Перед ним стоял двухместный «форд» 1932 года, но его владелец не поскупился и не остановился на обычных, выполняемых на заказ новшествах. Он пошел намного дальше, превратив ее в пародию на все американские машины, в яркий образчик фантастического автомобиля с нарисованными от руки языками пламени, клубящимися из многочисленных труб. Машина была цвета золотистых кукурузных хлопьев. Хромированные трубы, протянувшиеся почти во всю длину автомобиля, яростно отражали солнечный свет. Ветровое стекло было выпуклым, как пузырь. Задние шины были гигантских размеров, специально для них были вырезаны колодцы колес увеличенной высоты и глубины. На капоте, подобно сверхъестественной трубе обогрева, расположился компрессор. На крыше вырос акулий плавник, иссиня-черный с красными крапинками, напоминавшими тлеющие угольки. На обеих боковинах с уклоном назад, указывающим на скорость, было написано слово. «Малыш» — гласило оно.
— Эй ты, долговязый урод, — растягивая слова, окликнул его водитель, и Мусорщик перевел свое внимание с нарисованных языков пламени на водителя этой примчавшейся бомбы.
Он был не более 160 сантиметров ростом. Его высоко взбитые, завитые волосы блестели от бриолина. Одна лишь эта грива добавляла ему семь лишних сантиметров ввысь. Все завитки, соединяясь на затылке, образовывали не просто подобие утиного зада, это было само воплощение прически а-ля все утиные зады, когда-либо созданной под влиянием панков и различных братств хиппи всего мира. На водителе были черные остроносые ботинки. Каблуки, которые добавляли Малышу еще семь сантиметров, вознося его до респектабельных метра семидесяти четырех, расширялись книзу. А выцветшие джинсы настолько были тесны ему, что, казалось, можно было даже разобрать даты на монетах, находящихся в карманах. Джинсы обтягивали его изящные ягодицы, превращая их в скульптурное изваяние, а ширинке придавали вид замшевой сумки, набитой мячиками для игры в гольф. На нем была шелковая блуза в стиле «вестерн» цвета старого бургундского, украшенная желтой каймой и пуговицами под сапфир. Запонки были похожи на полированную кость, и, как позже обнаружил Мусорщик, так оно и было на самом деле. На шее Малыша было два своеобразных украшения: одно, изготовленное из пары человеческих коренных зубов, и другое, из резцов добермана-пинчера. Поверх этой чудо-блузы, несмотря на дневную жару, была накинута черная кожаная мотоциклетная курточка с изображением орла на спине. Вся она вдоль и поперек была испещрена молниями, зубцы которых сияли на свету подобно бриллиантам. С накладных плеч и ремня свисали три пары кроличьих лапок. Одна пара была белой, другая коричневой, а третья — ярко-зеленой. Эта курточка, еще более удивительная, чем блуза, поскрипывала при каждом движении. Над орлом, выстроченным белым шелком, было выведено то же слово «Малыш». Из ореола блестящих волос и поднятого воротника блестящей мотоциклетной курточки на Мусорщика взирало крошечное бледное личико, гротескно-кукольное, с полными, четко очерченными надутыми губками, безжизненно-серыми глазками, безупречным, без единого пятнышка широким лбом и необычно полными щечками. Чем-то он был похож на Элвиса Пресли в детстве. На выпяченном животе пересекались два оружейных ремня, и из каждой висящей на бедрах кобуры торчал огромный пистолет 45-го калибра.
— Эй, парень, ты что-то хочешь сказать? — проговорил, растягивая слова, Малыш.
И единственным ответом, который пришел в голову Мусорщику, было: «Мне нравится твоя машина». И это было то, что нужно. Возможно, это был единственный правильный ответ. Спустя пять минут Мусорщик уже сидел в пассажирском кресле, и двухместное чудо набирало среднюю скорость, которая составляла для Малыша девяносто пять миль в час.
Велосипед, на котором Мусорщик проделал весь путь начиная с востока Иллинойса, постепенно превратился в точку на горизонте. Мусорщик робко высказал предположение, что на такой скорости Малыш не успеет заметить дорожную катастрофу или затор, если таковой встретится на их пути (а таковых, кстати, на их пути уже встретилось несколько, и Малыш обогнул их, как в слаломе, при этом шины всякий раз издавали протестующий визг).
— Эй, парень, — сказал Малыш. — Да у меня рефлекс. У меня таймер работает. Мне достаточно три пятых секунды. Веришь?
— Да, сэр, — ответил слабым голосом Мусорщик. Он чувствовал себя так, будто разворошил палкой змеиное гнездо.
— Ты мне нравишься, парень, — сказал Малыш своим странным усыпляющим голосом. Его кукольные глазки неотрывно следили поверх флюоресцентного оранжевого руля за блестящей лентой дороги. В зеркале заднего обзора подпрыгивали, раскачиваясь, большие игральные кости, на которых вместо кружков были нарисованы черепа. — Возьми на заднем сиденье пиво.
Это были банки «Корз», пиво было теплым, и, хотя Мусорщик ненавидел его, он быстро выпил одну банку и похвалил пиво.
— Да уж, парень, — согласился Малыш. — Пиво «Корз» — это единственное стоящее пиво. Если бы такое было возможно, я и мочился бы этим пивом. Веришь?
Мусорщик сказал, что да, действительно, он вериг.
— Меня зовут Малыш. Из Шривпорта, штат Луизиана. Слыхал? Этот зверь — победитель всех автовыставок Юга. Веришь?
Мусорщик сказал, что верит, и взял еще одну банку теплого пива. Похоже было, что в сложившихся обстоятельствах это был наилучший ход.
— Как тебя зовут, парень?
— Мусорщик.
— Как-как? — На одно ужасное мгновение безжизненные кукольные глазки остановились на лице Мусорщика. — Шутишь, парниша? Никто не шутит с Малышом. Уж лучше тебе этом поверить.
— Я верю, — серьезно произнес Мусорщик, — но так меня зовут. Потому что я поджигал людям мусорные баки, почтовые ящики и всякую подобную ерунду. Я сжег пенсионный чек старенькой леди Сэмпл. За это меня отправили в исправительную колонию. Я также сжег методистскую церковь в Паутанвилле в штате Индиана.
— Да ну? — восторженно воскликнул Малыш. — Да ты, парень, похоже, такой же сумасшедший, как крыса из уборной. Это здорово! Мне нравятся двинутые. Я сам двинутый. Вот так повезло! Значит, Мусорщик? Мне нравится. Мы подходим друг другу. Малыш и Мусорщик. Дай лапу, Мусорщик.
Малыш протянул руку, и Мусорщик пожал ее побыстрее, чтобы тот снова управлял рулем обеими руками. Со свистом рассекая воздух, они повернули; почти во всю ширину шоссе путь им преграждала грузовая машина, и Мусорщик уже закрыл глаза, приготовившись мгновенно перенестись в астральные слои. Но Малыш и глазом не моргнул. Автомобиль быстро, как водяной паук, пронесся по левой стороне шоссе, задев лишь кабину грузовика и лишившись полоски краски.
— Пронесло, — произнес Мусорщик, когда, наконец, почувствовал, что может говорить без дрожи в голосе.
— Да ну, парень, — миролюбиво успокоил его Малыш. Затем подмигнул. — Ты не говори — я скажу. Ну и как тебе это пиво? Разбирает, верно? Не сравнить с ездой на велосипеде, верно?
— Это точно, — сказал Малыш и отхлебнул еще теплого пива. Он был ненормальным, но не настолько, чтобы спорить с Малышом, когда тот вел машину. Ни за что.
— Ладно, не будем морочить друг другу головы, — сказал Малыш, доставая для себя банку пива с заднего сиденья. — Я так думаю, что мы едем в одно и то же место.
— Я тоже так думаю, — осторожно произнес Мусорщик.
— Едем служить, — сказал Малыш. — На запад. Чтобы быть первыми при дележе.
— Похоже на то.
— У тебя тоже были сны с призраком в черном плаще, верно?
— Ты имеешь в виду Священника?
— Я всегда имею в виду то, что говорю, и говорю то, что имею в виду, — равнодушно ответил Малыш. — Ты молчи, долбаный жук, я скажу. Это черный развевающийся плащ, и на парне защитные очки. Как у Джона Уэйна из «Большой двойки». Из-за очков даже лица не видно. Старый козел, вот кто он, верно?
— Да, — согласился Мусорщик, потягивая пиво. В голове у него начинало гудеть.
Малыш навис над оранжевым рулем, подражая летчику-истребителю — очевидно, тому же Уэйну из «Большой двойки» — во время воздушного боя. Машина опасно завиляла из стороны в сторону, изображая мертвые петли, воздушные ямы, пикирование.
— Нееейаааххх… ехехехехехехех… бадда-бадда-бадда… получай, чертов фриц… Капитан! Бандитам крышка!.. Поворачивай свою воздухоохладительную пушку на них, ты, сука… тратата… тратата… тратата! С ними покончено, сэр! Небо чистое… Как ОООГАХ? Садимся, ребята! Как ОООГАХ!.
На протяжении всей этой сцены лицо Малыша оставалось бесстрастным. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, когда он вернулся на свою полосу и стремительно помчался по дороге. Сердце Мусорщика гулко ухало в груди, тело покрылось липким потом. Он допил свое пиво. Пора было бы сделать пи-пи.
— Но он меня не пугает, — сказал Малыш, словно тема разговора ничем не прерывалась. — Черт побери, нет. Он крутой парень, но Малышу уже приходилось иметь дело с крутыми ребятами. Вначале я им затыкаю рот, а затем затыкаю их самих, как говорит Босс. Ты веришь?
На протяжении всей этой сцены лицо Малыша оставалось бесстрастным. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, когда он вернулся на свою полосу и стремительно помчался по дороге. Сердце Мусорщика гулко ухало в груди, тело покрылось липким потом. Он допил свое пиво. Пора было бы сделать пи-пи.
— Но он меня не пугает, — сказал Малыш, словно тема разговора ничем не прерывалась. — Черт побери, нет. Он крутой парень, но Малышу уже приходилось иметь дело с крутыми ребятами. Вначале я им затыкаю рот, а затем затыкаю их самих, как говорит Босс. Ты веришь?
— Конечно, — сказал Мусорщик. Он не имел ни малейшего представления, кто такой Босс или кем тот был.
— Ты уважаешь Босса?
— Конечно.
— Босса лучше уважать. Послушай, знаешь, что я собираюсь сделать?
— Ехать на запад? — осмелился предположить Мусорщик. Казалось, это было наиболее безопасно.
Малыш нетерпеливо дернулся:
— Я имею в виду после того, как доберусь туда. После. Знаешь, что я собираюсь делать после того?
— Нет. Что?
— Собираюсь ненадолго залечь на дно. Проверить обстановку. Разумеешь?
— Конечно, — ответил Мусорщик.
— Черт! Ты молчи, говорить буду я. Просто проверить. Проверить главаря. Затем…
Малыш замолчал, размышляя и глядя вперед поверх оранжевого руля.
— Затем что? — робко спросил Мусорщик.
— Пулю в башку и в землю. Покажу ему, где раки зимуют. Он у меня попасет «кадиллаки» на матушкином ранчо. Веришь?
— Да, конечно.
— Я возьму верх над ним, — доверительно сообщил Малыш. — Я отберу у него власть, а самого оставлю на ранчо «кадиллаки» пасти. Ты держись меня, как там тебя зовут — Мусорщик или еще как. Нам больше не придется есть свинину с бобами. Мы будем есть столько курятины, сколько никто до нас еще не ел.
Машина с нарисованными языками пламени, рвущимися из коллектора, с ревом катилась по шоссе. Мусорщик сидел на пассажирском сиденье с банкой теплого пива на коленях и со все более возрастающим беспокойством внутри.
Мусорщик въехал в Сиболу, известную еще как Лас-Вегас, перед рассветом пятого августа. Где-то на последних пяти милях он потерял одну из своих кроссовок и теперь, когда спускался к выходу со стоянки, его шаги звучали приблизительно как шлеп-БУМ, шлеп-БУМ, шлеп-БУМ, что напоминало шум спускаемой шины.
Он увидел около сотни притонов — ночных клубов. Вокруг были вывески, на которых можно было прочитать: «Уголок свободы», «Часовня для свадеб колокольчиков», «Шестьдесят вторая свадьба сроком в целую вечность»! Он увидел «роллс-ройс» — «Серебристый призрак» — тот замер, наполовину въехав в витрину книжного магазина для взрослых. Он увидел обнаженное тело женщины, свисавшее с фонарного столба. Он увидел, как мимо пропорхнул лист из лас-вегасской «Сан». Ветер крутил лист, но еще можно было прочитать заголовок: «Эпидемия чумы распространяется. Вашингтон молчит». Он увидел огромнейшую афишу: «Нейл Даймонд! Америкэн-отель, 15 июня — 30 августа!» Поперек витрины ювелирного магазина, который, казалось, специализировался лишь на обручальных кольцах, кто-то нацарапал: «Умри, Лас-Вегас, за свои грехи». Он увидел перевернутый рояль, лежавший на улице подобно дохлой деревянной лошади. На его глазах творились чудеса.
Он пошел дальше и увидел другие вывески, неоновые огни которых погасли в самый разгар летнего сезона впервые за многие-многие годы. «Фламинго». «Мята». «Дюны». «Сахара». «Хрустальный башмачок». «Империал». Но где же люди? Где же вода?
Едва осознавая, что же он делает, предоставив ногам самим выбирать дорогу, Мусорщик свернул направо. Голова его была опущена так низко, что подбородок касался груди. Он задремывал на ходу. И когда ноги его наткнулись на бордюр и Мусорщик упал, разбив нос о тротуар, он поднял голову и узрел нечто невероятное — он не мог поверить своим глазам. Он не замечал крови, струйкой стекавшей из носа на рваную голубую блузу. Ему казалось, что он все еще спит и видит сон.
Невероятно высокое белое здание устремилось ввысь, в пустынное небо, это был монолит в пустыне, игла, монумент не менее величественный, чем Сфинкс или пирамида Хеопса. Окна восточного фасада, словно в предзнаменование, горели отраженным светом восходящего солнца. Впереди этого белоснежного сооружения в пустыне по флангам парадного входа стояли две золотые пирамиды. Над входом был огромный бронзовый барельеф оскалившейся львиной головы.
А еще выше, также из бронзы, располагалась незамысловатая, но по смыслу легендарная надпись: «ГРАНД-ОТЕЛЬ МГМ[1].
Но внимание Мусорщика было приковано к тому, что открылось его взору на поросшем травой прямоугольнике между стоянкой и входом. Мусорщик неотрывно смотрел, охваченный жестокой лихорадочной дрожью, на какое-то мгновение он так и застыл, опираясь на окровавленные руки, между которыми свисал обтрепанный бинт, и все смотрел и смотрел на фонтан выцветшими голубыми глазами, теперь уже наполовину ослепшими. Из груди его вырвался длинный тихий стон.
Фонтан работал. Это было помпезное сооружение из камня, украшенное лепкой под слоновую кость и облицовкой под золото. В прозрачных струях играли разноцветные огни, окрашивая воду то в пурпурный, то в желто-оранжевый, то в красный, то в зеленый цвета. Воздух оглашался громким ежесекундным всплеском низвергавшихся в бассейн струй.
— Сибола, — пробормотал Мусорщик и с трудом поднялся на ноги. Его неуверенное ковыляние перешло в рысцу. Рысца перешла в бег, бег перешел в спринтерский рывок, а спринтерский рывок — в сумасшедший порыв. Его покрытые рубцами колени поднимались почти до уровня шеи, а изо рта стало вырываться слово, длинное слово, возносящееся подобно бумажному змею в голубую высь, заставляя людей на верхних этажах прильнуть к окнам (и кто же их видел? может быть, Бог, а может, Сатана, но только не Мусорщик). По мере того как он приближался к фонтану, слово становилось все громче, пронзительнее, и этим словом было: «СИИИИИИИИИИБОЛАААААААААМ-ХХ!»
Вновь и вновь раздавалось конечное «аа-хх» — звук, который соединил в себе все радости, которые когда-либо испытали жившие и живущие на земле люди, и оно оборвалось только тогда, когда Мусорщик ударился грудью о край фонтана, с легкостью преодолел препятствие и погрузился в купель невероятной прохлады и благодати. Он почувствовал, как поры его тела открылись, подобно миллионам ртов, и начали жадно, как губка, впитывать влагу. Вскрикнув, он погрузился в воду с головой, с фырканьем набрал полный рот воды и, то ли чихнув, то ли кашлянув, выплеснул ее на борт фонтана струйкой из жидкости, крови и слизи. Он снова окунул голову и стал пить как корова.
— Сибола! Сибола! — восторженно кричал Мусорщик. — Я готов отдать жизнь за тебя!
Он проплыл вокруг по-собачьи, снова попил воды, затем взобрался на край фонтана и неуклюже рухнул в траву. Ради этого стоило жить. Внезапно желудок свело судорогой, и его громко стошнило. Но даже от этого он испытал приятное ощущение.
Мусорщик поднялся на ноги и, придерживаясь искалеченной рукой за край фонтана, снова отпил воды. На этот раз желудок с благодарностью принял сей бесценный дар.
Хлюпая, как наполненный бурдюк, он проковылял к алебастровым ступеням, которые вели к вратам сказочного дворца, ступеням, которые поднимались между золотистых пирамид. Когда он уже преодолел половину подъема, его желудок снова свело, и Мусорщик согнулся пополам. Когда спазм прошел, он нетвердой походкой, но храбро двинулся вперед. Перед ним были вращающиеся двери, и ему пришлось вложить весь остаток сил в то, чтобы сдвинуть их с места. Он с трудом протиснулся в устланный мягким ворсистым ковром вестибюль, который, казалось, простирался на несколько миль. Звук шагов заглушали толстые, узорчатые, клюквенного цвета ковровые дорожки. В вестибюле были бюро регистрации, почта, стойка портье и касса. Везде пусто. Справа от него, забранное декоративной решеткой, находилось казино. Мусорщик с благоговейным трепетом смотрел в эту сторону, там, словно солдаты на параде, сомкнутыми рядами стояли столики, за ними виднелись рулетка, кассы, а дальше еще игорные столики, окруженные мраморными перилами.
— Есть здесь кто-нибудь? — хрипло спросил Мусорщик, но ему ответила только тишина.
И тут его охватил страх, потому что это было обиталище призраков, здесь могли прятаться чудовища, но страх перевешивала усталость. Спотыкаясь, Мусорщик двинулся вниз по направлению к казино, минуя бар, в глубокой тени которого молчаливо сидел Ллойд Хенрейд, не сводя с него глаз и держа в руке стакан польской водки.
Мусорщик подошел к игорному столу, на зеленом сукне которого красовалась блестящая табличка, на ней было выгравировано легендарное: «СДАЮЩИЙ ДОЛЖЕН БИТЬ НА 16 И СТАВИТЬ НА 17». Он влез на него и мгновенно уснул. Вскоре более десятка людей собралось вокруг спящего оборванца.