— Она.
— Господи, она же вдвое старше его.
— Сомневаюсь, — сказала Франни, — что это станет препятствием для Гарольда во взаимоотношениях такого рода.
— Ларри известно?
— Не знаю, да и какое мне до этого дело. Надин ведь уже не подружка Ларри. Если она вообще была ею.
— Да, — согласился Стью. Он был рад, что Гарольд нашел себе любовное утешение, но сам предмет его не интересовал. — Что думает Гарольд насчет поисков? Он тебе говорил что-нибудь?
— Ты же знаешь Гарольда. Он много улыбается, но… не слишком-то обнадеживающе. Думаю, именно поэтому он столько времени посвящает захоронению. Теперь они зовут его Хок, ты знаешь об этом?
— Правда?
— Я сама слышала сегодня. Я не знала, о ком они говорили, пока не спросила. — Франни рассмеялась.
— Что тут смешного? — спросил Стью.
Франни приподняла ногу в туфле. На подошве был узор из переплетенных кругов и линий.
— Он отпустил комплимент по поводу моих туфель, — сказала она. — Ну разве это не безумие?
— Ты сама сумасшедшая, — с улыбкой ответил Стью.
Гарольд проснулся перед рассветом от ноющей боли в паху. Вставая, он поежился. Стало заметно холоднее по утрам, хотя было всего лишь 22 августа.
Но внизу живота у него все горело, о да. От одного взгляда на безупречный изгиб ее ягодиц, обтянутых прозрачными трусиками, в которых она спала, ему стало значительно теплее. Она не будет против, если он разбудит ее… ну, может быть, она и будет против, но не станет возражать. Он до сих пор не имел ни малейшего понятия, что скрывают эти темные глаза, и он по-прежнему немного побаивался ее.
Вместо того чтобы разбудить спящую женщину, Гарольд тихонько оделся. Он не должен уступать своей тяге к Надин в такой степени, в какой ему хотелось бы.
Ему нужно где-нибудь уединиться и подумать.
Он замешкался у двери, держа туфли в руках. Пока он одевался в легкой прохладе комнаты, желание покинуло его. Теперь он ощущал запах комнаты, и этот запах не был призывным. Это всего лишь небольшая вещица, говорила она, то, без чего они вполне могут обойтись. Возможно, это было правдой. Она такое выделывала ртом и руками, что это было на грани фантастики. Но если это было такой уж незначительной вещью, то почему же в комнате стоял такой затхлый и кислый запах, ассоциирующийся у него с запретными удовольствиями его прошлых мучительных лет?
«Возможно, ты хочешь, чтобы это было мучительно и плохо». Тревожная мысль. Гарольд вышел, осторожно закрыв за собой дверь.
Надин открыла глаза в тот момент, когда закрылась дверь. Она села, задумчиво посмотрела на дверь, а затем снова легла. Все тело ломило от томительного желания. Это напоминало боли при менструации. Если это такая ничего не значащая вещь, подумала она (даже не догадываясь, насколько ее мысли сходны с мыслями Гарольда), то почему же тогда она чувствует себя так? В какой-то момент прошлой ночью она стиснула зубы, чтобы сдержать крик: «Прекрати это дурачество и ПРОНЗИ меня этой штучкой! Ты слышишь меня? ПРОНЗИ, наполни меня ДО ОТКАЗА собой! Ты думаешь, что делаешь для меня все возможное? Пронзи меня и давай, ради Бога — или хотя бы ради меня, — закончим эту безумную игру!»
Гарольд лежал, зарывшись головой между ее ног, издавая странные похотливые звуки — звуки, которые могли бы казаться комичными, если бы не были столь правдивыми, почти безумными. А она смотрела вверх, эти слова готовы были сорваться с ее уст, и видела (или это ей только казалось?) лицо в окне. И спустя мгновение огонь ее желания превратился в холодный пепел.
Это было его лицо, улыбающееся ей.
Крик застыл у нее в горле… а затем лицо исчезло, лицо было всего лишь колышущимся переплетением теней на темном запыленном стекле. Не более чем пугающим ребенка воображаемым страшилищем, которое притаилось в темной кладовой либо за игрушками в уголке шкафа.
Не больше, чем это.
Но это было более значимым, и даже теперь, в первых холодных рациональных лучах рассвета, она не могла думать иначе. Это был он, и он предупреждал ее. Будущий супруг присматривал за своей собственностью. И суженая, лишившаяся девственности, не может быть желанной невестой.
Глядя в потолок, Надин подумала: «Я занималась с ним оральным сексом, но ведь это не означает потерю девственности. Мы пробовали и анальный секс, но это тоже не то. Я одевалась для него, как потаскуха, но это тоже ничего». Однако этого вполне достаточно, чтобы задуматься, что же за человек этот твой fiance[18]. Надин долго, очень долго смотрела в потолок.
Гарольд приготовил себе чашку растворимого кофе, отхлебнул глоток с гримасой отвращения и, прихватив пару бутербродов, вышел на террасу. Он сидел и жевал их, пока рассвет медленно крался по земле.
Прокручивая события назад, последние пару дней он представлял себе безумной карнавальной гонкой. Оранжевые пятна грузовиков, Вейзак, похлопывающий его по плечу и называющий Хоком (теперь все они так зовут его), мертвые тела, их бесконечный поток, а затем возвращение домой после бесконечного потока смерти и занятие бесконечным извращенным сексом. Достаточно, чтобы помутился разум.
Но теперь, сидя на ступеньке крыльца, такой же холодной, как могильная плита, с чашкой отвратительного растворимого кофе, застревающего в горле, он мог, жуя бутерброды вкуса древесных опилок, думать. Голова у него была свежей, мыслящей после сезона безумства. Ему показалось, что для человека, всегда считавшего себя мудрецом среди стада воинственных неандертальцев, в последнее время он непростительно мало думал. Его водили, но не за нос, а за пенис.
Он подумал о Франни. Именно Франни была в его доме в тот день, теперь он знал это наверняка. Он пошел к ней, использовав вымышленный предлог, на самом же деле он хотел посмотреть на ее обувь. На ней были туфли, подошва которых полностью соответствовала найденным им отпечаткам. Круги и линии вместо обычных зигзагов или клеточек. И нет вопросов, детка.
Гарольд думал, что может без особого труда связать все вместе. Каким-то образом она выяснила, что он прочитал ее дневник. Должно быть, он запачкал чем-то одну из страниц… а может быть, и не одну. Поэтому она пришла в его дом в надежде отыскать приметы того, как он реагирует на прочитанное. Что-нибудь написанное.
Конечно же, его дневник. Но она не нашла его — Гарольд чувствовал это. В его дневнике вполне ясно говорилось о том, что он собирается убить Стью Редмена. Обнаружив хоть что-нибудь подобное, она рассказала бы об этом Стью. Даже если бы и не рассказала, он был уверен, что Франни не смогла бы вести себя так естественно и непринужденно во время его вчерашнего визита.
Кривясь, Гарольд доел бутерброд. Он решил, что пройдется пешком до автовокзала и не поедет на мотоцикле; Тедди Вейзак или Чед Норрис смогут подвезти его домой в конце рабочего дня.
Он поднялся и застегнул куртку до самого подбородка, борясь с холодком, который уступит место теплу через час-другой. Он шел мимо пустых домов с опущенными жалюзи и кварталов через шесть увидел начертанные мелом крестики на дверях. Это тоже его идея. Похоронный комитет проверил все дома, помеченные крестиком, и убрал все находившиеся там тела. X — перечеркнуто. Люди, жившие в домах, на которых появился этот знак, исчезли навсегда. В следующем месяце этот знак забелеет по всему Боулдеру, означая конец света.
Пришло время думать, и думать хорошенько. Казалось, после встречи с Надин он утратил эту способность… хотя, возможно, это случилось гораздо раньше.
«Я прочитал ее дневник, потому что мне было больно и я ревновал, — подумал он. — Затем она пробралась в мой дом, возможно, разыскивая мой дневник, но не нашла его». Но сам факт вторжения был достаточной расплатой. Это определенно выбило его из колеи. Теперь счет сравнялся, они были квиты.
Он уже больше не желал Франни, ведь так?… Так? Гарольд был полон негодования. Может, и не желал. Но это не меняет того факта, что они отвергли его. Хотя Надин ничего не говорила о причинах, побудивших ее прийти к нему, Гарольду казалось, что она тоже каким-то образом была отвергнута, оттолкнута, отринута. Они были парочкой аутсайдеров — аутсайдеров, вынашивающих план заговора. Возможно, это единственное, что не дает им сойти с ума. («Не забыть записать это в дневник», — подумал Гарольд…) Теперь он дошел почти до самого центра города.
По ту сторону гор находилась целая компания аутсайдеров. А когда достаточное количество отверженных собираются в одном месте, происходит магический осмос[19], и вы оказываетесь внутри. Внутри, где так тепло. Какая маленькая и незначительная вещь — находиться внутри, там, где тепло, но как это важно. Это чуть ли не самая главная в мире вещь.
Возможно, он не хотел поквитаться с ней. Возможно, он не хотел покориться судьбе, вручающей ему лишь бессмысленные письма с благодарностями за его идеи, или ждать пять лет, пока Бейтмен уйдет на пенсию, чтобы он, Гарольд, мог войти в Комитет… а что, если они снова не выберут его? Они могут сделать это, ведь вопрос вовсе не в возрасте. Они выбрали этого проклятого глухонемого, а тот ведь всего лишь на несколько лет старше его.
Волна негодования теперь пылала ярким пламенем. Думать, конечно, думать — легко сказать, иногда это было даже легче, чем делать… но что хорошего в тех размышлениях, если все, чем ты отличаешься от неандертальцев, управляющих миром, чепуха, даже хуже того — благодарственные письма?
Гарольд дошел до автовокзала. Было слишком рано, никто еще не пришел. На двери висело объявление, сообщающее, что двадцать пятого числа состоится общее собрание. Общее собрание? Комедия, да и только.
Зал ожидания был увешан плакатами и объявлениями, призывающими совершить путешествие, фотографиями огромных, комфортабельных автобусов, которые доставят вас в Атланту, Новый Орлеан, Сан-Франциско, Нашвилл, куда угодно. Гарольд сел и стал мрачно рассматривать автоматы, предлагающие пепси и кофе, затем закурил сигарету и бросил обгоревшую спичку на пол.
Они приняли Конституцию. Ха-ха! Они даже распевали гимн — как трогательно! Но представим, что Гарольд Лаудер не встал и не внес несколько конструктивных предложений, а преподнес лишь парочку фактов из первых месяцев жизни после эпидемии. Что тогда?
«Леди и джентльмены, меня зовут Гарольд Лаудер, и я хочу напомнить вам старую истину: все меняется, но великое остается вечно, как теория Дарвина. В следующий раз, когда вы встанете и будете мямлить слова Национального гимна, друзья и соседи, спойте следующее: Америка мертва, мертва, как камень, мертва как Джейкоб Марли, Бадди Холли и Гарри Трумэн, но принципы, провозглашенные мистером Дарвином, по-прежнему живы. Пока вы медитируете на красоту и изящество конституционных прав, потратьте немного времени и помедитируйте на Ренделла Флегга — Человека-с-Запада. Не думаю, что он тратит время на такое дерьмо, как общие собрания, ратификация и обсуждения в лучших традициях демократии. Вместо этого он концентрирует свои усилия на основном, но своем Дарвине, готовясь стереть всех вас с лица земли. Леди и джентльмены, позвольте мне предположить, что, пока мы ждем, когда же появится электричество и в наш счастливый муравейник прибудет доктор, он, возможно, разыскивает летчика, чтобы прибыть в Боулдер на шикарном самолете в лучших традициях былых времен. Пока мы дебатируем по поводу не терпящего отлагательства вопроса о том, кто же будет входить в Комитет по уборке улиц, он, возможно, уже решил вопрос о создании Комитета Стрелков из огнестрельного оружия, не говоря уже о пушках, ракетах и, возможно, бактериологическом оружии. Конечно, он знает, что в этой стране нет биологических или вирусных военных центров, это одна из причин, делающих эту страну великой — какая страна, ха-ха! — но вы должны понять, что, пока мы суетимся по пустякам, он…»
— Эй, Хок, работаешь сверхурочно?
Улыбаясь, Гарольд поднял голову.
— Да, думаю побольше заработать, — сообщил он Вейзаку. — Я отметил, когда ты пришел. Ты заработал уже шесть баксов.
Вейзак рассмеялся:
— Ну и чудак же ты, Хок.
— Конечно, — все так же улыбаясь, согласился Гарольд. — Безумный чудак.
Глава 9
Весь следующий день Стью провел на электростанции, копаясь в моторах. Вечером, по дороге домой, в небольшом парке напротив Первого Национального банка он увидел Ральфа. Стью припарковал велосипед и подошел к эстрадной площадке, возле которой сидел Ральф.
— А я разыскивал тебя, Стью. У тебя есть пара свободных минут?
— Только одна. Я опаздываю на ужин. Франни будет волноваться.
— Вижу. Задержался на электростанции, где разбирал моторы, судя по твоим рукам. — Вид у Ральфа был отсутствующий и озабоченный.
— Да. Даже рабочие перчатки не помогли. Руки у меня так и ноют.
Ральф кивнул. В парке человек шесть разглядывали старинный поезд, некогда курсировавший между Боулдером и Денвером. Трое молоденьких женщин устроили ужин на траве. Стью было приятно просто сидеть здесь, держа ноющие руки на коленях. Возможно, его новая должность начальника полиции будет не столь уж хлопотной, думал он.
— Ну и как там дела? — спросил Ральф.
— Откуда же мне знать — я ведь только помощник, как и все остальные. Брэд Китчнер говорит, что все не так уж плохо. По его словам, свет можно будет дать в конце первой недели сентября, может, даже раньше, а к концу месяца будет и отопление. Конечно, он еще очень молод…
— Я ставлю на Брэда, — сказал Ральф. — Я верю ему. Он многому научится в процессе работы. — Ральф попытался рассмеяться, но смех превратился в тяжелый вздох.
— Почему ты такой грустный, Ральф?
— Я услышал кое-какие новости по радио, — ответил Ральф. — Некоторые хорошие, некоторые… некоторые не очень, Стью. Я хочу, чтобы ты знал, потому что их нельзя удержать в секрете. У многих жителей Зоны есть коротковолновые передатчики, настроенные на нашу постоянную волну. Думаю, кто-то мог слышать, как я переговаривался с прибывающими.
— Сколько их?
— Больше сорока. И среди них доктор, зовут его Джордж Ричардсон. Производит неплохое впечатление. Умный.
— Отличные новости!
— Он из Дербишира, штат Теннесси. Большинство людей этой группы со среднего Юга. С ними была беременная женщина. Ее время подошло десять дней назад, тринадцатого. Этот доктор принял роды, родилась двойня, и с ними все было в порядке. Вначале. — Ральф замолчал, кусая губы.
Стью резко притянул его к себе.
— Они умерли? Дети умерли? Именно это ты пытаешься сказать мне? Что они умерли? Скажи же мне, черт побери!
— Они умерли, — тихо ответил Ральф. — Один через двенадцать часов. Закашлялся до смерти. Другой два дня спустя. Ричардсон не смог спасти их. Женщина сошла с ума. Бредит о смерти, уничтожении, о том, что в мире больше не будет детей. Лучше бы Франни не присутствовала, когда прибудет эта партия, Стью. Это я и хотел сказать тебе. И о том, что ты должен как-то сообщить ей о подобной возможности. Потому что если не ты, это сделает кто-то другой.
Стью медленно отпустил Ральфа.
— Этот Ричардсон хотел знать, сколько беременных женщин находится у нас, и я сказал, что, насколько нам известно, только одна. Он спросил, на каком она месяце, и я ответил, что на четвертом. Правильно?
— Уже на пятом. Но, Ральф, он уверен, что дети умерли от супергриппа? Он уверен?
— Нет, это ты тоже должен рассказать Франни, чтобы она поняла все. Он сказал, что причин множество… диета матери… что-то наследственное… респираторная инфекция… или, может быть, они были просто недоразвитыми. Это мог быть и резус-фактор. Доктор не может точно сказать, ведь они родились просто в поле. Он сказал, что он и трое дежурных по лагерю обсуждали эту проблему вечером. Ричардсон объяснил им, что это может означать, если это действительно супергрипп убил этих детей, и насколько важно для них выяснить все наверняка.
— Мы с Гленом уже обсуждали эту тему в первый день нашей встречи, — мрачно заметил Стью. — Это было четвертого июля. Кажется, так давно… в любом случае, если детей убил именно супергрипп, значит, лет через сорок или пятьдесят все вокруг достанется крысам, мухам и тараканам.
— Ричардсон сказал им почти то же самое. Тогда они находились в сорока милях западнее Чикаго, и он настоял, чтобы они вернулись и доставили тела в большой госпиталь, чтобы он мог произвести вскрытие. Он сказал, что наверняка сможет выяснить, супергрипп ли это. Он достаточно часто сталкивался с ним в конце июня. Как и многие другие врачи. Но утром тела детей исчезли. Та женщина захоронила их и отказалась сообщить, где именно. Они два дня занимались раскопками, считая, что она не могла уйти слишком далеко от лагеря или закопать их слишком глубоко, ведь она еще не вполне оправилась после родов. Но они ничего не нашли, а она не захотела говорить, несмотря на все их попытки объяснить, насколько это важно. Бедная женщина так страдала.
— Я могу понять это, — сказал Стью, думая о том, как сильно Франни беспокоится о ребенке.
— Доктор сказал, что даже если это и супергрипп, то двое иммунных людей могут произвести на свет иммунного ребенка, — с надеждой произнес Ральф.
— Шансы, что отец ребенка Франни был иммунен, один к биллиону, — сказал Стью. — Его ведь здесь нет.
— Да. Извини, что пришлось взвалить это на тебя, Стью. Но я подумал, что тебе лучше знать. Чтобы ты мог сообщить ей.
— Это будет очень тяжело, — вздохнул Стью.