Впоследствии, пытаясь восстановить в памяти ее образ, Просперо смог вспомнить лишь, что она была одета в белое платье, почти без украшений, подчеркивавшее красоту ее темных волос. Так мимолетен был его взгляд, так сосредоточен был он на приведшей его сюда цели, что больше ничего не заметил.
Он отступил с порога, дав проход своим людям.
– Положите этому конец, – резко бросил он.
Немедленно полдюжины солдат бросились за двумя, что преследовали женщину в глубине сада, и остальные – к мерзавцу, угрожавшему даме в белом.
Бандит развернулся, заслышав шум за спиной, и скорее инстинктивно, чем по какой-то другой причине, потянулся за мечом. Но люди Просперо набросились на него, не дав возможности даже обнажить оружие. Его стальной шлем был сбит, ножны и пояс сорваны, ремни доспехов срезаны ножом. Удары копий подгоняли его, лишенного доспехов и оружия, к двери, а древки обрушивались на плечи до тех пор, пока он не завопил от боли и ужаса, ощупью пробираясь вперед. Два его товарища шли, понукаемые таким же образом, пока один из них не свалился без чувств, получив крепкий удар древком по голове. Тогда его схватили за ноги и поволокли вниз по аллее следом за его приятелями. Протащив по лестнице, солдаты вынесли бандита на маленькую площадь, не обращая внимания на то, что голова его билась о ступени, и наконец бросили на лужайке под акациями. Следовавший за ними по пятам Просперо не собирался дожидаться здесь (как и где бы то ни было) благодарности спасенных. Безотлагательность его миссии не позволяла ему задерживаться.
Во второй половине дня, вымотанный и обессиленный этим заданием, Просперо посчитал его выполненным, порядок был восстановлен, и он вместе с группой соратников отправился наконец в герцогский дворец, чтобы предстать пред своим отцом.
Они прошли по Сарцано, а затем поднялись по крутым улицам, ведущим к Сан-Лоренцо и герцогскому дворцу. Хотя грабителей не было больше видно, город бурлил, и путь Просперо лежал по шумным улицам, запруженным людьми, двигавшимися в том же направлении, в гору.
По мере продвижения к нему присоединялись и другие группы, возвращавшиеся с аналогичных заданий. Одной из них командовал Каттанео. Когда они добрались до Сан-Лоренцо, с ними было уже полторы сотни человек. Они образовали довольно плотный отряд, сопровождаемый благосклонными взглядами граждан побогаче и проклятиями бедноты, обиженной на учиненные репрессии и грубость.
Методы Дориа были мягче. В то время как Просперо разбил пятьсот солдат на подразделения по двадцать пять человек в каждом, чтобы дубинками принудить грабителей к порядку, адмирал выстроил двести человек в цепь через половину города, затем выслал четыре команды, по сотне в каждой, бить в барабаны и трубить в трубы, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы обратить грабителей в бегство. Подонки из черни отступили в свои трущобы, а французские мародеры Фрегозо, по возможности без сопротивления, отправлялись в части, расквартированные в бараке напротив Каппучини, к которым они были приписаны. Таким образом Дориа обезопасил себя от негодования, объектом которого стал Просперо, ведший свою растущую армию к герцогскому дворцу.
Там, на площади перед дворцом, он обнаружил столь плотную толпу, что пробиться сквозь нее казалось практически невозможным. Двойная цепь копейщиков из провансальских отрядов Дориа была выставлена перед дворцом, чтобы сдерживать натиск горожан, а с балкона над широким порталом чей-то громкий голос призывал к тишине и вниманию.
Взглянув поверх волнующегося моря голов, Просперо узнал в говорившем седобородом пожилом крупном человеке Оттавиано Фрегозо, который был дожем, когда Генуя в последний раз находилась в руках французов. Сердце Просперо сжалось от дурного предчувствия, ибо если герцогский плащ, в который Оттавиано был сейчас облачен, что-либо и означал, то только одно: с возвращением французов ему было возвращено и герцогство. Слева от него стоял его кузен Чезаре Фрегозо, справа возвышалась величественная фигура Андреа Дориа.
Затаив дыхание, чтобы не пропустить ни единого слова, могущего объяснить сие дурное предзнаменование, Просперо слушал цветистые фразы: Оттавиано расписывал, как мессир Андреа Дориа, первый гражданин города, отец своего народа, пришел в Геную, чтобы освободить ее от иноземных супостатов. Лигурийская республика больше не должна платить подати на содержание императорских армий в Италии. Испанские оковы сброшены. Под великодушной защитой короля Франции Генуя впредь будет свободной, и за это великое благодеяние благодарить нужно мессира Андреа Дориа, этого льва морей.
Тут он сделал паузу, как актер, вызывающий аудиторию на аплодисменты, и толпа тотчас же взорвалась криками: «Многая лета Дориа!»
Сам Андреа поднял наконец руку, чтобы восстановить тишину и дать Оттавиано Фрегозо возможность продолжать.
Тот перешел к более конкретным и немедленным выгодам, принесенным происшедшими событиями. Грузовые суда с зерном уже разгружались в порту, и хлеба должно было хватить на всех. Люди его кузена Чезаре гнали скот на убой, и голоду, от которого страдали генуэзцы, вскоре будет положен конец. Вновь прокатился гром оваций; теперь толпа вопила: «Многая лета дожу Фрегозо!»
Затем последовали уверения Оттавиано в том, что людские страдания не останутся безнаказанными. Те, кто повинен в перенесенных лишениях, должны быть привлечены к ответственности; тех, кто без зазрения совести довел Геную до голода, чтобы удержать ее под пятой иноземных завоевателей, нужно немедленно судить. С грубым красноречием описывал Оттавиано злодеяния людей, доказавших, что они не любят родину, ввергнув город в беду. Он довел себя до такой степени исступления, что вскоре заразил им и многочисленную аудиторию. Ответом ему были свирепые выкрики: «Смерть Адорно!», «Смерть предателям республики!».
Просперо, пришедший в ужас от скрытого подтекста этой речи и выкриков толпы, вышел из оцепенения, лишь когда кто-то принялся дергать его за рукав и шептать на ухо:
– Наконец-то я вас нашел, Просперо. Я искал вас более двух часов.
Рядом с ним, пыхтя и отдуваясь, стоял Сципион де Фиески.
– Поскольку вы слушали этого фигляра, вам понятно, что происходит. Хотя вряд ли все, иначе вас бы тут не было.
– Я был на пути ко дворцу, когда меня зажали в этой толпе.
– Если вы ищете вашего отца, вам не найти его во дворце. Он в Кастеллетто. Пленник.
– О небо!
– Вас это удивляет? Фрегозо собирался отдать его голову толпе, чтобы снискать себе ее расположение. Уничтожить прежнего дожа – значит обеспечить безопасность нового. Необходимо лишить сторонников Адорно повода для протеста. Это наиболее логично. – Острым взглядом он окинул сомкнутые, сверкающие сталью ряды, вклинившиеся в толпу. – Это ваши люди и можно ли им доверять? Если да, то нужно действовать немедленно, если вы хотите спасти отца.
Просперо побледнел от горя. Разомкнув сжатые губы, он спросил:
– А что матушка?
– Она делит узилище с вашим отцом.
– Тогда вперед. Мои люди расчистят мне путь ко дворцу. Я немедленно увижусь с адмиралом.
– С адмиралом Дориа? – Сципион едва удержался от презрительного смеха. – Говорить с ним – все равно что обращаться к Фрегозо. Это Дориа провозгласил его дожем. Разговорами горю не поможешь, мой друг. Нужны действия. Немедленные и молниеносные. Французов в Кастеллетто не более пятидесяти, а ворота открыты. Это ваш шанс, если, конечно, вы уверены в своих людях.
Просперо призвал Каттанео и отдал приказ. Он быстро и тихо был передан по рядам, и вскоре отряд выдвинулся из сжимавшей его со всех сторон толпы. Идти вперед было невозможно. Оставалось только отступить и найти другой путь к возвышенности, на которой стоял господствовавший над городом Кастеллетто.
Глава IV Кастеллетто
Стоя на балконе, новый дож завершал свою пламенную речь, и, поскольку движение войска Просперо сопровождалось некоторым шумом и бесчинствами, толпа могла бы перейти от протестов к угрозам, а то и применению силы, если бы не устрашающий блеск воинского оружия.
В конце концов они выбрались из толпы и достигли Соборной площади. Но и тут им пришлось преодолевать сопротивление встречного людского потока. Потом, поднявшись по крутой улочке, ведущей к Кампетто, они смогли двигаться свободнее, сохраняя строй и держа копья наперевес. Никто не рискнул бы им помешать. Но когда в них узнавали чужестранцев под началом Просперо Адорно, вслед воинам летели угрозы и проклятия тех, кому от них досталось. Отвечая насмешками на насмешки, они продвигались вперед. Бледный и взволнованный Просперо шел в арьергарде вместе со Сципионом.
В Кампетто им повстречался еще один из капитанов Просперо, пробирающийся со своими шестью десятками людей вниз в поисках основных сил. Поэтому, когда Просперо достиг наконец красных стен Кастеллетто, еще подсвеченных багровыми лучами заходящего солнца, за ним двигался отряд, насчитывавший более двух сотен человек.
В Кампетто им повстречался еще один из капитанов Просперо, пробирающийся со своими шестью десятками людей вниз в поисках основных сил. Поэтому, когда Просперо достиг наконец красных стен Кастеллетто, еще подсвеченных багровыми лучами заходящего солнца, за ним двигался отряд, насчитывавший более двух сотен человек.
Створки ворот распахнулись, и солдаты быстрым шагом вошли внутрь. Люди, бросившиеся им наперерез, когда они проходили мимо домика стражи, были сметены с дороги, словно сухие ветки горным потоком.
Во внутреннем дворике, наполовину уже погруженном в тень, их встретило еще больше людей, и вперед быстро вышел командующий ими офицер из провансальских сил Дориа, который узнал капитана папского флота.
– Чем могу служить, господин капитан? – Прозвучавшее в вопросе почтение было чисто служебным. Провансалец был достаточно осведомлен о том, что творилось в этот день в Генуе, чтобы обеспокоиться подобным вторжением.
Просперо был краток.
– Вы отдаете Кастеллетто под мое командование.
На смуглом лице мужчины отразилось смятение. Потребовалось некоторое время, чтобы он смог заговорить снова.
– При всем моем почтении к вам, я не могу этого сделать, господин капитан. Меня назначил сюда командиром мессир Чезаре Фрегозо, и я должен оставаться здесь до тех пор, пока мессир Чезаре не отменит приказ.
– Или пока я не вышвырну вас вон. Вы слышали меня, синьор. Хотите вы того или нет, но придется подчиниться.
Офицер попытался возмутиться. Хотя он и без того был крупным мужчиной, казалось, что он на глазах вырос еще больше.
– Господин капитан, я не могу следовать вашим приказам. Я…
Просперо махнул рукой в сторону выстроившихся за ним людей.
– У меня есть для вас убедительные доводы.
Злобную гримасу офицера сменила мрачная усмешка.
– А, черт возьми! Если вы перешли на такой тон, то что же остается мне?
– То, что я предлагаю. Это убережет вас от неприятностей.
– Меня – возможно. Что до вас, сударь, вы, похоже, напрашиваетесь на них.
– Полагаю, это мое дело.
– Надеюсь, оно придется вам по вкусу. – Офицер повернулся на каблуках и громовым голосом отдал приказ. В ответ на это его люди быстро собрались, построились в шеренги и через десять минут уже выходили из крепости под звуки марша «En Revenant d’Espagne»[6]. Уходивший последним командир отвесил Просперо поклон, полный насмешки и угрозы.
Просперо отправился на поиски отца. Дорогу ему указывал Сципион: вверх по каменной лестнице к порту, охраняемому двумя стражниками, тотчас же отпущенными, чтобы догнать своих. Затем Просперо отпер дверь и, пройдя через прихожую, напоминающую голыми стенами тюрьму, вошел в маленький кабинет, отделанный в серо-голубых тонах.
На кушетке, стоящей под одним из окон, откуда открывался вид на город, порт и залив, в изнеможении полулежал Антоньотто Адорно. Несмотря на жару, он был закутан в длинную черную накидку, отороченную густым темным мехом. Его жена, изящная и моложавая, в пурпурном платье с золотой отделкой и твердым высоким корсажем, сидела в кресле у изголовья кушетки.
Стол, стоявший посередине комнаты, был заставлен остатками простой еды: полбуханки грубого ржаного хлеба, половина головки ломбардского сыра, тарелка с фруктами: финиками, персиками и виноградом – из сада какого-нибудь патриция; высокий серебряный кувшин с вином, несколько стаканов.
Скрип дверных петель привлек внимание монны Аурелии. Она оглянулась через плечо, и даже под черной вуалью было заметно, как она побледнела при виде Просперо, замешкавшегося на пороге. Затем она вскочила, ее грудь всколыхнулась от рыданий, в свою очередь заставивших ее мужа приподнять тяжелые веки и оглядеться. Ничто не изменилось в лице Антоньотто, лишь шире приоткрылись его добрые и честные глаза. Голос его звучал столь тихо, что в нем нельзя было различить никаких оттенков чувств:
– А, это ты, Просперо. Как видишь, ты прибыл в недобрый час.
И хотя никаких упреков со стороны отца не последовало, Просперо не был намерен щадить себя.
– Вы имеете полное право удивиться, синьор, что я вообще появился. – Он вошел в комнату. Следом за ним вошел Сципион, закрыв за собой дверь.
– Нет-нет. Я надеялся, что ты придешь. Ты должен кое-что мне рассказать.
– Только то, что ваш сын глупец, а это вряд ли для вас новость, если вы не считаете его еще и подлецом. – Голос Просперо звучал горько. – Этот мерзавец Дориа слишком легко одурачил меня.
Антоньотто неодобрительно поджал губы.
– Не легче, чем меня самого, – сказал он и добавил: – Яблоко от яблони недалеко падает.
Сгорая от стыда, Просперо обратил полный боли взгляд на мать. В порыве материнского чувства она простерла к нему руки. Он быстро шагнул навстречу, взял обе ее руки в свои и склонился, чтобы по очереди их поцеловать.
– Уж в этом-то твой отец прав, – обратилась она к нему. – Твоя вина не тяжелей его собственной, как он и сказал. Виной всему его же упрямство. – Ее голос стал ворчливым. – Ему следовало выполнить волю народа. Нужно было сдаться, когда народ того желал. Тогда бы он поддержал его. Вместо этого, отец заставил их умирать от голода и отчаяния, и они взбунтовались, подстрекаемые Фрегозо. В этом-то и заключается вина.
Некоторое время они бесплодно пререкались: мать старалась оправдать Просперо, а он упрямо казнил себя. Антоньотто безучастно прислушивался к спорящим и, казалось, дремал. Наконец беспристрастный зритель Сципион напомнил им, что сейчас важнее найти выход из опасной ситуации, нежели выяснять, какие причины ее вызвали.
– Выход-то найти можно, – заявил Просперо. – Я в состоянии хоть этим исправить свою ошибку. У меня под рукой достаточно войск.
– И это выход? – вскричала его мать. – Бежать? Оставить все? Нечего сказать, прекрасный выход для дожа Генуи – оставить торжествовать Фрегозо и этих негодяев Дориа!
– В свете всего случившегося, мадонна, – подал голос Сципион, – я буду рад, если вам удастся хотя бы это. Вы полагаете, Просперо, у вас действительно хватит людей? Вы уверены, что доберетесь до ваших галер? И даже если доберетесь, что Дориа позволит вам отплыть?
Антоньотто приподнялся.
– Спроси лучше, позволят ли Фрегозо. Именно они сейчас хозяева положения. Можно ли сомневаться, что они потребуют смерти всех Адорно, чтобы некому было возвратиться и отобрать узурпированную ими власть?
– Пока я удерживаю эту крепость…
– Оставь эту мысль, – прервал его отец. – Тебе и дня ее не удержать. Армию надо кормить. У нас нет припасов.
Это был тяжкий удар, разрушивший надежды Просперо. Лицо его приняло ожесточенное выражение.
– Что же остается?
– Поскольку у нас нет ни крыльев, ни даже летательной машины вроде той, что была у дурня, сломавшего себе шею, спрыгнув с башни Святого ангела, нам остается лишь вверить нашу судьбу Господу.
На этом они могли бы и остановиться, не приди к ним на помощь хитроумный Сципион.
– Выход для вас, – сказал он, – не в том, чтобы силой пробиваться через город, а в попытке поодиночке уйти полями.
Побуждаемый их вопрошающими взглядами, он перешел к подробным объяснениям. Восточная сторона Кастеллетто возвышалась над самой городской стеной. Крыши крепостных бастионов от скал у подножия городской стены отделяло семьдесят футов крутой каменной кладки.
– Мы покинем Геную, – сказал Сципион, – тем же путем, какой избрал святой Петр, покидая Дамаск. Из корзины легко сделать люльку, которую можно спустить на веревках.
Глаза Антоньотто оставались безучастными. Он напомнил остальным о своем состоянии. Его рана не позволит ему уйти этим путем. Она совсем лишила его сил. Кроме того, что он теперь значит? Потеряв все, что было ему дорого, он готов равнодушно встретить любой исход, каким бы тот ни был. С искренностью, ни в ком не вызвавшей сомнения, он сказал, что рад бы успокоиться навеки. Пусть Просперо и его мать попытают счастья, не обременяя себя больным и беспомощным человеком.
Однако ни Просперо, ни его мать не захотели и слышать об этом. Либо они вместе уходят, либо вместе остаются. Поставленному перед таким выбором Антоньотто оставалось только согласиться и начать готовиться к побегу.
К сумеркам все было готово, и позднее, под покровом темноты, импровизированная люлька поочередно спустила всех троих беглецов со стен крепости. Держали ее люди под командой Сципиона.
Так бесславно завершилось правление Адорно в Генуе, и в то время как мадонна Аурелия негодовала на Дориа и Фрегозо, Просперо ругал лишь себя самого за то, что стал орудием предательства, приведшего к падению его отца, которого он теперь и поддерживал в постыдном бегстве, помогая держаться на ногах.