Первое, что заметил Мусорщик, был камень на его шее, видневшийся в V-образном вырезе спортивной рубашки. Черный, с красной щелью в центре. Словно волчий глаз в ночи.
Он попытался сказать, что хочет пить, но смог выдавить из себя лишь слабый стон «ПИ-И!»
— Думаю, ты немало времени провел на солнцепеке, — сказал Ллойд Хенрейд.
— Ты — это он? — прошептал Мусорщик. — Ты — это…
— Шеф? Нет, я — не он. Флегг сейчас в Лос-Анджелесе. Впрочем, он знает, что ты здесь. Сегодня днем я разговаривал с ним по радиосвязи.
— Он приезжает?
— Что?! Только для того, чтобы повидать тебя? Нет, черт побери! Он будет здесь, когда сочтет нужным. Ты и я, парень, мы всего лишь сошки. Он будет здесь, когда сочтет нужным. — И он повторил вопрос, который утром того же дня задал тому высокому мужчине спустя некоторое время после того, как Мусорщик пришел сюда: — Тебе так хочется его увидеть?
— Да… Нет… Я не знаю.
— Ну, как бы там ни было, тебе еще представится случай.
— Пить…
— Конечно. Держи. — И Ллойд вручил ему большой термос, доверху наполненный вишневым прохладным напитком. Мусорщик осушил его в мгновение ока и тут же согнулся, схватившись за живот и постанывая. Когда спазмы отпустили его, он посмотрел на Ллойда с немой благодарностью.
— Теперь, я полагаю, ты можешь и поесть? — спросил Ллойд.
— Да, я думаю, что могу.
Ллойд повернулся к человеку, который стоял у него за спиной. Тот равнодушно крутил колесо рулетки, заставляя маленький шарик подпрыгивать, тарахтя.
— Роджер, пойди и скажи Уитни или Стефании-Эми поджарить для этого человека картофель и пару гамбургеров. Тьфу, черт, что я такое несу? Он же заблюет все вокруг. Супа. Принеси ему супа. Хорошо, парень?
— Что угодно, — с благодарностью согласился Мусорщик.
— У нас здесь есть парень, — сказал Ллойд, — по имени Уитни Хоган, он когда-то работал мясником. Это толстый, громогласный мешок дерьма, но как он готовит! Бог ты мой! И у них здесь есть все. Когда мы сюда въехали, генераторы еще работали, а холодильники были битком набиты. И… Вегас! Видел ли ты место получше?
— Да, — сказал Мусорщик. Ему понравился Ллойд, но он еще не знал, как того зовут. — Это Сибола.
— Что ты сказал?
— Сибола. Ее разыскивают многие.
— Да, много людей искали ее долгие годы, но большинство из них уехали, как будто пожалев, что нашли ее. Да называй ее как хочешь, но, похоже, ты порядком изжарился, пока добрался сюда. Как тебя зовут?
— Мусорщик.
Ллойду, как оказалось, его имя не показалось странным.
— С таким именем, бьюсь об заклад, ты побывал за решеткой. — Он протянул руки. С кончиков его пальцев до сих пор не сошли памятные отметины о пребывании в тюрьме Финикса, где он чуть не умер от голода. — Я Ллойд Хенрейд. Рад с тобой познакомиться, Мусорщик. Приветствую тебя на борту нашего корабля «Лоллипоп».
Мусорщик ответил рукопожатием, с трудом сдерживая нахлынувшие слезы благодарности. Насколько он помнил, это был первый случай в его жизни, когда ему подали для пожатия руку. Он был здесь. Его приняли. Наконец-то он находился внутри чего-то. Ради этого мгновения он преодолел бы расстояние вдвое большее, чем эта пустыня, он сжег бы и вторую руку, и обе ноги.
— Спасибо, — пробормотал он. — Спасибо, мистер Хенрейд.
— Черт, брат, если ты не станешь называть меня просто Ллойдом, я вылью твой суп.
— Ну тогда Ллойд. Спасибо, Ллойд.
— Так-то лучше. После того как ты поешь, я проведу тебя наверх и покажу твою комнату. Завтра ты сделаешь для нас кое-какую работенку. У шефа, я так думаю, на тебя свои планы, но до того времени у тебя будет порядком работы. Кое-что нами уже восстановлено, но это далеко не все. Одна команда работает на дамбе, пытаясь вернуть электричество. На водоснабжении работает еще одна. Мы посылаем разведывательные отряды, и к нам приводят по шесть-восемь человек в день, но пока хватит с тебя и этих подробностей. Похоже, ты так назагорался, что тебе хватит солнца на месяц вперед.
— Пожалуй, что так, — слабо улыбнувшись, согласился Мусорщик. Он уже готов был отдать жизнь за Ллойда Хенрейда. Собрав все свое мужество, он указал на камень в вырезе рубашки Ллойда. — Тот…
— Да, у нас все парни, обладающие какой-то властью, носят такие штуковины. Это черный янтарь. Ну, знаешь, это вовсе и не камень. Что-то наподобие нефтяного пузыря.
— Я имею в виду… красный свет. Глаз.
— Тебе тоже так кажется, да? Это — щель. Подарок от него. Не то чтобы я был самым крутым парнем из его ребят или даже из ребят старого доброго Лас-Вегаса, далеко не так. Но я… черт, думаю, ты мог бы назвать меня его талисманом — человеком, приносящим ему счастье. — Он пристально посмотрел на Мусорщика. — Может быть, ты — тоже, кто знает? Уж, во всяком случае, не я. Он — скрытный тип, этот Флегг. Во всяком случае, мы слышали, что ты — особенный. Я слышал, и Уитни тоже. Такое бывает редко. Слишком много народу приходит, чтобы на всех обращать особое внимание. — Он помолчал. — Хотя, я думаю, он бы смог, если бы захотел. Думаю, он мог бы обратить внимание на всех и вся.
Мусорщик утвердительно кивнул головой.
— Он может творить чудеса, — сказал Ллойд с внезапной хрипотцой в голосе. — Сам видел. Ни за что на свете не хотел бы оказаться среди людей, которые против него, понимаешь?
— Да, — согласился Мусорщик. — Я видел, что произошло с Малышом.
— С каким Малышом?
— Парнем, с которым я ехал, пока мы не поднялись в горы. — Он вздрогнул. — Мне не хочется говорить об этом.
— О'кей, парень. А вот и прибыл твой суп. Уитни даже положил гамбургер на край тарелки. Тебе понравится. Парень готовит отличные гамбургеры, но только постарайся не блевать, о'кей?
— О'кей.
— Ну, мне пора идти по делам. Если бы мой старый приятель Лентяй увидел меня сейчас, он бы глазам своим не поверил. Я занят больше, чем одноногий калека в конкурсе «Пни ногой в задницу». Увидимся позже.
— Конечно, — сказал Мусорщик, а затем робко добавил: — Спасибо. Спасибо за все.
— Благодарить надо не меня, — дружелюбно заметил Ллойд. — Благодарить надо его.
— Я это и делаю, — сказал Мусорщик. — Каждую ночь.
Но сказал он это про себя. Ллойд в это время уже успел удалиться в центр вестибюля, по пути беседуя с тем человеком, который принес суп с гамбургером. Мусорщик провожал их любовным взглядом, пока те не скрылись из вида, а затем с жадностью принялся за еду, мгновенно поглотив почти все. Он бы прекрасно себя чувствовал, если бы не посмотрел в тарелку. Это был томатный суп, и он был цвета крови. Мусорщик резко отодвинул тарелку в сторону, внезапно потеряв всякий аппетит. Ему было очень просто сказать Ллойду Хенрейду, что ему не хочется говорить о Малыше; совсем другое дело — перестать думать о том, что с ним произошло.
Мусорщик подошел к колесу рулетки, потягивая из стакана принесенное вместе с супом молоко. Слегка толкнув колесо, он бросил в круг маленький белый шарик. Тот, обежав по ободку, перескочил уровнем ниже на желобки и начал перекатываться вперед-назад. Мусорщик думал о Малыше. Интересно, размышлял он, придет ли кто-нибудь показать, где его комната. Он не мог не думать о Малыше. Интересно, выберет ли шарик красную или черную цифру… И все-таки больше он думал о Малыше. Подпрыгнув, шарик попал в один из желобков, на этот раз окончательно, и успокоился под зеленым двойным зеро.
А у Мусорщика голова кружилась все сильнее и сильнее.
В тот безоблачный, нестерпимо жаркий день, когда они ехали по шоссе № 70, направляясь из Голдена прямо в сторону Скалистых гор, Малыш бросил пить пиво, предпочтя ему бутылку виски. Между ними, на возвышающемся ведущем валу, стояли еще две бутылки, аккуратно упакованные в пустые картонные пакеты из-под молока, чтобы они не упали и не разбились. Время от времени Малыш отхлебывал из бутылки, быстро запивал пепси-колой, а затем на пределе своих голосовых связок орал или «Чертовски жарко!», или «Йахоо!», или «Секс-машина!». Несколько раз он изрек, что, если бы мог, то мочится бы только этим виски. И спрашивал у Мусорщика — верит ли тот ему. Мусорщик, бледный от испуга и страдавший похмельем от выпитых накануне трех банок пива, отвечал, что верит.
Даже Малыш не мог выжимать на этих дорогах девяносто миль. Он сбросил скорость до шестидесяти и еле слышно пробормотал что-то об этих чертовых горах. Вдруг лицо его просияло.
— Когда доберемся до Юты и Невады, мы наверстаем упущенное, Мусорщик. Эта малютка будет выдавать сто шестьдесят миль по равнине. Веришь?
— Конечно, это хорошая машина, — сказал Мусорщик с улыбкой больного пса.
— Клянусь твоей задницей! — Малыш отхлебнул виски. Запил его пепси. Заорал во все горло: — Йахоо!
— Клянусь твоей задницей! — Малыш отхлебнул виски. Запил его пепси. Заорал во все горло: — Йахоо!
Мусорщик не отрывал мрачного взгляда от проносящихся мимо пейзажей, озаряемых солнечным светом разгоравшегося утра. Шоссе врезалось прямо в плечо горы, временами их путь пролегал между огромными скалистыми утесами. Эти утесы он видел во сне прошлой ночью. После наступления темноты откроются ли снова те красные глаза? Мусорщик вздрогнул.
Вскоре он отметил, что скорость с шестидесяти упала до сорока. Затем до тридцати. Малыш непрерывно грязно ругался сквозь зубы. Машина петляла среди замерших автомобилей. Те встречались все чаще и чаще, стоя на дороге, как продолжение скал, и храня гробовое молчание.
— Какого черта они все стоят? — Малыш бушевал. — Они что? Все решили подохнуть на высоте в десять тысяч? Эй вы, долдоны, убирайтесь с дороги! Вы меня слышите? Убирайтесь с дороги к чертовой матери!
Мусорщик съежился от страха.
Они завернули за очередной поворот и наткнулись на ужасную груду из четырех столкнувшихся машин, полностью перекрывших западную ветку шоссе № 70. На дороге, распластавшись лицом вниз, лежал мертвый мужчина, весь в крови, давно высохшей и имевшей вид неровной, потрескавшейся глазури. Рядом с ним валялась сломанная кукла. С левой стороны пробку невозможно было объехать из-за металлических шестифутовых столбов ограждения. С правой же стороны шоссе резко обрывалось, уступая место облачным далям.
Малыш глотнул виски и рванул машину в сторону обрыва.
— Держись, Мусорщик, — прошептал он, — мы объезжаем.
— Но там не проехать! — завизжал Мусорщик. У него пересохло в горле.
— Да, почти не проехать, — прошептал Малыш. Его глаза блестели. Он начал съезжать с дороги. Правые колеса уже со свистом катили по обочине.
— Я выхожу из игры, — поспешно проговорил Мусорщик и схватился за дверную ручку.
— Сиди! — приказал Малыш. — Иначе превратишься в мертвый мешок с гноем.
Мусорщик повернул голову. Прямо на него смотрело дуло пистолета 45-го калибра. Малыш напряженно хихикнул.
Мусорщик откинулся на спинку сиденья. Он хотел было закрыть глаза, но не смог. С его стороны из вида пропали последние шесть дюймов обочины. Теперь далеко внизу его взгляду открылся бесконечный пейзаж из голубовато-серых сосен и огромных разбросанных валунов. Он уже представлял, как четыре дюйма отделяют шины автомобиля от края… потом два дюйма…
— Еще один дюйм, — напевал Малыш. Глаза его стали огромными, улыбка — широченной. На бледном кукольном личике крупными каплями выступил пот. — Всего… лишь… один.
Все закончилось мгновенно. Мусорщик почувствовал, как заднее правое колесо потеряло опору и резко провалилось. Он услышал шум падающего потока камней — вначале вниз полетели мелкие камешки, затем камни покрупнее. Он завизжал. Малыш, ужасно ругаясь, перешел на первую скорость и утопил акселератор. Слева, где от трупа микроавтобуса их отделял всего лишь дюйм, раздался скрежет металла.
— Лети! — заорал Малыш. — Лети, как самая большая птица! Лети! Черт побери, ЛЕТИ!
Задние колеса машины бешено вращались. На мгновение показалось, что крен все увеличивается. Но вот машина рванулась вперед, наклонилась, и они снова оказались на шоссе с другой стороны затора, оставляя позади пятна резины.
— Я же говорил тебе, что она сможет! — торжествующе заорал Малыш. — Черт побери! Неужели у нас получилось, ты, Мусор, обделанная цыплячья задница?
— У нас получилось, — тихо пробормотал Мусорщик. Его трясло. Он, казалось, полностью потерял контроль над своим телом. И затем, во второй раз после своего знакомства с Малышом, он интуитивно сказал ту одну-единственную вещь, которая могла спасти ему жизнь. Малыш наверняка убил бы его — это явилось бы своеобразным празднованием его победы. — Отлично водишь, чемп, — сказал Мусорщик. До этого еще ни разу в жизни он никого не называл чемпионом.
— А-а-а… не совсем, — заметил Малыш покровительственным тоном. — В этой стране есть еще по крайней мере два парня, которые могли бы сделать то же самое. Веришь?
— Ну, если уж ты так считаешь, Малыш.
— Ты помалкивай, дорогуша, а скажу я, мать твою. Ну, вперед! Надо все успеть за этот день.
Но они отъехали недалеко. Не прошло и четверти часа, как машина Малыша снова остановилась, пробежав от места своего рождения Шривпорт в штате Луизиана 1800 миль или около того.
— Глазам своим не верю! — воскликнул Малыш. — Я… черт подери, не ВЕ-Е-Е-РЮ-Ю!
Распахнув дверцу, он выскочил из машины, по-прежнему сжимая в левой руке на три четверти опорожненную бутылку виски.
— УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ! — заорал Малыш, пританцовывая в своих смехотворных ботинках на высоченных каблуках, — этакая крошечная естественная сила разрушения, подобная землетрясению в бутылке. — УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ! ВЫ ПОДОХЛИ, ВАШЕ МЕСТО НА КЛАДБИЩЕ, КАКОЕ ВАМ ДЕЛО ДО МОЕЙ ДОРОГИ!
Он швырнул бутылку, и та, переворачиваясь, полетела по шоссе, разбрызгивая янтарные капли виски. В конце концов она разбилась на тысячи осколков о борт старого «порше». Малыш стоял молча, тяжело дыша и слегка покачиваясь на тонких ногах.
На этот раз препятствие было посерьезнее, чем затор из четырех машин. На этот раз препятствием стал весь транспорт на их пути. На этом участке восточные полосы были отделены от западных; заросшей травой промежуточной лентой шириной в десять ярдов. Машине Малыша, возможно, и удалось бы перебраться с одной части шоссе на другую, но обе артерии были забиты шестью рядами транспорта, бампер к бамперу, борт к борту.
Тормозные полосы также были переполнены, как и проезжие. Некоторые водители попытались воспользоваться даже промежуточной лентой, хотя ее поверхность была очень неровной, со множеством камней, торчавших из рыхлого серого грунта, как зубы дракона. Возможно, восьмиколесные машины с большой подвеской и смогли бы пройти здесь, но то, что увидел на промежуточной полосе Мусорщик, было кладбищем разбитого, смятого, вывернутого детройтского прокатного листа. Казалось, массовое безумие одновременно охватило всех водителей, и внезапно на высокогорном участке шоссе № 70 они решили провести апокалипсическую автогонку на самоуничтожение или сумасшедшие спортивные состязания. «В Колорадо, высоко в Скалистых горах, — подумал Мусорщик, — на моих глазах шел дождь из классных «шевроле». Он едва не рассмеялся и поспешно прикрыл рот рукой. Если бы Малыш услышал сейчас, что он смеется, ему наверняка уже никогда больше не пришлось бы смеяться.
Малыш вернулся, неторопливо вышагивая на высоких каблуках, его тщательно причесанные волосы блестели на солнце. У него было лицо карликового василиска с выпученными от ярости глазами.
— Я не собираюсь бросать свою трахнутую машину, — зло сказал он. — Ты слышишь меня? Никогда я не брошу ее. Вставай, Мусорщик! Иди вперед и посмотри, насколько растянулась эта чертова пробка. Может быть, поперек дороги грузовик, я не знаю. Но что я знаю, так это то, что назад мы не повернем. Пусть мы застряли. Мы проверим весь этот отрезок пути. И если мы торчим из-за какого-то там заглохшего грузовика или еще чего-то, то мне плевать. Я по одной посбрасываю все эти сукины штуковины в обрыв. Я это сделаю, и тебе лучше поверить мне. Пошевеливайся, сынок.
Мусорщик не стал возражать. Он начал осторожно продвигаться вверх по дороге, петляя между машинами. Он был готов пригнуться и побежать, начни только Малыш стрелять. Но Малыш не стал делать этого. Когда Мусорщик отошел на безопасную, как ему казалось, дистанцию (т. е. на расстояние пистолетного выстрела), он взобрался на верх танкера-грузовика и оглянулся. На таком расстоянии длиной в полмили Малыш казался миниатюрным уличным панком, вышедшим из ада, не больше куклы. Опершись о свою машину, он пил. Мусорщик подумал было помахать ему на прощанье, но потом решил, что это неудачная мысль.
В этот день Мусорщик отправился в путь в половине одиннадцатого утра. Продвижение было медленным — ему часто приходилось перелезать через капоты и крыши машин и грузовиков, настолько плотно они стояли; и к тому времени, когда он добрался до первого знака «ТУННЕЛЬ ЗАКРЫТ», было уже четверть четвертого пополудни. Он прошел около двенадцати миль. Двенадцать миль — не такое уж большое расстояние, особенно для того, кто на велосипеде проехал пятую часть территории страны, но если учесть все препятствия, подумал он, то двенадцать миль — приличное расстояние. Он мог бы уже давным-давно вернуться и сообщить Малышу, что всякие попытки проехать бесполезны… если бы, предположим, он имел намерения вернуться. Конечно же, он таковых не имел. Мусорщик никогда особенно не увлекался историей (после электрошоковой терапии ему стало трудно читать), но ему и не нужно было знать того, что в давние времена короли и императоры часто убивали гонцов, приносивших дурные вести, просто из досады. Ему достаточно было знать одно: он вдоволь насмотрелся на Малыша, чтобы понять, что ему никогда уже не захочется встретиться с этим маленьким монстром.