Немного погодя Франни сказала:
— Хорошо. Хорошо. Мне лучше. Пойдем.
— Франни, я люблю тебя, — сказал Стью. Они снова повели велосипеды рядом с собой.
Она спросила:
— Что ты помнишь лучше всего? Самую запомнившуюся вещь?
— Знаешь… — замялся он и рассмеялся.
— Нет, я не знаю, Стюарт.
— Это какое-то безумие.
— Расскажи мне.
— Не знаю, хочу ли я этого.
— Расскажи мне! — Она видела Стью в различном настроении, но эта забавная, смущенная неловкость была нова для нее и незнакома.
— Я никогда никому не рассказывал об этом, — сказал он, — но я действительно думал об этом последние пару недель. Это случилось со мной в 1982 году. Тогда я заливал бензин на станции Билла Хэпскома. Он частенько нанимал меня на работу, если подворачивалась такая возможность, когда временно останавливался мой завод по изготовлению калькуляторов. Я работал у него неполный рабочий день с одиннадцати вечера и до закрытия — тогда станция закрывалась в три часа ночи. Работы было не так уж много после того, как работавшие на бумажной фабрике в Дикси освобождались со смены, длившейся с трех до одиннадцати вечера… чаще всего ни одна машина не останавливалась для заправки с двенадцати до трех. Я сидел и читал книжку или журнал, а чаще всего дремал, понимаешь?
— Да. — Она понимала. Внутренним взором она видела его, мужчину, который станет ее мужчиной при таком особенном стечении обстоятельств, широкоплечего, подремывающего в пластмассовом кресле фирмы «Вулко» с открытой книгой, лежащей вверх обложкой на коленях. Она видела его дремлющим в круге белого света, на островке, окруженном безбрежным морем техасской ночи. Он нравился ей таким, каким рисовало Стью ее воображение.
— В ту ночь время шло уже к трем часам, я сидел, положив ноги на стол Хэпа, и читал какой-то вестерн — то ли Луиса Ламура, то ли Элмара Леонарда, и тут подъехал огромный старый «понтиак» с опущенными стеклами, в салоне бешено грохотала музыка — пел Хэнк Уильяме. Я даже помню песню — «Двигаясь вперед». Парень в машине, ни молодой, ни старый, был один. Это был симпатичный мужчина с густыми вьющимися волосами, но было в нем что-то пугающее — я хочу сказать, что выглядел он так, будто может совершить нечто ужасное, даже не задумываясь. Между коленями у него была зажата бутылка вина. Он сказал: «Высшей марки», — я ответил: «Хорошо», но еще какое-то время стоял и смотрел на него. Потому что он показался мне знакомым. Я прокручивал в памяти ситуации и лица.
Стью и Франни дошли до угла; дом, где находилась их квартира, был на противоположной стороне улицы. Они остановились. Франни внимательно смотрела на Стью.
— И тогда я спросил: «Я не знаю вас? Вы из Корбетта или из Максина?» Не было похоже, чтобы я встречал его в этих двух городках. Он ответил: «Нет, но однажды я проезжал Корбетт с родителями, когда был еще ребенком. Кажется, ребенком я объездил всю Америку.
Мой отец служил в воздушных войсках». Заправляя его машину, я все это время думал о нем, снова и снова прокручивая в голове всевозможные ситуации и лица, и тут я все вспомнил. Сразу же. И я чуть не обмочился, потому что человек за рулем этого «понтиака» считался мертвым.
— Кто это был, Стюарт? Кто это был?
— Нет, дай мне все рассказать, Франни. Конечно, это безумная история, как ее ни рассказывай. Я подошел к машине и сказал: «Шесть долларов и тридцать центов». Он протянул мне две пятидолларовые бумажки, сказав, что сдачу я могу оставить себе. И я ответил: «Думаю, теперь я знаю, кто вы такой». Он произнес: «Может, и так», одарив меня напряженной, холодной улыбкой, а Хэнк Уильямс все пел о прогулке по городу. Я сказал: «Если вы действительно тот самый, значит, вы должны быть мертвы». Он ответил: «Нельзя верить всему, о чем пишут газеты». Я сказал: «Вы — как и Хэнк Уильямс, правильно?» Это было единственное, что я мог придумать. Потому что я видел, Франни, что, если я ничего не скажу, он просто поднимет стекло и уедет… и я хотел, чтобы он уехал, но я также и не хотел, чтобы он уехал вот так. Не так быстро, оставив меня в сомнении. Тогда я еще не знал, что человек всегда не уверен во многих вещах, несмотря на все свои старания. Он сказал: «Хэнк Уильямс один из лучших. Мне нравится такая музыка». А затем добавил: «Я еду в Новый Орлеан, буду ехать всю ночь, затем весь день спать, а всю следующую ночь проведу в кабаке. Он все такой же — Новый Орлеан?» Я спросил: «Как это?» Он ответил: «Ну, ты понимаешь». И я сказал: «Здесь — как везде на юге, хотя дальше по этой дороге деревьев больше». И тут он рассмеялся и сказал: «Может, мы еще увидимся». Но я не хотел встречаться с ним еще раз, Франни. Потому что у него были глаза человека, долгое время пытающегося смотреть в темноту и, возможно, начавшего видеть, что же там скрыто. Думаю, если я когда-нибудь увижу того человека, Флегга, его глаза будут такими же.
Стью все качал головой, пока они переводили велосипеды через улицу и припарковывали их.
— Я много думал об этом. Я даже подумывал о покупке его пластинок после этого, но я не хотел их. Его голос… хороший голос, но от него у меня мурашки бегали по коже.
— Стюарт, о ком ты говоришь?
— Помнишь рок-группу «Дорз»? Мужчина, остановившийся в ту ночь на автозаправке Арнетта, был Джим Моррисон. Я уверен в этом.
Франни удивленно открыла рот.
— Но он же умер! Он умер во Франции! Он… — И тут она замолчала. Потому что в смерти Моррисона было нечто необычное. Некая тайна.
— Разве? — спросил Стью. — Я сомневаюсь. Возможно, он и умер, а приятель, которого я видел, был просто похож на него, но…
— Ты действительно так думаешь? — спросила Франни.
Теперь они сидели на ступеньках; прижавшись друг к другу, словно маленькие дети, ожидающие, когда мама позовет их ужинать.
— Да, — сказал он. — Да, я так считаю. И до этого лета я думал, что это будет самым странным и невероятным событием, когда-либо происшедшим со мной. Боже, как я ошибался.
— И ты никому не рассказывал, — удивилась Франни. — Ты видел Джима Моррисона годы спустя после его предполагаемой смерти, и ты никогда никому об этом не рассказывал. Стюарт Редмен, Господь дал тебе сложнейший замок вместо рта, когда послал тебя в этот мир.
Стью улыбнулся:
— Что ж, годы шли чередой, как пишут в книгах, и когда я вспоминал об этой ночи время от времени, у меня появлялось все больше уверенности, что это был все же не он. Просто кто-то очень похожий на него. У меня очень ясные представления о многом. Но в последние несколько недель я снова стал сомневаться. И теперь я думаю, что это был все же он. Черт, может быть, он и сейчас еще жив. Вот было бы смешно, правда?
— Если он еще жив, — сказала Франни, — то он не здесь.
— Нет, — согласился Стью. — Да я и не ожидал бы увидеть его здесь. Ведь я видел его глаза.
Франни взяла его за руку.
— Вот так история.
— Да, возможно, в этой стране найдется около двадцати миллионов человек с подобными случаями… например, об Элвисе Пресли или Говарде Хьюджесе.
— Теперь их нет.
— Да, теперь их нет. Гарольд сегодня был великолепен, правда?
— Кажется, это называется сменить тему разговора.
— Кажется, ты права.
— Да, — сказала она. — Гарольд молодец.
Стью улыбнулся, глядя в ее озабоченное лицо, на небольшую морщинку, залегшую между бровями.
— Он тебя немного обеспокоил, ведь так?
— Да, но мне бы не хотелось говорить об этом. Гарольд загнал тебя в угол.
— Ну, не совсем так, Франни. Правда, он заставил меня немного поволноваться. У нас было два подготовительных заседания… мы всё обсудили несколько раз… продумали все возможные варианты… по крайней мере, мы так считали… а тут вдруг этот Гарольд. Он поправляет что-то здесь, что-то там и говорит: «Разве это не то, что вы действительно имели в виду?» А мы разводим руками и отвечаем: «Да. Спасибо, Гарольд. Именно то». — Стью покачал головой. — Голосование одним списком, как же мы не подумали об этом, Фран? Это было очень умно. А мы даже не обсуждали подобной возможности.
— Ну, никто из нас не знал наверняка, как будут настроены люди. Я считала — особенно после ухода матушки Абигайль, — что люди будут мрачны и недоброжелательны. Особенно после россказней Импенинга, предвещающего смерть…
— Я вообще сомневался, можно ли как-нибудь заставить его замолчать, — задумчиво произнес Стью.
— Но все вышло иначе. Они были настолько… переполнены радостью только потому, что собрались все вместе. Ты чувствовал это?
— Да, конечно.
— Не думаю, что Гарольд спланировал все заранее. Он просто уловил момент.
— Не знаю, что и думать, — сказал Стью. — В ту ночь, когда мы разыскивали матушку Абигайль, я действительно сильно переживал за него. Когда Ральф и Глен вернулись, выглядел Гарольд ужасно — казалось, он вот-вот потеряет сознание. Но когда мы только что разговаривали на лужайке и все поздравляли его, он так и раздувался. Как будто снаружи он улыбался, а внутри говорил: «Вот, посмотрите, чего стоит весь ваш комитет, это ваше собрание тупиц!» Он напоминает одну из тех головоломок, которую так и не удалось разгадать в детстве. Как те три железных кольца, которые распадутся раздельно, если правильно потянуть за них.
Франни, вытянув ноги, разглядывала их.
— Кстати, еще о Гарольде. Замечаешь ли ты-что-нибудь странное в моих ногах, Стюарт?
Стью придирчиво посмотрел.
— Ничего. Только то, что ты надела эти смешные туфли фирмы «Эф шуз». И они, кажется, тебе великоваты.
Она шутливо шлепнула его по спине.
— «Эф шуз» — отличная обувь. Так утверждается во всех шикарных журналах. Кстати, у меня всего лишь седьмой размер. Маленький.
— Так какое отношение имеют твои ноги ко всему этому?
— Думаю, никакое. Просто Гарольд все время смотрел на мои ноги. После собрания, когда все мы сидели на траве и разговаривали. — Она покачала головой, слегка хмурясь. — Нет, скажи все-таки, почему это Гарольд Лаудер так заинтересовался моими ногами?
Проводив Лео, который побежал к дому, где он жил с «мамочкой-Надин», Ларри и Люси добрались домой в одиночестве. Когда они уже подходили к двери, Люси сказала:
— Вот это было собрание! Я никогда не думала… — Слова застряли у нее в горле, когда темная фигура выступила из тени крыльца. Ларри почувствовал, как горячий, липкий страх поднимается изнутри. «Это он, — с ужасом подумал Ларри. — Он пришел за мной… Теперь я увижу его лицо».
Позже он удивлялся, как такая мысль могла прийти ему в голову, потому что это была Надин Кросс. На ней было серо-голубое платье, волосы рассыпались по плечам и спине — черные волосы со снежно-белыми вспышками.
«Рядом с ней Люси выглядит как старая разбитая машина», — подумал Ларри, прежде чем смог пресечь эти мысли, а затем возненавидел себя за них. Это было в духе старого Ларри… старого Ларри? С таким же успехом можно было сказать — старого Адама.
— Надин, — с дрожью в голосе произнесла Люси, прижимая руку к груди. — Ты напугала меня до смерти.
Я подумала… я не знала, что и думать.
Надин, не обратив внимания на Люси, взглянула на Ларри:
— Могу я поговорить с тобой? — Что? Сейчас? — Ларри посмотрел на Люси или подумал, что посмотрел… позже он так и не мог вспомнить, как выглядела Люси в тот момент. Как будто ее затмила звезда — скорее черная, чем светлая.
— Сейчас. Именно сейчас.
— Утром было бы…
— Немедленно, Ларри. Или никогда.
Он снова взглянул на Люси и теперь увидел ее, увидел смирение и покорность на ее лице, когда она переводила взгляд с него на Надин. Он увидел боль.
— Я сейчас вернусь, Люси.
— Нет, не вернешься, — глухо произнесла она. В глазах ее блеснули слезы. — О нет, я сомневаюсь.
— Через десять минут.
— Десять минут, десять лет, — сказала Люси. — Она пришла забрать тебя. Ты захватила ошейник и намордник, Надин?
Для Надин Люси Суэнн не существовало. Взгляд ее застыл на Ларри — ее темные огромные глаза. Для Ларри это всегда были самые удивительные, самые прекрасные глаза, когда-либо виденные им, спокойные и глубокие глаза, которые вспоминаешь, когда тебе больно или плохо или когда твоя душа переполняется печалью и тоской.
— Я вернусь, Люси, — автоматически повторил он.
— Она…
— Иди в дом.
— Да, хорошо. Она пришла. А я уволена.
Люси взбежала вверх по ступеням, споткнулась наверху, толкнула дверь и захлопнула ее за собой, отрезая звуки своих всхлипываний.
Надин и Ларри, как очарованные, долго, очень долго смотрели друг на друга. «Вот как это происходит, — подумал он. — Когда случайно встречаешься с кем-то взглядом и уже не в состоянии забыть эти глаза, или увидишь кого-нибудь на дальнем конце платформы в метро и понимаешь, что этот человек тебе очень близок, или услышишь смех на улице, и это может оказаться смех девушки, с которой ты впервые будешь заниматься любовью…»
Но почему же тогда у него на губах горький привкус?
— Давай пройдемся до угла и обратно, — тихим голосом предложила Надин. — Согласен?
— Лучше я пойду к Люси. Ты выбрала чертовски неподходящее время.
— Пожалуйста. Только до угла и обратно. Если хочешь, я стану перед тобой на колени. Если это то, чего ты хочешь. Прямо здесь. Видишь?
И к его ужасу она действительно стала на колени — чтобы ей удобнее было сделать это, она слегка приподняла юбку, обнажая ноги и вызывая у него странную уверенность, что и выше у нее под юбкой ничего нет. Почему он подумал так? Ларри не знал. Надин смотрела на него, и от ее взгляда у него закружилась голова, возникло тревожное ощущение влияния некой силы, силы, поставившей ее на колени перед ним.
— Встань! — резко произнес Ларри. Взяв ее за руки, он рывком поднял женщину, пытаясь не смотреть, как взметнулась ее юбка, прежде чем опасть вниз; бедра Надин были цвета сливок, того удивительного оттенка, который не был бледным и мертвенным, но полным жизненной силы, здоровым, соблазнительным.
— Пойдем, — взвинченно сказал он.
Они пошли на запад, в направлении гор, маячивших, словно негатив пленки, далеко впереди, этих треугольных пятен темноты, закрывающих появившиеся после дождя звезды. Ночная прогулка к этим горам всегда пробуждала у Ларри чувство беспокойства, но и некоего приключения, и теперь, когда он шел рядом с Надин, рука которой покоилась на изгибе его руки, эти чувства обострились до предела. Ему всегда снились яркие сны, а три или четыре ночи назад ему снились именно эти горы; ему снилось, что в них обитают тролли — отвратительные создания с ярко-зелеными глазами, огромными головами кретинов и короткопалыми сильными руками. Руками пришельцев. Идиоты-тролли, охраняющие проходы в горах. Ожидающие, когда наступит его время — время темного человека.
Мягкий ночной ветерок пронесся вдоль улицы, перекатывая бумажный мусор. Надин и Ларри миновали магазин, несколько тележек для покупок застыли на огромной стоянке, словно умершие на посту часовые, навевая воспоминания о туннеле Линкольна. В туннеле Линкольна были тролли. Они были мертвы, но это вовсе не означало, что все тролли в этом новом мире тоже мертвы.
— Трудно, — все так же тихо произнесла Надин. — Люси сделала это трудным, потому что права она. А я хочу тебя сейчас. И я боюсь, что я опоздала. Я хочу остаться здесь.
— Надин…
— Нет! — яростно выкрикнула она. — Дай мне договорить. Я хочу остаться здесь, неужели ты не можешь понять этого? И если мы вместе, то я тоже смогу. Ты мой последний шанс. — Ее голос срывался. — Джо уже ушел.
— Нет, не ушел, — возразил Ларри, чувствуя себя заторможенным, отупевшим, сбитым с толку. — Мы довели его до вашей квартиры, когда возвращались домой. Разве он не там?
— Нет. Там в своей кровати спит мальчик по имени Лео Рокуэй.
— Что ты…
— Послушай, — перебила она. — Послушай меня, неужели ты не можешь выслушать? Пока у меня был Джо, со мной все было в порядке. Я могла… быть такой же сильной, как и прежде. Но он больше не нуждается во мне. А мне просто необходимо быть необходимой.
— Но ты нужна ему!
— Конечно, — кивнула Надин, и Ларри снова испугался. Она больше не говорила о Лео; и он не знал, о ком она говорит. — Я нужна ему. Именно этого я и боюсь. Именно поэтому я пришла к тебе. — Встав перед ним, она смотрела на него снизу вверх. Ларри ощущал ее таинственный чистый аромат, и он хотел ее. Но другая часть его стремилась назад, к Люси. Это была та необходимая часть его, если он собирался остаться в Боулдере. Если же он продолжит все это и пойдет с Надин, они вполне могут улизнуть из Боулдера сегодня ночью. И с ним будет покончено. Старый Ларри-победитель.
— Мне нужно идти домой, — сказал он. — Извини. Ты должна справиться со всем сама, Надин. — «Справиться со всем сама» — не эти ли слова говорил он людям в той или иной форме всю свою жизнь? Почему они всегда возникают в его сознании именно тогда, когда он знает, что прав, и все же они берут его в тиски и буквально выворачивают, заставляя усомниться в самом себе?
— Займись со мной любовью, — прошептала Надин, прижимаясь к нему, и по той особенной свободе, теплу и свежести ее тела Ларри понял, что был прав, что на ней одно только платье. «Абсолютно голая», — подумал он и возбудился от этой мысли неимоверно. — О, как хорошо, я чувствую тебя… — Надин начала тереться о него — в стороны, вверх, вниз, это были нежные, утонченные фрикции. — Займись со мной любовью, и это положит конец всему. Я буду спасена. Спасена. Я буду спасена.
Позже Ларри никак не мог понять, как же он смог сделать это, когда тремя быстрыми движениями и одним резким толчком (именно так она хотела этого) оказался внутри ее тепла, но он все-же каким-то образом потянулся вверх, разомкнул ее объятия и оттолкнул Надин с такой силой, что та чуть не упала. Женщина тихо застонала.
— Ларри, если бы ты знал…
— Ну, а я не знаю. Почему бы тебе не рассказать мне, вместо того чтобы… насиловать меня?