А затем на Кина напали другие: один слева, а другой справа, словно огромные пули, выпущенные в упор, последний из трио полз, ухмыляясь и щелкая зубами, готовый оторвать ему яйца. Кин с хриплым лаем рванул вправо, собираясь вначале разобраться с первым и спрятаться под крыльцо. Если бы ему удалось забраться под крыльцо, он смог бы расправиться со всеми — может быть, раз и навсегда. Сейчас, лежа на веранде, он заново переживал бой, словно в замедленной съемке: рычание и вой, броски и отступления, запах крови, который, въевшись в его мозг, превратил Кина в подобие сражающейся машины, не чувствующей своих ран до последнего вздоха. С волком, нападавшим справа, Кин справился так же быстро, как и с первым; хищник утратил один глаз, а сбоку на шее расплывалось огромное темное пятно — рана, вероятно, была смертельной. Но волк, в свою очередь, успел нанести увечья и Кину; большинство ран были поверхностными, но две оказались очень глубокими — на их месте потом останется грубый шрам в виде буквы «t» с низко опущенной перекладиной. Даже тогда, когда он станет старым-престарым псом (а Кин переживет Глена Бейтмена на шестнадцать лет), его шрамы будут ныть, пульсируя, в дождливую погоду.
Итак, Кин сразился с тремя, заполз под крыльцо, и, когда один из двух оставшихся волков, преодолев страх, попытался вползти за ним, Кин, прыгнув, повалил врага и распорол ему горло. Другой отступил почти до самого края кукурузного поля, беспокойно скуля. Если бы Кин вышел в бой, тот, другой, просто умчался бы с поджатым хвостом. Но Кин не вышел тогда. Он был измотан. Он мог лишь лежать на боку, тяжело дыша, зализывая раны и издавая низкое, грудное рычание при виде подступавшей тени оставшегося волка. Затем стало темно, окутанная дымкой ущербная луна плыла в небе над Небраской. И всякий раз, когда последний волк слышал, что Кин жив и, вероятно, по-прежнему готов сражаться, он шарахался прочь, поскуливая. После полуночи он исчез, оставив Кина одного на грани жизни и смерти. И вот в предутренний час Кин с ужасом почувствовал Нечто — присутствие какого-то другого животного — и застыл, жалобно повизгивая. Это нечто было в кукурузе, это нечто приближалось, возможно, охотясь за ним. Кин, дрожа, ждал, обнаружит ли его это нечто, это ужасное нечто, которое было похоже и на Человека, и на Волка, и на Глаз: какое-то черное существо, подобное древней рептилии. Казалось, прошла целая вечность, когда Кин, наконец, почувствовал, что оно ушло, и заснул. Он провалялся под крыльцом трое суток, выбираясь оттуда только гонимый голодом и жаждой. Под ручным насосом во дворе всегда собиралась лужица, а в доме было столько вкусного, многое осталось от ужина, приготовленного матушкой Абигайль для людей Ника.
Когда Кин почувствовал, что может идти дальше, он знал, куда идти. Это было подсказано ему не запахом; это было глубокое чувство жара, исходившего из глубин его бренного бытия, влекущий жар с запада. И он отправился туда, превозмогая последние пятьсот миль разрывающую брюхо боль. Время от времени он чуял ХОЗЯИНА и, таким образом, знал, что находится на правильном пути. И наконец-то он здесь. ХОЗЯИН здесь. Здесь нет волков. Здесь есть еда. Здесь не было ощущения того черного Нечто… того Человека с сильным запахом волка и с таким острым зрением, что он видел на целые мили вокруг, приводя в волнение каждое живое существо на его пути. В настоящее время все шло отлично. Думая так (насколько собаки могут думать, воспринимая мир почти исключительно через свои ощущения), Кин погружался все глубже, на этот раз в настоящий сон, в хороший сон с охотой на кроликов, скачущих в клевере и тимофеевке, — травы были ему по брюхо и успокаивающе холодили росой. Его звали Большим Стивом. А кролики были повсюду в это серое бесконечное утро…
Во сне его лапы подрагивали.
Глава 6
Выдержки из протокола заседания Организационного комитета
17 августа 1990 года.
Заседание проводилось в доме Ларри Андервуда. Присутствовали все члены комитета…
Первым обсуждался вопрос о переизбрании Организационного комитета в Постоянный комитет Боулдера.
Франни: Я и Стью сошлись во мнении, что самым весомым аргументом в пользу нашего переизбрания была бы подпись матушки Абигайль под всем списком кандидатур. Это исключило бы щекотливую проблему, когда кандидаты выдвигаются своими же друзьями. Теперь, чтобы не расстроить наши планы, нам придется действовать иначе. Я не собираюсь предлагать что-либо, идущее вразрез с демократичностью. Я хотела лишь еще раз подчеркнуть следующее: каждый из нас должен убедиться, что найдутся люди, которые выдвинут и поддержат нас. Разумеется, мы не станем выдвигать и поддерживать друг друга — это бы слишком напоминало мафию. И если вы не в состоянии найти одного человека, который бы выдвинул вас, и другого, который бы поддержал вас, вам бы следовало отказаться от участия в выборах.
Сьюзен: Вот это да! Но это подло, Фран.
Франни: Да, немного.
Глен: Мы снова переходим к обсуждению проблемы нравственности комитета. И хотя я уверен, что все мы находим эту тему бесконечно захватывающей, лучше, чтобы она не поднималась в последующие несколько месяцев. Думаю, нам просто нужно согласиться с тем, что мы служим интересам Свободной Зоны, и на этом поставить точку.
Ральф: А ты, Глен, похоже, наложил в штаны.
Глен: Да, я наложил в штаны. И признаю это. Сам факт, что мы так много времени копаемся во всем этом, доказывает, что именно съедает наши души и тревожит наши сердца.
Сьюзен: Дорога в ад вымощена…
Глен: Да, благими намерениями, и так как все мы, кажется, только и делали, что беспокоились о своих намерениях, значит, наверняка мы находимся на прямом пути в рай.
Затем Глен предложил обсудить проблему наших разведчиков (или шпионов) именно сейчас, не дожидаясь девятнадцатого. Стью спросил его о причине этого.
Глен: Потому что, возможно, не все мы окажемся в составе комитета после восемнадцатого. Кого-то могут и не выбрать. Конечно, возможность подобного невелика, но никто не может предугадать реакцию огромной группы людей, собравшихся в одном месте. Мы просто обязаны быть предельно осторожными.
После некоторого молчания все единогласно проголосовали за то, чтобы собраться девятнадцатого — как Постоянный Комитет — и обсудить вопрос о разведчиках… или шпионах… или как их там еще.
Стью поставил перед комитетом третий вопрос, касающийся матушки Абигайль.
Стью: Как вы знаете, она ушла по причинам, известным только ей. В ее записке сказано, что она «будет отсутствовать некоторое время» — довольно-таки туманное определение — и что она вернется, «если на то будет воля Господа». Увы, это не слишком обнадеживающе. 3а прошедшие три дня поиски ничего не дали. Мы не можем привести ее назад, если она этого не хочет, но если она лежит где-то со сломанной ногой или без сознания, тогда совсем другое дело. Сейчас мы столкнулись с двумя сторонами одной и той же проблемы. Во-первых, у нас недостаточно людей, чтобы обыскать все окрестности. А во-вторых, также из-за недостатка персонала мы не можем ввести в строй электростанцию. Отсутствует какая бы то ни было организованность. Так что на общем собрании завтра вечером я предлагаю поставить вопрос о поисковой партии, электростанции и похоронной команде. И мне хотелось бы, чтобы за все отвечал Гарольд Лаудер, потому что это была именно его идея.
Глен заметил, что вряд ли поиски что-то дадут по прошествии недели. В конце концов почтенной леди уже сто восемь лет. Комитет в общем согласился с кандидатурой Гарольда, но если уж быть честной до конца в этих записях, высказывались и сомнения насчет того, чтобы назначить Гарольда ответственным… но, как подчеркнул Стью, это была именно его идея, и не дать Гарольду возможности возглавить Поисковый комитет — все равно что плюнуть ему в лицо.
Ник: «Я беру назад свои возражения против назначения Гарольда, но не свои убеждения. Мне он не очень нравится».
Ральф Брентнер спросил, кто из двоих — Стью или Глен — сформулируют предложение Стью насчет Поискового комитета, чтобы его можно было внести в повестку дня, которую он, отпечатав на ротаторе, вывесит на здании школы сегодня же вечером. Стью сказал, что это сделает он.
Ларри Андервуд предложил закрыть заседание. Ральф поддержал его, и голосами 7:0 предложение было принято.
Франсес Голдсмит, секретарь.
Вечером 18 августа на собрание пришли почти все, и впервые Ларри Андервуд, находившийся в Зоне всего неделю, осознал, насколько внушительной становится их община. Одно дело видеть людей на улицах, обычно идущих поодиночке или парами, и совсем другое — увидеть их всех в одном месте — зале «Чатакуа». Были заняты все места, многие сидели в проходах и стояли у стен. Но это была странно подавленная толпа, люди перешептывались, а не спокойно болтали. Впервые с тех пор, как Ларри пришел в Боулдер, весь день лил дождь, морось, казалось, обволакивала все туманом, и даже в зале, где собралось человек шестьсот, отчетливо слышался неторопливый шум дождя. Самым громким звуком внутри был непрекращающийся шорох бумаг — собравшиеся просматривали размноженную повестку дня. Листовка гласила:
Ларри Андервуд предложил закрыть заседание. Ральф поддержал его, и голосами 7:0 предложение было принято.
Франсес Голдсмит, секретарь.
Вечером 18 августа на собрание пришли почти все, и впервые Ларри Андервуд, находившийся в Зоне всего неделю, осознал, насколько внушительной становится их община. Одно дело видеть людей на улицах, обычно идущих поодиночке или парами, и совсем другое — увидеть их всех в одном месте — зале «Чатакуа». Были заняты все места, многие сидели в проходах и стояли у стен. Но это была странно подавленная толпа, люди перешептывались, а не спокойно болтали. Впервые с тех пор, как Ларри пришел в Боулдер, весь день лил дождь, морось, казалось, обволакивала все туманом, и даже в зале, где собралось человек шестьсот, отчетливо слышался неторопливый шум дождя. Самым громким звуком внутри был непрекращающийся шорох бумаг — собравшиеся просматривали размноженную повестку дня. Листовка гласила:
«СВОБОДНАЯ ЗОНА БОУЛДЕРА
Повестка дня общего собрания.
18 августа 1990 г.
1. Чтение и ратификация Конституции Соединенных Штатов Америки.
2. Чтение и ратификация поправок к Конституции Соединенных Штатов Америки — «Билля о правах».
3. Выдвижение и избрание семи представителей Свободной Зоны в Правительственный совет.
4. Предоставление права вето Абигайль Фриментл по любому вопросу из обсужденных и утвержденных ранее представителями Организационного комитета.
5. Создание Похоронного комитета из двадцати человек для захоронения умерших от эпидемии супергриппа в Боулдере.
6. Создание Комитета по электричеству (ориентировочно из шестидесяти человек), чтобы ускорить введение электростанции в строй до наступления холодов.
7. Создание Поискового комитета из пятнадцати человек для выяснения местонахождения Абигайль Фриментл, если это еще возможно».
Ларри заметил, как его руки нервно теребят листок с повесткой дня, которую он знал почти наизусть. Входить в состав Организационного комитета было забавно, это напоминало игру — дети играют в заседание парламента в гостиной, потягивая коку, уплетая пирог, испеченный Франни, и попутно обсуждая возникающие проблемы. Даже та часть, касающаяся засылки разведчиков, казалась игрой, частично потому, что он не мог представить самого себя в этой роли. Стирается вся позолота, когда встречаешься с таким вот ожившим ночным кошмаром. Но на их закрытых собраниях, в уютной комнате, все казалось нормальным. И если Судью, Дайану Юргенс или Тома Каллена поймают, то это представлялось — по крайней мере, на этих встречах за закрытыми дверями — событием не большей важности, чем потеря ладьи или королевы в шахматной игре.
Но теперь, сидя в центре этого огромного зала рядом с Люси и Лео (он не видел Надин целый день, Лео тоже, кажется, не имел ни малейшего представления, где та находится; «Вышла» — таков был его беспристрастный ответ), Ларри осознал смысл всего происходящего, и внутри у него как будто застучал отбойный молоток. Это не было игрой. Здесь находилось пятьсот восемьдесят человек, и большинство из них даже не догадывалось, что Ларри Андервуд вовсе не был хорошим парнем и что первый человек, о котором он попытался позаботиться, умер, приняв огромное количество таблеток.
Потными, дрожащими руками он снова и снова пытался сложить бумажный самолетик из листка с повесткой дня и лишь усилием воли заставил себя остановиться. Люси, взяв его за руку, пожала ее и улыбнулась ему. Он смог ответить ей только неопределенной гримасой, а в сердце услышал голос матери: «Что-то не вошло в тебя, Ларри».
От этой мысли его охватила паника. Можно ли еще выпутаться из всего этого или дело зашло слишком далеко? Он не хотел вешать себе на шею еще и этот камень. Он уже сделал предложение в узком кругу, обрекающее судью Фарриса на верную смерть. В случае неизбрания Ларри в комитет собравшимся придется голосовать еще раз, чтобы принять решение, посылать или не посылать Судью, ведь так? Конечно, так. И они выберут кого-нибудь другого. Когда Лори Констебл предложит мою кандидатуру, я встану и откажусь. Ведь никто же не может заставить меня? Тем более если я сам не захочу. Кому нужна будет вся эта кутерьма?
Заговорил Уэйн Стаки, как тогда, на пляже: «В тебе есть нечто такое, из-за чего кажется, что бьешься о железобетонную стену».
Люси очень тихо сказала:
— С тобой все будет хорошо. — Он вздрогнул, и Люси повторила: — Я сказала, что с тобой все будет хорошо, ведь так, Лео?
— Конечно, — кивнул головой Лео. Он обводил глазами зал, как будто никак не мог воспринять огромные размеры аудитории. — Все будет хорошо.
«Ничего ты не понимаешь, дурочка, — подумал Ларри. — Держишь меня за руку и не понимаешь, что я могу принять такое ужасное решение, что это сразит вас наповал. Я и так почти убит судью Фарриса, а он еще и поддерживает мою кандидатуру». — Из его груди вырвался сдавленный стон.
— Ты что-то сказал? — спросила Люси.
— Нет, ничего.
На сцену поднялся Стью, его красный свитер и голубые джинсы ярким пятном выделялись в приглушенном свете ламп, питающихся от генератора Конди, подключенного Брэдом Китчнером и его парнями с электростанции. В зале зазвучали аплодисменты, и циник, засевший внутри Ларри, заподозрил, что это устроил Глен Бейтмен, их постоянный эксперт по умению организовать толпу. Но в любом случае это не было так уж важно. Первые одинокие хлопки потонули в буре оваций. Стью выглядел удивленным. К аплодисментам добавились приветственные выкрики и одобрительный свист. Затем все присутствующие встали. Аплодисменты напоминали шум тропического ливня, люди кричали: «Браво! Браво!», Стью поднял руки, но хлопки стали еще сильнее. Ларри, покосился на Люси, та хлопала с энтузиазмом, не отрывая взгляда от Стью, губы которого кривились в дрожащей улыбке триумфа. Люси плакала. Лео тоже хлопал, соединяя ладони снова и снова с такой силой, что Ларри подумал, не сломает ли мальчик себе кисти, если будет продолжать в том же духе. На самой вершине радости возвращенный с таким усилием словарный запас покинул Лео точно так же, как иногда английский покидает человека, изучавшего его как второй язык. Он мог только громко, с энтузиазмом выкрикивать что-то нечленораздельное.
Брэд и Ральф подключили к генератору микрофон, и Стью начал:
— Леди и джентльмены…
Но аплодисменты заглушили его слова.
— Леди и джентльмены, если вы займете свои места…
Но люди не были готовы занять свои места. Аплодисменты накатывались волна за волной, и тут Ларри, почувствовав боль в ладонях, осознал, что и сам хлопает с таким же неистовством, как и другие.
— Леди и джентльмены…
Эхо аплодисментов вспугнуло семейство ласточек, избравших своей резиденцией это спокойное место после эпидемии супергриппа, и теперь они бешено метались, беспомощно пытаясь выбраться туда, где нет никаких людей.
«Мы аплодируем сами себе, — подумал Ларри. — Мы аплодируем тому факту, что находимся здесь, что мы вместе и мы живы. Возможно, мы приветствуем свою внутреннюю сущность. Привет, Боулдер! В конце концов, хорошо быть здесь и как же здорово быть живым!»
— Леди и джентльмены, мне бы хотелось, чтобы вы заняли свои места.
Мало-помалу аплодисменты начали стихать. Теперь стало слышно, как женщины — да и некоторые мужчины — шмыгали носами и всхлипывали. Кто-то шептался. А потом по залу пронесся тот шуршащий звук, когда люди рассаживаются по своим местам.
— Рад, что все вы собрались здесь, — начал Стью. — И сам я рад находиться здесь. — Микрофон загудел, и Стью пробормотал: — Чертова штуковина… — Его слова были громко ретранслированы. Раздались смешки. Стью покраснел. — Надеюсь, все мы скоро снова привыкнем к этим предметам, — сказал он, чем снова вызвал всплеск аплодисментов. Когда они затихли, Стью сказал: — Для тех, кто не знает меня, сообщаю: я Стюарт Редмен, родом из Арнетта, штат Техас, но все это теперь кажется таким далеким. — Он откашлялся, микрофон снова взвизгнул, и Стью отошел на шаг назад. — Я очень нервничаю, так что вы уж потерпите меня…
— Конечно, Стью! — радостно выкрикнул Гарри Данбартон. Снова одобрительный смех. «Напоминает предвыборный партийный митинг, — подумал Ларри. — Скоро они начнут распевать гимны. Если бы матушка Абигайль была здесь, клянусь, мы бы этим уже и занимались».
— Последний раз на меня смотрело большое количество людей, когда я играл в школьной футбольной команде, но тогда на меня глазели чуть более двадцати человек, не считая девчонок в коротеньких юбочках.
Добродушный смех.
Люси, притянув к себе Ларри за шею, зашептала прямо в ухо:
— О чем он беспокоится? Он держится так естественно!
Ларри кивнул.
— Если вы потерпите еще немного, я как-нибудь справлюсь с этим, — сказал Стью.