– Ну и как тебе все это нравится? – наконец решила обратиться к Юре Яна. Несмотря на иронию, которую она постаралась вложить в свой вопрос, чувствовала она себя далеко не так уверенно, как спрашивала.
– Что именно? – отрывисто и резко спросил он, и по этой резкости было видно, что он очень хорошо понимает, о чем идет речь.
– А именно то, как твоя Татьяна воркует с Шереметьевым, – ядовито вымолвила Яна.
– А что здесь такого? Витька мой друг и не позволит себе ничего лишнего...
– Он-то, может, и не позволит, а вот она...– Яна изо всех сил держала многозначительную паузу.
Юра не выдержал ее длительности и спросил:
– Что она? Что ты хочешь сказать?
– Ну... это же она его пригласила... Она... вообще, как видишь, любит приглашать...
– Что ты хочешь сказать? – повторил свой вопрос Юра, и Яна увидела, что он еле сдерживается, чтобы не отправиться к Тане выяснять отношения немедленно же.
Видимо, их разговор стал громким, поскольку Таня отвернулась от Витьки и с испугом посмотрела в сторону Яны с Князевым.
– Видишь ее испуг, – шепнула Яна на ухо Юре. – Чует кошка, чье мясо съела. По-моему, нас с тобой хотят здорово подставить.
Князев молчал, но Яна видела, как кривятся его губы. Она решила, что настал подходящий момент, и еще раз шепнула:
– Я тебе, Юра, предлагаю действовать их же гнусными методами.
Князев непонимающе и все так же молча уставился ей в лицо. Момент стал еще более удобным, и Яна жестом киноактрисы из недавно виденного фильма про любовь провела кончиками пальцев по его щеке. Юра вздрогнул. Яна тоже готова была грохнуться в обморок. Момент был решающим, но тут кончилась медленная мелодия, и в наступившем из-за этого замешательстве все было потеряно.
Следующим номером программы Денисового диска была ритмичная быстрая музыка, и все участники суаре вынужденно объединились в кружок. Каким же невеселым получился этот веселый танец! На бедной Таньке, как говорится, лица не было вообще, Князев с мрачным и растерянным видом смотрел в пол, а Яна продолжала рукой чувствовать Юрину щеку и ничего не видела вокруг себя. Один Шереметьев четко осознавал происходящее, но никак не мог сообразить, что лучше предпринять для снятия ненужного напряжения. В конце концов он взял с журнального столика два оставшихся коктейля и с очередной шуточкой решил предложить его девочкам. Поскольку Самохина находилась к нему ближе, он протянул ей стакан первой. Этого оказалось достаточно, чтобы раздосадованный Князев, ни на кого не глядя, выскочил из комнаты. Все вздрогнули, когда за ним с грохотом закрылась входная дверь. Танька беспомощно посмотрела в глаза Яне.
– Ну вот! Видишь?! Что и требовалось доказать! – не очень уверенно сказала ей Кузнецова, потом покосилась на Витьку, который разглядывал ее с большим интересом, и решила дальше не продолжать.
Самохина всхлипнула и бросилась за дверь вслед за Князевым.
– Не вздумай его догонять! Он того не стоит! – бросила ей вслед Яна.
– Неужели тебе ее не жаль? – спросил ее Витька, когда они остались одни.
– У меня нет другого выхода, – удрученно ответила она и содрала с волос съехавшую набок заколку.
– Если он тебе до такой степени нравится, то, может, мне стоит за тебя похлопотать перед ним?
– Ты лучше смотри, как бы он тебе физиономию не намылил, – усмехнулась Яна.
– Да-а-а, это вполне возможный вариант...
– Слушай, Витя, – Яна решилась поговорить с ним начистоту, – я понимаю, что поступаю с Танькой мерзко, но мне действительно очень нравится Князев. И если ты действительно можешь мне помочь, то помоги, а не... рассуждай...
– Н-не знаю... подумаю, – сразу стал серьезным Витька и тут же ушел вслед за остальными.
Яне не осталось ничего другого, как броситься на диван и разрыдаться.
* * *После Яниного суаре Князев вдрызг рассорился и с Шереметьевым, и с Самохиной. Танька ходила бледная, как привидение, замедленная и безучастная ко всему. Князев, низко опустив голову долу, пробегал в коридорах школы мимо Кузнецовой мелкой рысью и делал вид, будто с ней не знаком. Яна чувствовала себя больной от собственной мерзости. Когда она с помощью лисьей хитрости подослала Таньку к Юре, никому, кроме нее самой, хуже от этого не стало. Самохина с Князевым подружились, им было очень даже здорово вдвоем, и лишь бедная Яна мучилась ревностью и разочарованием в собственных умственных способностях. А сейчас плохо было всем четверым. Витька, правда, присутствия духа не терял и, что Яне было очень странно, не испытывал к ней чувства неприязни.
– Неужели ты на меня совсем не злишься? – спросила она его.
– Чего мне на тебя злиться? Ты меня к своим штукам не привлекала, – ответил Шереметьев. – Я сам по себе.
– А за... эти... штуки... я тебе даже не противна?
– Ну, мне они, конечно, не нравятся, чего уж там говорить... – Витька покусал губы в раздумье, а потом вдруг, резко вскинув на нее свои коричневые глаза, сказал: – Но я был бы не прочь, если бы из-за меня девчонка так страдала и пускалась на всякое такое...
Яна покраснела и отвела глаза в сторону. Из-за Витьки ей что-то совершенно не хотелось предпринимать ничего подобного. Даже жаль. Он, в сущности, очень неплохой парень. А уж друг – лучше некуда!
– А что Самохина? – спросил Шереметьев. – Тоже с тобой теперь не общается?
– В том-то весь и ужас, что она на меня совершенно не сердится. – Яна зябко поежилась. – Представляешь, она даже говорит, что благодарна мне за то, что я помогла ей разглядеть истинную сущность Князева!
– И какая же у него сущность? – усмехнулся Витька.
– Танька теперь считает, что у него сущность собственника и одновременно предателя.
– Не слабо! А ты тоже так считаешь?
– Ничего я не считаю... Я совершенно запуталась, Ви-и-итя-я, – простонала Яна и с трудом удержала опять готовые хлынуть слезы.
* * *Дни шли за днями, а расстановка сил практически не менялась, если не считать того, что все немного успокоились. Татьяна Самохина приобрела нормальный цвет лица и перестала хвататься за Яну обеими руками, когда в конце школьного коридора появлялся Князев. На все предложения Кузнецовой еще раз попытать счастья, пригласив его на танец в «Вираже», Танька отрицательно мотала головой и зацикленно твердила «никогда!» и «ни за что!».
Сам Юра на Самохину больше не смотрел, но зато иногда стал поднимать голову на Яну и от случая к случаю здороваться. Однажды он задержал на ней свой взгляд дольше обыкновенного, и внутри у нее тут же все оборвалось, будто она резко ухнула вниз в кабинке ужасного аттракциона «Сюрприз», в которую сдуру забралась прошлым летом. И после этого князевского взгляда, как и после «Сюрприза», Яна долго еще ощущала слабость в ногах и полное смятение в голове. Неужели? Неужели что-то сдвинулось с мертвой точки? Или ей это только показалось?
На следующий день стало ясно, что она все поняла правильно. Когда они с Таней после занятий вышли на школьное крыльцо, от стены отделился Князев и, демонстративно не замечая Самохину и глядя только на Яну, спросил:
– Можно с тобой поговорить?
Как в окружающем пространстве растворилась Танька, Яна даже не заметила. Она вошла в такой нервный штопор, в какой ее не смог бы ввести даже «Сюрприз» повышенной степени сложности. Она молча, марионеточными шагами спустилась с крыльца и пошла рядом с Князевым, стараясь не касаться его даже краем одежды из опасения, что может тогда ненароком шлепнуться в обморок.
– Мне показалось... – начал Юра, покосился на застывшее лицо Яны и замолчал.
Она с трудом разлепила непослушные губы и спросила:
– Что тебе показалось?
– Мне показалось, что ты... то есть что я... Впрочем, я, наверное, ошибаюсь... – полузадушенным голосом произнес он и опять замолчал.
Яна поняла, что он волнуется не меньше ее. Это помогло ей выйти из штопора, и она решила помочь Князеву:
– Тебе не показалось. Все так и есть.
– Да? – Юра попытался раздвинуть губы в улыбке, но она явно сопротивлялась его усилиям и не желала появляться на лице. – Тогда, может быть, мы...
– Я не уверена, что у нас получится, – не дала ему договорить Яна.
– Почему? – Улыбка на лице Князева окончательно увяла.
– Из-за Тани.
– При чем здесь Таня? – Юрино лицо сделалось жестким.
– Потому что она очень страдает, – заставила себя произнести Яна.
– Это ей полезно...
– Ты не прав. Она ни в чем не виновата. Ты все неправильно понял.
Яна монотонно бубнила предложение за предложением, откровенно рассказывая Князеву все, что ею было задумано и претворено в жизнь ради него. Она понимала, что губит этим все свои мечты и надежды, но должна была освободиться от вины перед Самохиной. Скорее всего, Юра станет презирать ее... И так ей и надо! Она заслужила! А может быть, он сумеет полюбить ее такой, какая она есть, и, может быть, именно за то, что она сделала из-за него? Витька же говорил...
Яна монотонно бубнила предложение за предложением, откровенно рассказывая Князеву все, что ею было задумано и претворено в жизнь ради него. Она понимала, что губит этим все свои мечты и надежды, но должна была освободиться от вины перед Самохиной. Скорее всего, Юра станет презирать ее... И так ей и надо! Она заслужила! А может быть, он сумеет полюбить ее такой, какая она есть, и, может быть, именно за то, что она сделала из-за него? Витька же говорил...
– А ты не сочиняешь? – Пораженный Князев остановился прямо посреди тротуара.
Яна отрицательно помотала головой.
– Ты так ко мне относишься?
– Да.
Князев помолчал немного, потом проронил:
– Я должен подумать... – и пошел от нее прочь.
Глава 5 Фамильное золото, антиквариат и яд кураре
Ничего хорошего для Яны Юра Князев не придумал. Он придумал хорошее для себя и Самохиной, а именно: взял да и выпросил у нее прощение. Всем на удивление, Танька кочевряжилась долго. Яне даже пришлось уговаривать ее сжалиться над Юрой, и Княгиня в конце концов снизошла до своего Князя.
Яна сидела в собственной квартире над раскрытой тетрадью по алгебре, но вместо домашнего задания думала о своей несчастной судьбине. Надо же! Она, Яна Кузнецова, первая красавица восьмых классов и даже некоторых девятых, получила щелчок по носу от Юры Князева. Она призналась ему в любви, а ответную его любовь через это ее признание опять-таки получила все та же Танька Самохина.
Яне было очень тоскливо. Радовало только то, что она избавилась от чувства вины перед подругой. Пожалуй, Яна теперь с полным основанием называла Татьяну подругой. Во всей этой истории, которая с ними произошла, Самохина вела себя весьма достойным образом. Не хуже проявил себя и Витька. Он, в отличие от Самохиной, легко согласился наладить прежние отношения с Князевым. С радостью Шереметьев встречался и с Яной, но никогда не навязывался. Кузнецову это даже стало сердить. Вроде как все считают, что Витька Шереметьев – ее бойфренд, а на самом деле он ей никто. Друг, конечно, но... все-таки мог бы еще себя как-нибудь проявить. То легендарное кольцо предлагал надеть, а теперь даже о нем и не вспоминает.
Яна так глубоко задумалась, что звонок в дверь напугал ее до сумасшедшего сердцебиения. На пороге квартиры Кузнецовых стоял Брыкун со свертком под мышкой.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказал он и, потеснив ее плечом, без лишних разговоров прошел в комнату.
– Чего тебе надо, Колька? – раздраженно спросила Яна, вприпрыжку следуя за ним.
– Я решил все расставить на свои места, – солидно произнес Брыкун. – Ты и так прекрасно знаешь, что я схожу по тебе с ума, но сегодня я принес тебе вещественные доказательства своей любви.
– Какие еще доказательства? – испугалась Яна. – Мне не нужно от тебя никаких доказательств!
– Не торопись с выводами! – Коля бережно положил на диван сверток, полез в карман, вытащил из него что-то и разжал ладонь перед Яниным носом. – А это ты видела?
– Ну и что это? – спросила Яна, которая прекрасно поняла, что Колька решил сделать ей подарок.
– Как что? Ну... как их... клипсы, что ли... которые в уши!
– По-моему, это серьги.
– Один перец! Это тебе! – И он положил украшения прямо на раскрытую тетрадь по алгебре.
– Я не ношу бижутерии, – презрительно скривилась Яна.
– Чего-чего? – не понял Колька.
– Я не ношу дешевых украшений! Ясно? Лучше ничего, чем тайваньский ширпотреб.
– Какой еще ширпотреб? Какой еще тайваньский? Да это ж золото старинное! Восемнадцатый век! Глаза-то протри!
– Восемнаа-а-а-адцатый...– протянула Яна и придвинула к себе тетрадь с украшениями, опасаясь к ним прикасаться. – Что-то больно много на мою голову восемнадцатого века... А они тебе, случаем, не от прабабушки достались?
– Ясное дело! От кого же еще! – очень обрадовался такому повороту дела Колька.
– А они тоже... заговоренные?
– А у кого еще заговоренные? – ловко выкрутился Брыкун.
– Я хотела сказать, что прабабки обычно украшения заговаривают, – Яна испытующе посмотрела на Кольку. – Твоя бабка тоже это умела делать?
– А то как же, – не очень уверенно ответил Брыкун.
– Ну и на что же они у тебя заговоренные?
– Ясное дело на что – на любовь, – Колька вдруг догадался, куда гнет Яна. Потом вспомнил про Витькино кольцо и добавил: – И еще немного на власть и победу.
– Вот и забери их! – Яна придвинула к нему тетрадь с серьгами. – Мне не нужны ни твоя любовь, ни твое золото.
– Брезгуешь, значит, Графиня! – У Кольки от унижения побелел кончик носа. – А от него взяла бы?
– От кого?
– От графчика своего, Шереметьева!
– Что ты несешь, Колька? – испугалась Яна. – При чем тут Витька?
– При том! Убью его! Вот увидишь!
– С ума сошел! Не вздумай! В тюрьму сядешь!
– Лучше в тюрьму, чем так! Говори, любишь его? Любишь?
Яна молчала.
– А-а-а-а... молчишь! Любишь, значит... Ну ничего... – Колька с шумом втянул в себя воздух, взял в руку серьги, сунул их почти в нос Яне и проревел: – Последний раз спрашиваю, возьмешь серьги?
Она отрицательно помотала головой.
– Э-э-э-х! – Колька с силой швырнул их в стену и вылетел из квартиры Кузнецовой.
Испуганная Яна опустилась на стул и увидела перед собой на полу блестящий осколок. Она подняла его и поднесла к глазам. Нет, не осколок... это камень, ограненный... Или стекляшка? Непохоже... Слишком красиво сверкает в свете люстры всеми своими многочисленными гранями! Почти как Витькин фамильный сапфир. Неужели и правда настоящий? Бриллиант?! Не может быть... Фианит, наверное...
Яна опустилась на пол и зашарила вокруг руками. Вскоре она поднялась с двумя серьгами в руках и еще двумя винно-красными прозрачными камнями. Серьги тяжелые. Не пластик... Действительно не Тайвань... По крайней мере, не рыночный... Неужели золото? Нет! Чересчур темное... А камни? Гранаты? Что еще может быть красным? А двух камешков не хватает, закатились куда-то. И застежка сломалась. Дурак Колька. Восемнадцатый век? Врут они все про восемнадцатый век... И Витька? Нет, Витька не может врать. Колька наверняка что-нибудь такое слышал про шереметьевский сапфир и решил тоже закосить под графа. Думает, что она, Яна, его за это полюбит. Не полюбит.
Она вспомнила, как Брыкун кричал про Витьку: «Говори, любишь его?», а она промолчала. Почему? Она влюблена в Князева, и от Шереметьева с чистой совестью вполне можно было бы отречься, чтобы зря Брыкуна не раздражать. Почему же она промолчала? Ладно, об этом она подумает потом... Сейчас надо решить, что делать с серьгами. Вдруг они и правда ценные? А если Брыкун их украл... Что же делать? С кем-то надо посоветоваться... Может, с Танькой? Нет, лучше с Витькой. Конечно, лучше с ним!
Яна накинула куртку, сгребла в карман серьги с выпавшими из них камешками и выскочила во двор, намереваясь бежать к Витьке.
У киоска с газетами и журналами, который находился в десяти шагах от шереметьевского подъезда, стоял сам Витька и ненавистная Юлька Широкова в новенькой кожаной курточке и со свежеостриженными волосами, поблескивающими лаком. Судя по довольной Юлькиной физиономии, Витька, стоящий к Яне спиной, говорил Широковой что-то очень приятное. По чуть изменившемуся выражению лица бывшей подруги Яна поняла, что та ее заметила. Через пару минут Юлька, обворожительно улыбнувшись, вдруг взяла Шереметьева под руку и повела по улице прочь от Яны, и Кузнецова отчетливо прочувствовала на себе, что означает выражение «упало сердце». Ее сердце не просто упало. Оно рухнуло. И рухнуло не только сердце. Рухнуло все. Что «все», Яна, пожалуй, не смогла бы сейчас определить точно, но знала, что именно все пропало.
Она весь вечер звонила Витьке домой, как когда-то Самохиной после той памятной дискотеки. В конце концов Настя, его сестра, сказала ей в трубку:
– Слушай, Янка, ты уже достала! Говори, что передать. Я ему записку напишу, чтобы нечаянно не забыть твое важное сообщение. Отстань только! Я фильм смотрю!
Яна ничего передавать не стала, а решилась позвонить Юльке. Той дома тоже не было.
Она хотела заплакать и не смогла. У нее внутри что-то закаменело и выливаться слезами не пожелало. Яна тяжело плюхнулась на диван и уперлась бедром в забытый Колькой сверток. Хотела его развернуть, чтобы посмотреть, что забыл Брыкун, но... вот тут из ее глаз вдруг сами собой все-таки полились слезы. Она чуть сдержала их, но так, чтобы совсем не пропали, положила сверток до поры до времени на полку, удобно растянулась на диване, уткнулась лицом в подушку и только после этих приготовлений наконец с облегчением расплакалась.
* * *Утром на ограде детского садика верхом никто не сидел. Яна решила подождать минут пять. Вполне возможно, что Витька немножечко проспал. Конечно же, он сейчас придет, надо только еще подождать чуть-чуть, самую малость.
Яна прождала не чуть-чуть, а целых пятнадцать минут. Шереметьев не пришел, а Яна опоздала в школу. Когда она, извинившись, вошла в кабинет истории, первым, что увидела, был торжествующе сияющий взгляд Юльки Широковой. Яна еле дождалась перемены.