И называет фамилию одного из самых таинственных и влиятельных обитателей кремлевского зазеркалья.
Руслан подбирается, прямо как хорошая гончая.
Он все-таки журналист-телевизионщик, а не кисейная барышня.
И — хороший журналист, смею вас заверить…
— Какие условия? — спрашивает деловито.
— Условий два, — улыбается в свою куцую бороденку Гадёныш. — Ты, как интервьюер, задаешь ему один абсолютно нейтральный вопрос. Который ничем не потревожит твою журналистскую совесть. И не комментируешь ответ. После чего можешь задолбать его любыми самыми острыми и нелицеприятными вопросами и комментариями. Он не обидится. Это — первое условие. Второе — двадцать тысяч долларов наличными для посредников. Потому как лично мне плевать, с каким из каналов договариваться…
Рус молчит.
Условия — более чем приемлемые.
Работа журналиста на таком уровне — всегда немного компромисс. Это просто часть профессии, вот и все.
А тема — залог профессиональной удачи.
Потому что сразу же выводит его, как профессионала, на совершенно другой уровень.
И двадцатку эту несчастную канал даст посреднику, не задумываясь.
И больше даст, если потребуется.
Хотя все будут прекрасно понимать, что эта тварь стрижет с обоих концов: и с канала, и с, простите, заказчика.
Все равно заплатят.
Тоже — часть профессии.
Канал-то у нас в стране — не один.
К счастью.
Хотя — для кого как.
Для некоторых, как раз, — ровно наоборот.
К сожалению…
— Когда работаем? — спрашивает Руслан.
— А послезавтра, к вечеру, — улыбается безмятежно Гадёныш. — Я же знаю, что вы через три дня на рыбалку сваливаете. И завидую. Меня-то не зовете. Ну ладно, я побежал. Завтра часиков в пять позвоню, там делов-то на три копейки…
Он уходит, и теперь уже Русланыч собирается двигаться к стойке за водкой, а я провожаю его задумчивым взглядом.
— Ну что, — спрашиваю, когда он возвращается с бутылкой коньяка и тарелкой с тонко порезанными лепестками посыпанного сахарной пудрой лимона, — как ощущения с непривычки?
— Да, блядь, — морщится. — Будто девственности лишили. И знаю, вроде, что пора. Но не в этой же, сука, вонючей подсобке…
Я криво усмехаюсь и разливаю коньяк по водочным стопкам.
Сегодня явно не тот случай, когда его стоит пить из широких хрустальных бокалов…
Хотя Гадёныш занимает невысокий пост пиар-менеджера в одном когда-то безумно популярном, а теперь почти полузабытом либеральном издании, связи его — широки и разнообразны.
Куда они тянутся, эти ниточки, ни мне, ни Руслану — далеко не последним людям в этом мире — все равно не различить.
Гадёныш вообще — далеко пойдет.
Очень далеко.
Если я, разумеется, его раньше не убью.
Он это вполне заслужил.
Вот только вряд ли когда-нибудь решусь.
Потому что терпеть эту гадину — оно, конечно, противно.
Но вот собственноручно давить — даже рукой, одетой в перчатку, — противно вдвойне.
Да и страшновато, честно говоря…
А вот никакое «не судите да не судимы будете» меня в этом случае нисколечко не извиняет и, к сожалению, — не останавливает…
Байка
Я сегодня почему-то весь вечер пробродил по Воробьевым горам.
Наверное — осень.
Для меня это не время года.
Состояние души.
Если хотите, диагноз.
Бродил, пинал ногами желтые и красные листья, ежился от мелкого осеннего дождя, кутался в плащ, да и вспоминал всякое.
Хорошее и плохое.
Разное.
Вспомнил и эту историю.
Даже, скорее, байку.
Байку о том, как человек потерял в своей жизни, возможно, самое дорогое и даже этого не заметил.
Абсурд, казалось бы.
А ведь правда…
Да, должен сразу предупредить, что история эта — самый, что ни на есть, чистой воды плагиат.
У нее есть автор — сам главный герой повествования.
Он часто ее рассказывал и, возможно, даже записал.
Вот только оцениваем мы с ним события по-разному.
Но это уже так — детали, частности…
Он имеет такое же право на свое мнение, как я — на свое. Несмотря на то, что история приключилась с ним, а не со мной.
Просто все, что ты кому-то рассказал, — принадлежит уже не тебе одному.
Всем.
Сам виноват…
Но, прежде всего — о самом рассказчике.
Личность он, мягко говоря, колоритная…
Представьте себе почти двухметрового кучерявого блондина с аккуратной интеллигентной бородкой и редким именем Эрик.
Теперь представьте, что он умен, отлично играет на гитаре, знает наизусть все песни «Битлз», пописывает стихи и в совершенстве владеет минимум двумя языками.
Что очень трудно найти хорошую книгу, которой он не читал, и хороший фильм, которого он не смотрел.
Он — что не удивительно — очень нравится женщинам и сам их любит — искренне и беззаветно.
То есть красавец, душа компании, интеллектуал, обаятельный бабник.
И одновременно — самый конченый неудачник во всем, что касается обычной, реальной, практической жизни. Человек, способный на многое — и не осуществивший практически ничего.
Прирожденный аутсайдер.
Вплоть до того, что даже работу найти не может и, время от времени, перебивается случайными заработками — не гнушаясь и частного извоза на стареньких битых «Жигулях».
Благодаря извозу и началась эта замечательная история.
Начиналась которая, кстати, — совершенно банально: вечер, осень, дождь, очаровательная попутчица.
Ничего особенного.
Но что-то зацепило их друг в друге.
Причем настолько, что он не стал, по своему обыкновению, сразу уговаривать ее перейти в горизонтальную позицию.
Хотя, наверное, и уговорил бы.
Видал я его во время боевых действий с противоположным полом.
Захочешь — не удержишь…
Нет, эту он водил в кино, в кафе.
Читал стихи, дарил розы, на которые зарабатывал тяжелым трудом ночного извозчика.
Наконец — свершилось.
Она сама пригласила его к себе домой.
Он долго готовился.
Надел свой самый лучший костюм, наврав жене, что идет на очень важную вечеринку. Где ему, разумеется, надо пообщаться с серьезными людьми, предложившими хорошую работу.
Купил семь длинноногих роз, торт и бутылку хорошего аргентинского вина.
Ровно в восемь, как договаривались, подъехал к ее дому.
И — захотел в туалет.
Да ладно бы по-маленькому.
Куда там…
…Так на клапан надавило, что на лбу аж испарина выступила.
То есть — хоть в штаны делай.
И что прикажете?
Не успев зайти к очаровательной желанной женщине, лететь ее сортир осквернять?!
Конец любви…
Хорошо еще, что рядом стройка была.
Нашел, куда пробежаться отложить личинку.
Ну, а потом, как положено — цветы вперед, хвост — распустил.
Она купила хороший кусок говядины, и у него был шанс блеснуть своими кулинарными способностями.
Приготовил — как надо, в духовке, в фольге, предварительно самолично нафаршировав курагой, чесноком и черносливом, чтобы получилось слегка с кровью, как и положено готовить настоящему мужчине.
Поели.
Запили сочное мясо густым и терпким аргентинским вином.
Она одобрила его выбор.
Потом он пошел священнодействовать над заварочным чайником, а она закурила и задумчиво уткнулась лбом в оконное стекло.
— Знаешь, — говорит, — тут такая забавная история случилась. Я пока тебя ждала — тоже в окно смотрела. А у нас под окном — стройка. И так смешно: какой-то бедолага в костюме с галстуком по этой стройке через лужи скакал. Чуть не навернулся пару раз. Во-о-он за те вагончики. Какать, наверное, хотел…
Он поперхнулся, через силу выпил чаю и поспешно ретировался — к немалому ее удивлению.
Понятное дело.
Я бы тоже, наверное, удивился.
И история о большой и чистой любви превратилась в историю о том, как Эрику в самый неподходящий момент элементарно захотелось покакать.
Бывает.
От этой мысли, что — да, к сожалению, — бывает, у меня на душе становится так пусто и тоскливо, как будто я куда-то долго-долго ехал на поезде, в какое-то очень важное для меня и очень красивое место, приехал, а там — голый перрон, осенний дождь, грязные кирпичные стены и неизбежная ругань носильщиков.
Словом — всё как всегда, и нет из этого долбаного круга ни у кого никакого выхода.
Такие дела…
Костры у дольменов
В горах ходить надо осторожно.
Очень осторожно.
Особенно, если ты один.
Я как-то пару раз по молодости попадал в истории, потом зарекся.
Поганое это дело, знаете ли.
Они ведь только с виду твердые и прочные, эти горы.
Ага.
На самом деле, именно здесь, как нигде, очевидна непрочность нашего бытия: осыпи, трещины, коварство…
Ага.
На самом деле, именно здесь, как нигде, очевидна непрочность нашего бытия: осыпи, трещины, коварство…
Ставишь ногу на с виду прочно вросший в землю валун, а он — предательски проваливается куда-то в бездну.
Причем не тогда, когда ты аккуратно трогаешь его носком, примериваясь, а когда уже окончательно переносишь на него весь вес тела, и стоящая на этом чертовом булыжнике нога становится опорной.
И тут — только успевай руки пошире расставлять, чтобы хоть за что-то схватиться. Неважно, за что: за корень, ветку, за такой же, с виду надежный, камень.
И молись, чтоб тебе повезло…
Причем такие истории, как правило, происходят уже в конце дневного перехода. Когда тягучая монотонность движения притупляет осторожность, мысли бродят где-то в стороне, а органы чувств, как губка, впитывают окружающий пейзаж. Чтобы потом, когда ты вернешься домой, преобразовать их в сосущую под ложечкой, заставляющую вновь и вновь возвращаться сюда, наверх, неизбывную тоску воспоминаний…
Так что я с этим делом — завязал.
В смысле, с тем, чтобы в одиночку в горы ходить.
А ведь — хочется.
В горы хочется.
Хорошо там, чисто…
И лишний человек там — как ни крути, только помеха.
Потому как очень трудно угадать, примут этого человека горы или не примут.
Хорошо тебе с ним будет ночью у костра жарить на углях только что пойманную форель или захочется сбежать: куда угодно, хоть в город, хоть за ближайший камень, только чтобы не слушать его пустую, докучливую болтовню.
Так — тоже бывает.
И, увы, чаще, чем хотелось бы.
Причем один и тот же человек в городе может быть до безумия интересен, а в горах — пуст, как фантик от шоколадной конфеты «Мишка на севере».
И дело не в том, что он плох и «не выдержал проверки».
Это бред для малолетних романтиков, переслушавших на теплой, уютной кухне Визбора или Высоцкого.
Просто всему — свое время и место.
В том числе и человеку.
Каждому овощу — свой фрукт.
Вот, в принципе, и все.
С Серегой Штурминым в горах — хорошо.
В смысле, мне хорошо.
Как другим — не знаю, характер у этого парня — совсем даже не сахар. С одной стороны он человек крайне жесткий, с другой — настолько же ранимый.
Такое вот, блин, единство и борьба противоположностей.
Бывает.
Причем, если ему что-то не по душе — никогда прямо не скажет. Будет молчать, дуться.
Прямо как девочка.
Если, конечно, подобного рода определение может подойти почти двухметровому гиганту с грубым, обветренным лицом и прозрачными неулыбчивыми глазами цвета темного бутылочного стекла.
У Сереги — другие достоинства.
В горах, да и просто по жизни, он абсолютно надежен, и мне это в нем откровенно нравится.
Что ему нравится во мне — не знаю.
Наверное, то, что я стараюсь ни при каких обстоятельствах его не напрягать.
Он это ценит.
А так — нам хорошо вместе, прежде всего оттого, что в походах мы преследуем абсолютно разные цели.
Его интересует процесс, физические нагрузки, вершины.
Меня — конец перехода, усталость в натруженных ногах, неожиданное чувство освобождения, когда сбрасываешь наконец-то с плеч надоевшие до смерти лямки тяжелого рюкзака.
И, естественно, основная цель моих «выходов» — это даже не столько горы, сколько верховья горных рек, где водится мой самый излюбленный рыболовный трофей — «царская» ручьевая форель, достойнейший соперник для любого, хоть раз в жизни державшего в руках спиннинг или нахлыстовое удилище.
Вот, исходя из этой разницы интересов, мы свои вылазки и строим.
Пробиваемся, насколько это возможно, на «Уазике», потом идем пешком. Когда приходим в намеченное заранее место, ставим базовый лагерь.
А дальше — по интересам.
Он — по горам лазить, я — вдоль берега спиннингом махать, с камня на камень перескакивая.
Вечером встречаемся, готовим ужин, обмениваемся впечатлениями.
Да и днем стараемся находиться в зоне досягаемости портативных раций, время от времени посылая друг другу сигналы, что все в порядке.
Мало ли что…
Горы шутить не любят.
Вот и в тот раз…
Я тогда только-только к этому ручью хоть как-то приспособился.
Уж очень необычный рельеф, фактически без «обраток».
Да и вода высокая.
С поверхности форель брать — напрочь отказывалась.
Пришлось снимать «сбируллино», ставить «мокрую» муху и огружать ее как следует.
Через некоторое время начались осторожные поклевки.
По впечатлению — прямо «со дна».
И тут — защелкал сигнал вызова.
Я выматерился.
Вынул, балансируя на камне, рацию из кармана.
— Да, — говорю, — слушаю. Что случилось?
— Херня, — отвечает, — случилась, Дим…
И замолкает.
Голос — внешне спокойный, но чувствуется — только внешне.
Серега в горах — парень опытный, куда опытнее меня.
Альпинист, мастер спорта.
Зря такими словами разбрасываться не будет.
— А поподробнее? — спрашиваю.
— А поподробнее, — говорит, — голую скалу видишь?
— Вижу, — отвечаю. — С полкилометра выше меня по течению…
— Ага, — констатирует удовлетворенно. — Вот я как раз под ней и валяюсь. Ничего серьезного, но ногу, кажется, все-таки сломал…
— Твою мать, — выдыхаю обессилено.
А что тут еще скажешь?
Мы сюда два полных дневных перехода шли.
А до этого почти четыре часа от ближайшего егерского кордона на «Уазике» пробивались.
Не ближний свет.
«Уазик» нас, кстати, — только через неделю там ждать будет.
Внизу.
На контрольной точке.
Значит — пешком…
Сначала туда, потом обратно.
За ним, с помощью, которую еще найти надо…
Ой, мама…
— Сейчас, — говорю, — выхожу к тебе. Жди.
А что делать?!
Когда я его нашел, он улыбался бледными от боли губами.
— Херня, — говорит, — Дим. Я кажется, ошибся. Ты, конечно, посмотри, но перелома, похоже, нет. Вывих сильный, растяжение — имеют место быть. А кости вроде целы, напрасно я паниковал. Если так — то идти смогу, а это главное…
Киваю, соглашаясь.
Мне, конечно, — два рюкзака тащить, да и его самого время от времени.
Но это проще, чем вниз-вверх бегать, да еще за идиота этого переживать: как он там, один в лагере…
А если что не так?!
Бррр…
— Ты, — спрашиваю, — откуда летел-то?
Руку поднял, показал на уступ прямо над нами.
Я прикинул — метров двадцать будет.
Чтоб для городского человека было понятно — примерно шестой этаж.
Это если в доме потолки высокие…
Хорошо, что кусты внизу, а не осыпь.
Или, того хуже, — обломки какие острые. Участок реки-то скалистым можно назвать…
— Ну, ни хрена себе, — вздыхаю.
— А ты как думал, — улыбается.
Угу.
Ты б на себя в зеркало посмотрел, думаю.
На лице — ни кровинки…
Посмотрел его ногу — кости, вроде, и вправду целы.
Но вывих такой, что…
А-а-а…
Махнул рукой, взялся поудобнее за ступню.
— Терпи, — говорю.
Он губу прикусил, кивнул.
Я примерился, дернул.
Как он не заорал — до сих пор не понимаю.
Отдышались.
Я ему ботинок аккуратно ножом подрезал, снял.
Содрал носок.
Нда, опухло серьезно…
Достал из нарукавного кармана штормовки пузырек с йодом и бинт, сделал «сеточку», потом перетянул покрепче.
Он — опять не кричал, только стонал сквозь зубы.
Да капли пота на лбу выступили.
Крупные.
Я засунул себе в рот две сигареты, прикурил, одну ему в зубы вставил.
Подымили.
— Ну что, — говорю, — пойдем?
— Пойдем, — кивает.
До лагеря добрались уже в сумерках. Он, по-моему, пару раз терял сознание от боли.
Но — дошли.
Я сбегал на речку, притащил свой спиннинг, рыбацкий рюкзачок и дохлый, врать не буду, улов.
Наловился.
Ага…
Приготовил ужин.
Заставил его съесть миску гречневой каши и напоил сладким чаем.
Ночью он несколько раз, забываясь, стонал от боли, но утром выглядел уже почти прилично.
Даже опухоль на ноге чуть-чуть спала.
Значит — все правильно делаем.
Собрал лагерь, распихал все по рюкзакам, еще раз осмотрел его ногу, новую «сеточку» йодом нарисовал, перебинтовал.
— Значит так, — говорю, — Серег. Играем с тобой в Чебурашку и крокодила Гену. Помнишь: «Я понесу вещи, а ты понесешь меня»?
— Помню, — усмехается. — Посох мне вырежи, так легче будет…
— Посох, — вздыхаю, — это само собой…
Тронулись.
Несмотря на то, что шли вниз, а не вверх, до вечера сделали только половину дневного перехода.
Да еще и нога у него опять опухла.
Беда.
Палатку ставить не стали, я по-быстрому сварил ужин на костерке, потом засунул его в спальник, залез в свой и моментально отрубился.