому как профессионал.
– А если родители хватятся? – не сдавалась девочка.
– Они что, каждый день сейф проверяют?
– Нет, конечно... Но вдруг...
– Никаких «вдруг» не может быть! – уверенно сказал Коля.
– А что будет, если твой друг скажет, что они ненастоящие? И вообще, откуда у тебя такой друг, если ты еще в школе учишься?
Брыкун почувствовал, что ситуация может выйти из-под контроля, и начал врать еще вдохновеннее:
– Отвечаю на твои вопросы в порядке их поступления. Во-первых, если цацки ваши ненастоящие, то делать ничего особенного не надо. Просто будешь знать, что тебе незачем на них рассчитывать. Во-вторых, ювелир – друг моих родителей, и он меня обожает, а потому я могу его вполне считать своим другом. А в-третьих, в дополнение к во-первых, если сережки твои фальшивые, то в качестве компенсации я в эту субботу веду тебя на дискотеку в «Вираж» и представляю друзьям как свою девушку. Как тебе такая перспектива?
Перспектива была сногсшибательной. Настя понимала, что Лариска, когда узнает о таком Настином сказочном везении, выпадет в полный осадок, а потому тут же на все согласилась. Коля по-отечески поцеловал дуреху Настю в лоб и хотел было уже положить в карман куртки красный футляр, но потом передумал и сказал:
– Знаешь, пожалуй, ты права. Не стоит рисковать твоим фамильным золотом. Вдруг вид ваших драгоценностей пробудит в нашем ювелире самые низменные инстинкты?
– Как это?
– Ну... вдруг он возьмет, да и подменит твои серьги на какие-нибудь фальшивые!
– Да ты что? – Настя испугалась, что чуть было своими руками не отдала золото на растерзание низменному ювелиру, и протянула дрожащие руки к красному футляру.
– Убери сейчас же! – распорядился Коля. – Код не забыла?
– Ты что! Как я могу забыть свою фамилию? – Настя пошла к сейфу, но, будто споткнувшись, остановилась, обернулась к Брыкуну и спросила: – А как же «Вираж»?
– «Вираж»-то? – призадумался на минуту Колька, а потом весело заявил: – В порядке «Вираж»! В одну из суббот обязательно сходим! Верняк!
Настя просияла. Коля усмехнулся, легонечко поцеловал девочку в пухленькие хорошенькие губки и вполне довольный собой вышел за дверь шикарной квартиры «графьев» Шереметьевых. Ну, держись, Витька-граф! В дело вступает Николай Брыкун! Мало тебе не покажется! Не видать тебе Янки как своих ушей!
Глава 4 Суаре и его последствия
Когда от Витькиного винтового перелома осталась одна лишь легкая хромота, Яна опять задумалась о Князеве. С Шереметьевым время, конечно, проводить неплохо, но он всего лишь друг, а Яне хотелось любви. Ей хотелось умирать от восторга. Ей хотелось постоянно находиться в том трепетном состоянии, в которое она приходила, когда общалась с Юрой.
Она завидовала Самохиной самой черной завистью и считала, что Князев для Таньки – тот самый «корм», который, согласно пословице, «не в коня». Разве глуповатая Танька может в полной мере оценить то счастье, которое нежданно-негаданно свалилось на ее голову? Да у нее и органов чувств таких нет!
Значит, Яне надо срочно что-то предпринять. Дело явно пущено на самотек.
Приближалось очередное Восьмое марта. Яна, прочитав один переводной французский роман про любовь, решила устроить у себя дома так называемое суаре– небольшую вечеринку на четверых, аналогичную описанной в книжке. Когда принципиальное согласие всех званных ею в гости было получено, она принялась за подготовительную работу. Первым делом спросила Самохину:
– Тань! Как у тебя дела с Князевым?
Танины щеки моментально окрасились нежно-розовым, и она проникновенно, но односложно ответила:
– Хорошо.
– А поподробнее можно? Мы все-таки подруги! – Яна с самым ангельским выражением лица заглянула в глаза Самохиной. – Я же за тебя переживаю...
– Не надо переживать, – улыбнулась Таня. – У нас действительно все хорошо. Я тебе знаешь, как благодарна! Если бы ты не настояла тогда, я бы его не пригласила, и ничего, наверно, не было бы...
– Вот это-то меня и беспокоит, – осторожно заметила ей Яна.
– Беспокоит? – недоуменно приподняла бровки Таня. – Почему?
– Понимаешь... ты его пригласила на танец – и он сразу твой... А если бы его пригласила какая-нибудь другая девочка, то что? Он и с ней согласился бы крутить роман?
Танино лицо из умиротворенного стало испуганным. Такие вещи ей, разумеется, в голову не приходили, а Яна, между тем, продолжала развивать свою мысль дальше:
– Поэтому я предлагаю его проверить!
– Кого?
– Князева, конечно! Кого же еще!
– Зачем?
– Как это зачем? – пришла в возмущение от Танькиной бестолковости Яна. – Ты же не хочешь, чтобы на следующей дискотеке его перехватила и увела за собой какая-нибудь другая красавица?
– А ты думаешь, что такое может быть?
– А почему бы нет, если он такой податливый... Вдруг та, которая пригласит его танцевать, будет красивее тебя? Ты такой вариант не рассматривала?
– Не рассматривала...
– А надо бы!
Таня в ужасе от перспективы, которую ей легкими мазками обрисовала Яна, выглядела уже не просто испуганной, а совершенно больной.
– И что ты предлагаешь? – прошептала она.
– Я предлагаю... так сказать... протестировать его на нашем суаре...
– Как?
– А очень просто! Ты сделаешь вид, что заинтересовалась Шереметьевым. Пригласи его на танец, пощебечи с ним. А я тем временем займусь Князевым.
– Что значит – займешься? – Танино лицо от страха за свою любовь теперь стало синевато-белым.
– Я попробую его самым грубым образом завлечь. Если поддастся, значит, он – пошлый предатель и не стоит твоего мизинца!
– Может быть... не надо его специально провоцировать? – высказала вполне здравую мысль Таня, что Яне очень не понравилось. «Ох, не так проста Танька, как прикидывается...» – подумала она, а вслух сказала:
– Надо, Татьяна! Те самые посторонние красавицы с дискотек будут его еще покруче провоцировать. И надо, чтобы у него против них выработался стойкий иммунитет.
– А как же Витя? Ему же не понравится, что ты с Юрой... – Таня даже зажмурилась, представив Яну с Князевым.
– С Витькой я сама разберусь. Ты за меня не волнуйся.
– Яна, а как же... что же... если Юра, как ты это называешь, поддастся... то ты станешь с ним встречаться? – Голос Самохиной вдруг зазвенел так, что стало ясно – она сейчас разрыдается.
– Ну... Я думаю, до этого не дойдет, – успокоила ее Яна, а сама подумала: «Еще как буду! Мало тебе, „подружка“, не покажется!»
* * *Суаре Яна продумала до мелочей. Несмотря на то, что праздник не являлся Новым годом, она накупила и расставила по всей комнате множество свечей, клятвенно заверив родителей, что неустанно будет за ними следить и пожара не наделает. По маминой книге рецептов безалкогольных напитков наготовила всевозможных флипов, коблеров и физов. Соседа, одиннадцатиклассника Дениса, на один вечер упросила установить у нее в комнате его светомузыку. Раздобрившись после выпитого стакана Яниного флипа «Восторг» с апельсином, шоколадом и мороженым, он кинул ей с барского плеча еще и парочку самых новых музыкальных дисков.
Но главным в деле подготовки к суаре были, конечно, не свечи со светомузыкой. Главным был собственный Янин облик. Гостей она встречала в двух, надетых одна на другую коротеньких блузочках из полупрозрачного разноцветного шифона и в бежевых брюках с цепью на бедрах вместо ремня. Свои пышные волосы она завернула в узел на затылке с несколько нарочитой небрежностью. Из-под заколки в художественном беспорядке выбивались тонкие прозрачные пряди, которые окутывали ее голову золотистой дымкой. Макияж был легким, ненавязчивым, но тоже тщательно продуманным: на веках бежевые тени, на скулах – перламутрово-сиреневатые румяна в тон одной из блузочек, на губах – нежно-розовый блеск для губ – в тон второй блузке, в пестроте которой главным цветом был розовый.
Яна еле подавила торжествующую улыбку, когда увидела Самохину в обыкновенных черных джинсиках и неопределенного цвета джемперочке с убогими бусками из какого-то блестящего пластика на шее. Яна перевела взгляд на Князева. Тот приветливо улыбнулся ей, но... без того восхищения во взоре, на который она рассчитывала. Обескураженная, она повернулась к Шереметьеву и наткнулась на такой все понимающий взгляд, что ей стало жутко. И Яна даже на миг пожалела о том, что затеяла.
Но благодаря тому же Витьке суаре задалось с самого начала в лучшем виде и жизнерадостном ключе. Он так весело шутил, сыпал анекдотами и смешными случаями из жизни, что Яна успокоилась и вновь обрела надежду на лучшее будущее. Когда салаты были съедены, а многочисленные безалкогольные напитки выпиты и похвалены, Яна решила, что пришла пора действовать. Она вставила в музыкальный центр Денисов диск и подмигнула Самохиной. Таня, безропотно повинуясь, встала с места и с деревянной спиной двинулась приглашать Шереметьева на танец. Витька удивился, потом бросил быстрый взгляд на Яну, усмехнулся, но все-таки повел Самохину к окну, где было выделено свободное место для танцев. Яна пригласила Князева, еще более, чем Витька, пораженного происходящим. Шереметьев со своим несокрушимо веселым характером действовал на руку Яне. Он что-то оживленно рассказывал на ухо Таньке, которая смеялась, уткнувшись ему в плечо.