Мусорщик подошел к игорному столу, на зеленом сукне которого красовалась блестящая табличка, на ней было выгравировано легендарное: «СДАЮЩИЙ ДОЛЖЕН БИТЬ НА 16 И СТАВИТЬ НА 17». Он влез на него и мгновенно уснул. Вскоре более десятка людей собралось вокруг спящего оборванца.
— Что будем с ним делать? — спросил Кен де Мотт.
— Пусть поспит, — ответил Ллойд. — Он нужен Флеггу.
— Да? Кстати, ради Бога, скажите, где сейчас Флегг? — спросил третий.
Ллойд повернулся к этому человеку, лысеющая голова которого на целый фут, возвышалась над Ллойдом. Тем не менее великан отступил назад под взглядом Ллойда. Шею Ллойда обвивало колье из черного янтаря, в центре которого сиял маленький камешек с вселяющей тревогу красной щелью.
— Тебе так хочется увидеть его, Хэк? — медленно спросил Ллойд.
— Нет, — смутился лысеющий мужчина. — Ну, Ллойд, ты же знаешь, что мне не хотелось.
— Конечно. — Ллойд посмотрел на человека, спящего на столе для игры в «Блэк Джек». — Флегг скоро появится, — сказал он. — Он все время ждал этого парня. Действительно, в нем есть что-то особенное.
На столе, ни о чем не ведая, продолжал спать Мусорщик.
Ночь 18 июля Мусорщик и Малыш провели в одном из мотелей Голдена, штат Колорадо. Малыш выбрал две смежные комнаты, соединяющиеся дверью. Эта дверь была заперта. Малыш, уже порядком набравшись, решил эту незначительную проблему — он сбил замок тремя выстрелами из пистолета 45-го калибра. Затем Малыш своей кукольной ножкой пнул дверь. Та с треском растворилась, впуская в комнату плотную голубоватую пороховую дымку.
— Вот проклятье! — процедил Малыш сквозь зубы. — Которую из комнат тебе? Выбирай, Мусорщик.
Мусорщик выбрал комнату справа и затем вышел в коридор. Он неспешно размышлял, не лучше ли ему просто раствориться во мраке, пока не случилось худшее, — пытаясь примирить эту возможность со своей ограниченной свободой передвижения, — но в это время вернулся Малыш. Мусорщик с тревогой отметил, что тот толкает впереди себя магазинную тележку, доверху набитую шестибаночными упаковками пива «Корз», Кукольные глазки Малыша налились кровью, веки покраснели. Помпезная прическа постепенно разваливалась подобно сломанной, разматывающейся часовой пружине, и теперь на уши и щеки Малыша свисали грязные пряди волос, придавая ему вид опасного (хотя и глупого) пещерного человека, который надел оставленную неким путешественником во времени кожаную курточку. На поясе курточки раскачивались кроличьи лапки.
— Теплое, — заметил Малыш, — но это неважно, верно?
— Абсолютно верно! — согласился Мусорщик.
— Держи пиво, задница, — сказал Малыш и швырнул ему банку. Когда Мусорщик дернул за кольцо на крышке, его обдало пеной, и Малыш разразился странно тоненьким хохотом, держась обеими руками за плоский живот. Мусорщик слабо улыбнулся. Он решил, что позже, ночью, когда этим маленьким монстром овладеет сон, он ускользнет. С него хватит. А что этот Малыш сказал о черном священнике… В Мусорщика вселился такой ужас от этих разговоров, что он не мог даже думать о намерениях Малыша. Говорить подобные вещи, даже в шутку, — все равно, что испражняться на алтарь иди поднимать лицо к небу во время грозы и просить ее ударить в тебя.
Но вся беда была в следующем: Мусорщик не считал, что Малыш валяет дурака. У Мусорщика не было никакого желания отправляться в горы и там, на поворотах, искушать судьбу с этим сумасшедшим карликом, который пил целые дни напролет (как, очевидно, и все ночи) и рассуждал о низвержении темного человека и о своих планах занять его место.
Тем временем Малыш в два счета успел расправиться с двумя банками пива, смять их и бросить на одну из двух абсолютно одинаковых кроватей в комнате. Он мрачно смотрел на цветной телевизор, держа банку пива в левой руке и «кольт» 45-го калибра в правой, при помощи которого он распахнул дверь смежной комнаты.
— Нет ликтричиства, нет и тиливизара, — сказал он. По мере того как Малыш напивался, его южный акцент усиливался, проявляясь в каждом слове. — Я не сказал бы, что это мне не нравится. Наоборот, мне даже нравится, что всех этих задниц как корова языком слизала, но Господи-Иисусе-Старый-Добрый-Борода, где же эти чертовы бейсбольные матчи? Где же канал «Плейбой»? Это было то, что надо, а, Мусорщик? Я имею в виду этих девчонок, у которых ноги растут прямо из шеи, ты понимаешь, мать твою, что я хочу сказать?
— Конечно, — ответил Мусорщик.
— Ты помалкивай, говорить буду я.
Малыш уставился в безжизненный экран телевизора.
— Ах ты, немая тварь, — процедил он сквозь зубы и выстрелил в экран. Телевизионная трубка взорвалась с оглушительным грохотом. На ковер посыпались осколки стекла. Мусорщик поднял руку, чтобы защитить глаза, и пролил пиво на зеленый нейлоновый ворс ковра.
— Эй, посмотри только, что ты натворил! — закричал Малыш. Он бушевал от ярости. Неожиданно он навел «кольт» на Мусорщика, в лицо тому уставилось темное дуло величиной с дымовую трубу океанского парохода. Внезапно Мусорщик ощутил холод в мошонке. Ему показалось, что он намочил в штаны, но он не был в этом точно уверен.
— За это я сейчас провентилирую твои мозги, — сказал Малыш. — Ты пролил пиво. Я бы тебя не тронул и пальцем, если бы это было что-нибудь другое, но ты пролил пиво «Корз». Да если бы я мог, я мочился бы только пивом «Корз», веришь?
— Конечно, — прошептал Мусорщик.
— Может, ты решил, что они стали больше выпускать пива «Корз»? Похоже, ты так и думаешь, мать твою!
— Нет, — прошептал Мусорщик. — У меня даже в мыслях не было ничего подобного.
— Верно, мать твою! Это исчезающий вид. — Малыш приподнял дуло. Мусорщик подумал, что ему конец, наверняка это конец его жизни. Затем Малыш опустил дуло… ненамного и уставился в лицо Мусорщика отсутствующим взглядом. Мусорщик подумал, что такой взгляд указывает на работу мысли. — Вот что я тебе скажу, Мусорище. Возьми другую банку пива и выпей ее залпом. Если ты сможешь выпить залпом, я не отправлю тебя на ранчо «кадиллаков». Веришь?
— Что… что залпом?
— Господи Иисусе, парниша, или ты глухой как камень? Выпей всю банку не останавливаясь, вот что значит залпом! Ты где был все это время, в Африке? Хочешь получить немножко свинца, Мусор? Если я подниму еще хоть на волосок, то прицелюсь тебе прямо в правый глаз. Эта штуковина заряжена кое-чем. А ну, быстро открывай, мать твою, если не хочешь кормить своим мясом тараканов в этой дыре! — Малыш размахивал пистолетом, не сводя налитых кровью глаз с Мусорщика, на верхней губе его выступила пивная пена.
Мусорщик подошел к картонной упаковке, взял одну банку и открыл ее.
— Давай. До капли. И если вывернешь это назад, тогда тебе крышка.
Мусорщик перевернул банку. Пиво забулькало. Он судорожно глотал, его кадык подпрыгивал то вверх, то вниз, словно обезьяна, раскачивающаяся на ветке. Когда банка опустела, он уронил ее к ногам и вступил, казалось, в бесконечную битву со своим желудком, но спас себе жизнь, отделавшись долгой раскатистой отрыжкой. Малыш, запрокинув голову, залился звонким тоненьким смехом. Мусорщик раскачивался на нетвердых ногах, улыбаясь вымученной улыбкой. Внезапно из немного пьяного он превратился в очень пьяного.
Малыш спрятал пистолет в кобуру.
— О'кей. Неплохо, Мусор. Не так уж плохо, мать твою, Мусорище.
Малыш продолжал пить. Гора смятых банок на соседней кровати все росла и росла. Мусорщик, держа новую банку пива между коленями, потягивал из нее всякий раз, когда ему казалось, что Малыш неодобрительно поглядывает на него. Малыш продолжал что-то бормотать. И по мере того как гора пустых банок росла, его бормотание становилось все приглушеннее, а южный акцент все отчетливее. Малыш рассказывал о том, где побывал. Об авторалли, которые выиграл. О грузе наркотиков, который перевез через границу с Мексикой под тентом грузовика-прачечной. Отвратительная дрянь, как он сказал. Все эти наркотики — это отвратительная дрянь. Сам он никогда не пробовал их, но, парниша, после того, как ты переправишь несколько грузов этого дерьма, уже можешь подтираться золотистой туалетной бумагой. Наконец он стал клевать носом, закрывая свои красные глазки на все более продолжительные промежутки времени, и вот уже обмяк, откинувшись на спинку кровати.
— Я его достану, Мусорщик, — пробормотал Малыш. — Я туда доберусь, проверю обстановочку, немного поцелую его в его чертову задницу, пока не разберусь, что к чему. Но Малыш никому не прислуживает. Никакому хрену. Уже давно. Я не бегаю по поручениям. Если я работаю, то я сам себе хозяин. Это — мой стиль. Я не знаю, кто он, откуда он взялся, как он подключается к нашим дерьмовым мозгам, но я выгоню его к чертовой матери, — протяжный зевок, — вон из города. Пулю в лоб — и в землю. Я его отправлю на ранчо «кадиллаки» пасти. Держись меня, Мусорщик, или как там тебя зовут…
Он медленно сполз по спинке на кровать. Только что начатая банка пива выпала из разжавшихся пальцев. Еще больше пива пролилось на ковер. Ящик опустел — по подсчетам Мусорщика, Малыш влил в себя двадцать одну банку пива. Мусорщик никак не мог понять, как такой маленький человечек мог вместить в себя такое количество пива, но он понимал одно: наступило его время — время побега. Он знал это, но чувствовал себя мертвецки пьяным, слабым и больным. Больше всего на свете ему хотелось немножко поспать. И тогда все было бы отлично, не так ли? Малыш мог проспать вот так, валяясь как бревно, всю ночь, а может быть, даже до позднего утра. У него самого еще вагон времени, чтобы немного соснуть.
И Мусорщик отправился в другую комнату (шагая на цыпочках, несмотря на прямо-таки коматозное состояние Малыша), как можно плотнее прикрыв соединяющую комнаты дверь, но все равно получилось неплотно. Дверь немного перекосило от выстрелов. На тумбочке стоял механический будильник. Мусорщик завел его, поставив стрелки на полночь, так как не знал, который час был на самом деле (и это его не беспокоило), и поставил звонок на пять часов. Затем свалился на одну половину двуспальной кровати, даже не попытавшись снять с себя кроссовки. Минут через пять он уже спал.
Спустя некоторое время он проснулся в черной могиле раннего утра, лицо обдувало воздухом, насыщенным запахами пива и рвоты. Что-то лежало на кровати рядом с ним, что-то горячее, гладкое и извивающееся. В первое мгновение его охватила паническая мысль, что это ласка, которая каким-то образом выбралась из его сновидений в Небраске и очутилась здесь в действительности. И когда он осознал, что животное, которое находилось рядом с ним в постели, хотя и небольшое по размерам, было все же слишком большим, чтобы быть лаской, с его губ сорвался жалобный тихий стон. У него от пива раскалывалась голова; оно безжалостно ухало в висках.
— Хватайся за меня, — прошептал Малыш в темноте. Схватив руку Мусорщика, он потянул ее к чему-то твердому, цилиндрическому, пульсирующему. — Дрочи меня. Ну, давай, дрочи меня, ведь ты знаешь, как это делается, я это понял сразу же, как только увидел тебя. Давай, сука, дрочила, дрочи меня.
Мусорщик знал, как это делается. Это было облегчением во многих отношениях. Он знал об этом по долгим ночам, проведенным им в возбуждении. Говорили, что это плохо, что это ненормально, но то, что делали гомосексуалисты, было намного лучше того, что делали некоторые другие, проводившие ночи напролет над обтачиванием черенков ложек либо валявшиеся на своих койках и, хрустя костяшками пальцев, глядевшие на него с усмешкой.
Малыш положил руку Мусорщика на то, что он тоже воспринимал как своего рода оружие. Мусорщику ничего не оставалось, как сомкнуть пальцы и приняться за работу. После того как это закончится, Малыш снова уснет. И тогда он выберется. Дыхание Малыша становилось все более прерывистым. Он начал двигать бедрами в такт поглаживаниям руки Мусорщика. Вначале Мусорщик даже не понял, что Малыш расстегивает его ремень и стягивает с него джинсы и трусы. Мусорщик не сопротивлялся. Ничего страшного, если Малыш засунет это в него. Мусорщик уже не раз испытал это на себе. От этого не умирают. Это не отрава.
И вдруг его рука замерла. В его анус упиралось нечто, что могло быть чем угодно, но только не плотью. Это была холодная сталь.
И вдруг он осознал, что это такое.
— Нет, — прошептал он и замер в темноте с широко открытыми от ужаса глазами. Теперь он мог смутно различить в зеркале нависшее над его плечом личико куколки-убийцы с упавшими на красные глазки волосами.
— Да, — прошептал в ответ Малыш. — И ты не собьешься с ритма, Мусор. Ни разу. Иначе я нажму на курок этой штуковины. И разнесу твою фабрику дерьма в пух и прах. Кое-чем, Мусор. Ты мне веришь?
Поскуливая, Мусорщик снова начал гладить Малыша, его повизгивания превратились в короткие болезненные вздохи по мере того, как ствол 45-го калибра все глубже проникал в него, то вращаясь, то рывками. Неужели это могло возбудить его? Но так оно и было на самом деле.
Вскоре его возбуждение стало очевидным и для Малыша.
— Нравится, верно? — тяжело дыша, выдохнул Малыш. — Я знал, что тебе понравится, ты, мешок с гноем. Тебе нравится, когда это проталкивается в твою задницу, не так ли? Скажи «да», ты, мешок с гноем. Скажи «да», иначе отправиться на тот свет.
— Да, — прохныкал Мусорщик.
— Ты хочешь, чтобы я это делал с тобой?
Он не хотел. Несмотря на возбуждение, он не хотел. Но лучше знать это про себя, а не говорить.
— Да.
— Я ни за что не прикоснулся бы к твоему х… даже за все бриллианты мира. Сам это делай. Как ты думаешь, для чего еще Господь дал тебе две руки?
Как долго это продолжалось? Один Бог ведает, Мусорщик же не знал. Минуту, час, целую вечность — какая разница? Он уже был уверен, что в момент оргазма Малыша он испытал две вещи одновременно: горячую струю спермы маленького монстра на своем животе и предсмертную агонию от разрывающей его внутренности пули. Смертельная клизма.
Затем бедра Малыша замерли, и его пенис несколько раз конвульсивно дернулся в руке Мусорщика. Рука стала скользкой, словно резиновая перчатка. Мгновение спустя пистолет был убран. По щекам Мусорщика заструились тихие слезы облегчения. Он не боялся смерти, по крайней мере на службе у темного человека, но он не хотел умирать в ночной тьме этого мотеля от руки какого-то психопата. Так и не увидев Сиболы. Он вознес бы хвалу Господу, но он интуитивно сознавал, что Господь не жалует тех, кто принес свою верность на алтарь темного человека. Кстати, что хорошего Господь когда-либо сделал Мусорщику? А также Дональду Мервину Элберту, если уж на то пошло?
В тишине, нарушаемой одним лишь дыханием, Малыш вдруг запел высоким надтреснутым голосом, который затем стал затихать, переходя в сонный лепет:
Он захрапел.
«Сейчас я сбегу», — подумал Мусорщик, но он боялся, что, пошевельнувшись, разбудит Малыша. «Я убегу, как только он крепко уснет. Пять минут. Вряд ли на это уйдет больше времени».
Но кто знает, сколько длятся пять минут в темноте; можно даже сказать, что в темноте пяти минут не существует. Мусорщик ждал. Он то погружался в дремоту, то выныривал из нее, даже не сознавая того, что дремал. И вскоре забылся тяжелым сном.
Он был на какой-то черной дороге, очень высоко. Звезды, казалось, сияли настолько близко, что можно было протянуть руку и коснуться их; казалось, их можно просто сорвать с неба и положить в банку, как жуков-светляков. Было очень холодно. Темно. В серебристом сиянии звезд он смутно различал ожившие лики скал, сквозь которые пролегла эта черная дорога.
В темноте что-то приближалось к нему. И затем раздался его голос, исходящий из ниоткуда, исходящий отовсюду:
— В горах я подам тебе знак. Я покажу тебе свое могущество. Я потоку тебе, что происходит с теми, кто поворачивается против меня. Подожди. И ты увидишь.
Во тьме начал открываться красный глаз, за ним другой, словно кто-то включил три дюжины аварийных лампочек со щитками и теперь этот кто-то снимал щитки пара за парой. Это были глаза, и они окружали Мусорщика наподобие рокового кольца. Вначале он подумал было, что это глаза ласок, но по мере того как кольцо сжималось вокруг него, он увидел, что это глаза больших горных волков, стоящих навострив уши, пена капала с их черных морд. Его охватил страх.
— Они пришли не за тобой, мой добрый, верный слуга. Ты видишь?
И они исчезли. Именно так — шумно дышащие горные волки исчезли.
— Смотри, — сказал голос. — И ты увидишь — сказал голос.
Сон прервался. Когда Мусорщик открыл глаза, яркий солнечный свет уже заливал комнату мотеля. Перед окном стоял Малыш, на котором, похоже, выпитое вчера количество пива «Корз» никак не отразилось. Его волосы были взбиты в прежние блестящие локоны и завитки, он любовно разглядывал свое отражение в стекле. Его кожаная курточка висела на спинке стула. На ремне, как крошечные трупики на виселице, раскачивались кроличьи лапки.
— Эй, мешок с гноем! Я думал, что мне опять придется смазать твою руку, чтобы разбудить тебя. Вставай, нас ожидает великий день. Сегодня произойдет кое-что важное, разве я не прав?
— Конечно же, прав, — ответил Мусорщик со странной улыбкой.
Когда вечером пятого августа Мусорщик очнулся ото сна, он по-прежнему лежал на игорном столе в казино Гранд-отеля МГМ. Перед ним, оседлав стул задом наперед, сидел неизвестный молодой человек с прямыми, светлыми, как солома, волосами и в зеркальных солнцезащитных очках.