Яна с торжеством посмотрела на расфуфыренную Широкову, но та, казалось, ничуть не огорчилась.
– По-моему, тебя с твоей любовью только что послали подальше, – пропела она и небрежным жестом поправила жестко налакированную челку.
Яна задохнулась от возмущения и ненависти, но сразу не нашла, что ответить, и Юлька продолжила:
– И не вздумай стоять на моем пути!
– Юль, а как же твоя старая любовь – Серега Николаев? – Яна постаралась вложить в этот вопрос как можно больше яда и презрения.
– Все течет, все изменяется, – глубокомысленно изрекла Широкова. – Нравился Николаев, нравился, а потом вдруг раз – и разонравился. И тебя, Кузнецова, это совершенно не касается! Тебе стоит усвоить другое, а именно: я за Шереметьева готова выдрать тебе все твои золотые волосы!
– Не стоит, – дрожа от гнева, ответила ей Яна. – Я с тобой драться не собираюсь. Не к лицу как-то... недостойно...
– И правильно. Лучше Кольке в ментовку передачку снеси! Танька твоя Самохина – из грязи да в князи, то есть в Княгини, а ты из Графини – да во Брыкуни! – И Юлька захохотала так оглушительно и вызывающе, что Яна с трудом сдержалась, чтобы не вцепиться в ее блестящую от лака челку.
* * *Вечером того же дня Яна Кузнецова сидела на заборе детского сада рядом с Колькой Брыкуном.
– Конечно, отпустили, – сказал он. – Доказательств же у них нет. Да и к тому же я еще несовершеннолетний. Наверное, нельзя меня в КПЗ пихать. Хотя... не знаю... Сейчас вроде бы уголовная ответственность с четырнадцати лет наступает.
– А тебе разве уже четырнадцать?
– Забыла, что ли? Мы же перед Новым годом отмечали, в декабре у меня день рождения. Я же Козерог по гороскопу.
– Действительно забыла, – вздохнула Яна.
– Вот как ты ко мне отвратительно и наплевательски относишься! Ничего не помнишь!
– Можно подумать, что ты помнишь, когда у меня день рождения!
– Еще бы мне не помнить... Конечно, помню – восемнадцатого мая! – И Коля опять ввернул свое: – Не так ли? – и опять убедился, что это выражение обезоруживает абсолютно любого. Яна тоже не нашла, что ответить. – Сейчас в четырнадцать можно уже и паспорт получить, – продолжил он.
– А ты получил?
– Не-а, успею еще.
– Ой, Колька! Я вспомнила! – ужаснулась Яна. – Ты ведь сказал, что Козерог по гороскопу...
– Ну!
– Витя говорил, что Козерогам ни в коем случае нельзя носить сапфир.
– Можно подумать, что я ношу!
– Я думаю, что даже и держать его при себе опасно. Видишь, с тобой без конца всякие неприятности приключаются! Ты бы мне признался про кольцо, а то как бы еще хуже не было... Мы с тобой вместе придумаем, как из всего этого выкрутиться. Ты, главное, скажи, куда его дел?
– Ну, Янка, ты даешь! Сказал же, что кольцо не брал. Если уж ты мне не веришь, то что про ментов говорить!
– Где же оно тогда?
– А я знаю?
– Коль, – не унималась Яна, – а почему тебя Настька сдала? Все уши мне про тебя прожужжала, а сама...
– Испугалась, наверное, когда ломаные серьги увидела.
– А ты в милиции признался про серьги?
– А что мне было делать?
– И что же ты сказал? – насторожилась Яна.
– Как есть, так и сказал, – буркнул Колька.
– И про меня сказал?
– За кого ты меня все время принимаешь? Сказал, что девочка одна очень нравится, вот я и хотел ей подарить. А что за девочка – их не касается.
– А что милиционеры?
– Хихикали, – зло сказал Колька. – Эти взрослые нас чуть ли не за грудных держат.
– С чем тебя отпустили-то?
– С тем, что еще вызовут.
– Боишься?
– Нет. Я же вернул, что взял.
– Но ведь серьги-то сломаны!
– Сказал, что летом в трудовом лагере заработаю на ремонт.
– А они?
– А они ничего. Пока отпустили. О! Гляди, граф твой чешет!
Яна повернула голову. К ним действительно подходил Шереметьев. Она спрыгнула с забора, вытащила из куртки два блестящих драгоценных камня и протянула их Витьке.
– Возьми, – сказала она. – Наверное, их можно вставить обратно.
Витька довольно чувствительно шлепнул ее по руке. Камешки выпали и тут же затерялись в жесткой прошлогодней траве, не так давно освободившейся от снега.
– Ты что? Зачем? – Яна плюхнулась на колени и зашарила руками в траве. – Кольке же придется платить!
– До чего же у тебя, Кузнецова, любвеобильное сердце: и на Князева его хватает, и на этого... златокрада! – Шереметьев кивнул на Брыкуна и пошел по направлению к своему дому.
Колька птицей слетел с забора, но Яна, резко поднявшись с колен, не дала ему броситься вслед за Витькой.
– И все-таки я как-нибудь еще раз врежу твоему графу прямо в его графские зубы! Ты не сомневайся! – пообещал Яне Колька и, вздохнув, тоже принялся искать в траве камни.
* * *Яна уже вызвала лифт, когда вдруг услышала из-под лестницы срывающийся шепот:
– Яна, Яна, постой...
– Кто тут? – вздрогнула Кузнецова.
Из-под лестницы выползла заплаканная Настя с красным носом и дергающимися губами.
– Ян-на, – всхлипнула она и залилась таким отчаянным плачем, будто собиралась затопить слезами весь кузнецовский подъезд. – У м-меня к тебе п-просьба...
– Ну?
Настя еще пару раз полузадушенно всхлипнула и протянула Яне конверт. Кузнецова хотела тут же его вскрыть, но Витина сестрица отчаянно выкрикнула:
– Нет! Это не тебе, это Коле... Передай, пожалуйста... – И слезы опять градом заструились по ее красному личику.
– Чего теперь реветь? – безжалостно спросила ее Яна. – Раньше надо было думать!
– Да-а-а, я бы посмотрела на тебя, если бы с тобой такое случилось... Что мне было делать, если отец из-за этих серег собирался меня ремнем выдрать, когда мне уже целых тринадцать лет! Что я ему, соплячка какая-нибудь, чтобы ремнем!
– Подумаешь – ремень! Кольке-то гораздо хуже! Зачем его заложила? Ты знаешь, что его в милицию водили и сказали, что в ближайшее же время еще раз вызовут для дачи показаний?
– Знаю, – рыдала Настя. – Я же не виновата-а-а... Он ведь без спросу серьги взял да еще и сломал... Что же мне, на себя наговаривать, чтобы меня за это ремнем?!
– Между прочим, люди ради любви и не такое терпели! – наставительно произнесла Яна.
– Ты-то откуда знаешь?
– Художественную литературу надо читать!
– Мало ли чего там писатели напридумывают и понапишут... Всему верить, что ли?
– Верь мне, Настька, – грустно сказала Кузнецова. – Правду там пишут...
– Ой! – Настя громко высморкалась и с большим любопытством уставилась на Кузнецову. – Ты хочешь сказать, что у тебя тоже несчастная любовь?
– Вроде того...
– Да ну? – Слезы Насти в одно мгновение высохли, и глаза воинственно заблестели. – Если ты... все-таки в Колю Брыкуна втрескалась, а от меня скрываешь... то так и знай, ничего у тебя не получится, потому что он... то есть я... в общем... Ты сама сказала, что ради любви люди на многое способны! Я, знаешь, тоже... могу... Я и в письме ему написала... про любовь... чтобы он не думал, что я предательница...
– Слушай, Настя, – Яна проигнорировала последнее заявление Витькиной сестры, – куда все-таки кольцо делось? Колька клянется, что не брал его.
– Откуда я знаю? – Настя произнесла это с такой фальшивой интонацией, что Яна прижала ее к стене и зло зашипела ей в ухо:
– Колись, Шереметьева, где кольцо? Ты явно в курсе, а еще тут про любовь к Кольке рассуждаешь!
– Ему все равно ничего не будет, – выдохнула Настя и виновато засопела.
– Как это не будет? – ужаснулась Яна. – Сейчас же уголовная ответственность с четырнадцати лет наступает! Ты что, хочешь, чтобы его в колонию отправили за ваши побрякушки?
– Нет...
– Так где же кольцо?
– Не знаю... – смотрела в сторону Настя.
– Врешь ты все! – Яна отпустила Шереметьеву, нажала на кнопку лифта и перед тем, как войти в открывшуюся дверь, крикнула: – Имей в виду, я этого так не оставлю! Все равно узнаю, в чем дело и чего стоит это письмо и вся твоя любовь к Кольке Брыкуну!
Глава 7 Лакированная челка против божьей коровки
Яна и сама не знала, зачем пошла в «Вираж». То ли для того, чтобы составить компанию Тане, то ли в надежде, что в этом волшебном месте опять что-нибудь произойдет. Брыкуна на дискотеке не было, поскольку родители на время следствия по поводу пропавшего кольца восемнадцатого века заперли его дома и ни на какие развлекаловки не пускали.
Яна даже не стала наряжаться, так как настроение у нее было невеселое. Она пришла на дискотеку эдакой скромненькой простушкой: в будничных черных брюках, в бежевой вязаной кофточке на «молнии» и с хвостиком на затылке, перетянутым детской резинкой с пластмассовой божьей коровкой. Зато Юлька Широкова нарядилась на славу – выглядела настоящей красавицей в новом черном мини-платье с белой опушкой по вороту и длинными, по моде, рукавами. Стильная стрижка с рваной челкой очень шла ей и выгодно подчеркивала достоинства лица.
– Ты посмотри, что любовь с людьми делает! – восхищенно заметила Яне Самохина, кивнув в сторону Юльки, потом испугалась, что сказала лишнее, и из нее, как из рога изобилия, полились утешения и комплименты в адрес подруги: – Но ты, Яна, все равно лучше, даже со своей божьей коровкой. А если бы ты надела тот наряд, в котором была на суаре, то на Широкову никто даже не обернулся бы. Только... Я тебя умоляю, сними ты эту дурацкую резинку с волос!
Яна раздраженно мотнула головой и сказала:
– Таня, воспринимай меня как сопровождающее тебя лицо и ни на что больше не обращай внимания. Мне абсолютно все равно, как я выгляжу.
Ей действительно было все равно, но Шереметьева в толпе она все-таки искала. Яна понимала, что надеяться ей не на что, особенно после встречи у забора детского сада, но видеть его она очень хотела.
– Не понимаю, куда Юра запропастился, – пробормотала Таня, которая тоже глазами искала в толпе Князева.
Через некоторое время в двери зала вошли Юра, Шереметьев и с ними... Юлька Широкова.
– А они хорошо смотрятся, правда, Таня? – прошептала Яна, во все глаза глядя на Витю и Юльку.
Юлькино черное с белым платье действительно идеально подходило к шереметьевскому черному джемперу с узкими белыми полосками по вороту и рукавам. Шереметьев с Широковой напоминали пару фигуристов в костюмах для показательного выступления. Оба они к тому же были черноволосыми, смуглыми и кареглазыми. Яна почувствовала, что у нее безвольно подгибаются колени.
– Янка, что-то ты мне не нравишься... Ты какая-то бледная... – взяла ее за руку Самохина. – Хочешь, мы немедленно же пойдем домой?!
– Ну что ты! Я не стою таких жертв с твоей стороны!
Таня не успела ответить, потому что Князев их заметил и потащил к ним Витьку с Юлькой. Яне казалось, что нарядный зал сузился до размеров портрета, висящего на стене квартиры Шереметьевых. Яркие наряды и веселые лица пришедших на дискотеку девчонок и парней как бы размылись в неопределенные пестрые пятна портретной рамы, внутри которой она видела одного только Витю.
Шереметьев наткнулся на Янин взгляд и нервно дернулся. В тот же момент зазвучала медленная музыка, и Юлька немедленно положила руки ему на плечи. Они начали танец посреди зала одни, и это еще более походило на танец фигуристов. Яна нисколько бы не удивилась, если бы вдруг увидела на их ногах коньки. Она не могла отвести от них глаз. Вскоре Юлька тоже заметила потрясенную Кузнецову и, бросив на нее торжествующий взгляд, зашептала что-то Вите на ухо, почти касаясь губами его шеи.
Тогда Яна сказала себе, что на этой дискотеке уже все в порядке: Танька пристроена к Князеву, Витька – к Широковой, а ей пора идти домой, поскольку она здесь все равно никому не нужна, а значит, абсолютно лишняя. Она двинулась к выходу прямо сквозь танцующие пары. Она не планировала проходить мимо Юльки с Шереметьевым, но ее оттеснили прямо к ним, и Яна быстро отвернулась, чтобы не встречаться с ними глазами. От резкого движения головы старая детская резинка лопнула, золотые волосы рассыпались по плечам, а смешная красная божья коровка отлетела в сторону. Но Яна этого не заметила. Она думала только о том, как бы ей все это выдержать, не сорваться, не броситься бежать, не разрыдаться в голос.
Яна уже надела куртку, когда услышала:
– Ты потеряла...
Она обернулась. Рядом стоял Шереметьев и протягивал ей на ладони красную божью коровку. Яна растерянно прикоснулась к волосам. Резинки не было, зато рядом была обворожительная Юлька Широкова. Она замерла в дверях гардероба и, похоже, раздумывала, что ей лучше всего предпринять. Яна горько усмехнулась и легонько шлепнула Шереметьева по руке. Коровка упала на пол, как те драгоценные камешки в траву, а Кузнецова, резко развернувшись, вышла из клуба «Вираж».
– Яна, постой, – на крыльцо выскочил следом и Витька. – Не уходи, я сейчас! Только возьму куртку... – И он опять скрылся в дверях клуба.
Нет уж, она его ждать не станет, потому что слезы, бегущие по щекам, никак не унять. Еще не хватало, чтобы он видел ее плачущей! Да и что она может ему сказать? Разве он поверит ей после всего? А он что может ей сказать? Что без ума от Широковой? Или что-нибудь опять про Брыкуна и пропавшее кольцо? Яна размазывала слезы и шла вперед, не разбирая дороги, пока ее все-таки не догнал Шереметьев.
– Да постой же ты! – сказал он. – Я устал за тобой бежать!
Яна послушно остановилась, отвернув в сторону лицо.
– Ты плачешь? – все-таки заметил Витя. – Что случилось?
– Ничего, – односложно ответила Кузнецова.
– Когда ничего не случается, не плачут.
Яна повернула к нему мокрое лицо и выпалила:
– Ну, допустим, случилось! Ты все равно мне не поможешь!
– А вдруг?
– Тогда... помоги...
Шереметьев молча смотрел на нее, ожидая продолжения. Яна глубоко вздохнула и, наконец решившись, тихо попросила:
– Не уходи больше от меня никуда, пожалуйста... не бросай одну...
Витя исподлобья глядел на нее и ничего не отвечал.
– Вот видишь, – горько сказала Яна. – Ты не можешь мне помочь. Я знала...
– Но... как же... – наконец отозвался Шереметьев. – Тебе же не было до меня никакого дела... Может быть, это из-за Юльки?
– Может быть...
– Но это же...
– Понимай, как хочешь, – не дала ему договорить Яна. – И можешь прямо сейчас же уйти к ней обратно.
– И ты, конечно, не станешь меня задерживать?
Яна помотала опущенной головой. Слезы застилали ей глаза. Шереметьев подошел ближе. Испуганная Яна подняла к нему лицо. Он вытер пальцами задержавшуюся на ее подбородке слезу и коснулся губами щеки.
– Ты соленая, – сказал он.
– Ты меня простишь? – всхлипнула Яна.
– За что?
– Ты знаешь...
– Я люблю тебя, – просто сказал Шереметьев.
– А я тебя... – прошептала Яна.
* * *С того вечера, когда после дискотеки ее догнал Шереметьев, Яна носила себя, как священный сосуд. Она даже по тротуарам старалась ступать осторожнее, чтобы ненароком не расплескать свое счастье. С того момента, как она ощутила на щеке прикосновение Витиных губ, мир существенно изменился к лучшему: его краски стали ярче, люди добрее, и даже апрельский дождь пополам с невесть откуда взявшимся мокрым снегом – совсем не противным.
Единственным, что отравляло Янино существование, было параллельное существование в этом прекрасном мире Юльки Широковой. Бывшая подруга и ранее довольно безвредная врагиня превратилась в жестокого агрессора и бесстрашную террористку. Она устраивала Яне мелкие пакости в виде пролитого в школьную сумку клея, а также довольно большие неприятности. Одной из таких больших неприятностей для Кузнецовой стало уничтожение Юлькой ее контрольной работы по английскому языку. Конечно, Яна за руку ее не хватала и не видела, как она рвет или выбрасывает ее двойной листок, но до англичанки он не дошел. В кабинете английского Юлькино место находится как раз перед Яной, и именно Широковой Кузнецова передала свой листок вместе с остальными, присланными ей с последней парты. Контрольную, конечно, можно переписать, а можно даже не переписывать. Одна пара все равно не сможет пробить брешь в плотном строю Яниных пятерок, но дело в принципе. Яна чувствовала, что Широкова на этом останавливаться не собирается. И каждое школьное утро начиналось для Кузнецовой с обжигающего, ненавидящего взгляда, которым одаривала ее при входе в класс Юля Широкова.
На следующую пятницу Людмила Семеновна, их классная руководительница, назначила празднование дней рождений всех, кто родился весной. Эта традиция – отмечать всем вместе дни рождения по сезонам – повелась с пятого класса и до сего времени пользовалась неизменным успехом у одноклассников. Но сейчас несколько девочек держали нос, что называется, против общего ветра. Конечно, ими были Таня с Яной, личные интересы которых с некоторых пор выходили за пределы интересов 8-го «Б». Не слишком стремилась провести время среди одноклассников и Юля Широкова.
– Надоели уже эти детские утренники, – презрительно высказалась она на классном собрании, посвященном подготовке к празднику.
– Кто еще так думает? – спросила Людмила Семеновна, и лицо ее приняло столь огорченное выражение, что Яна опустила голову к парте как можно ниже.
Класс напряженно и обиженно молчал. Парни, разумеется, знали о романах девчонок с девятиклассниками и были не в восторге. Одноклассницы завидовали Кузнецовой с Самохиной и жаждали какого-нибудь реванша, только не знали, каким образом его добиться.
– Я уверена, что все так думают, только кишка тонка признаться, – тонко улыбалась Юлька, в десятый раз поправляя наманикюренными пальчиками жесткую от лака челку.
– Не слушайте ее, Людмила Семеновна, – лениво проронил Колька Брыкун. – Мы все придем, а если Широкова дома посидит, так никто не огорчится. Я вам точно говорю.
Юлька еще презрительнее хмыкнула и демонстративно выключилась из собрания, уставившись в окно.
Несмотря на то что день рождения Яны был именно весной, на этот раз классное мероприятие тоже не вызывало у нее былого восторга. Она с большим удовольствием провела бы время с Витей, но обижать одноклассников с Людмилой и идти с ними на конфликт ей не хотелось. Она даже согласилась участвовать в «Поле чудес», которое тоже было у них традиционным с пятого класса. Яна обычно являлась ведущей игры и даже гордилась тем, что ее когда-то выбрали на эту роль, хотя претендовали многие, в том числе и Юлька Широкова. На игру Яна всегда надевала шикарную черную с серебряными блестками мантию, блестящую диадему с ярко-розовым пером надо лбом и брала в руки «волшебную» палочку в виде прозрачного гладкого стержня, кончик которого был украшен красиво ограненным стеклянным стразом. Разумеется, ей завидовали все девчонки в классе, а сама себе она казалась настоящей волшебницей «Поля чудес».