— Я так и подумал: событие прошло тихо, и я был настолько небрежен, что не известил о нем даже старых друзей.
Лэнсинг нахмурился. Его мысли вернулись к тому вечеру, когда среди почты, ждавшей их в Венеции, он обнаружил письмо миссис Хикс. Тот день ассоциировался у него с нелепым и обидным эпизодом с сигарами — дорогими сигарами, которые Сюзи хотела забрать на вилле Стреффорда. Короткий обмен мнениями на сей счет оставил первый туманный след на безупречной глади его счастья, и его до сих пор бросало в неприятный жар при воспоминании об этом. Тогда несколько часов перспектива жизни с Сюзи казалась невыносимой, и как раз в этот момент он обнаружил письмо от миссис Хикс с тем приглашением, от которого было почти невозможно отказаться. Если бы только ее дочь знала, как близко он был к тому, чтобы принять его!
— Это было ужасное искушение, — сказал он, улыбаясь.
— Поехать с нами? Тогда почему?..
— О, теперь все поменялось: я занят своим романом.
Мисс Хикс продолжала сверлить его немигающим взглядом:
— Значит ли это, что вы намерены бросить настоящую работу?
— Моя настоящая работа — вы имеете в виду археологию? — Он снова улыбнулся, чтобы скрыть гримасу сожаления. — Боюсь, ею едва можно заработать на жизнь, а я должен думать об этом.
Он вдруг покраснел, словно подозревая, что мисс Хикс могла счесть его признание за неуклюжую просьбу о помощи. Щедрость Хиксов была слишком бескорыстной, чтобы порой не быть обременительной. Но, снова взглянув на нее, он увидел, что в ее глазах стоят слезы.
— Я думала, вы на отдыхе, — сказала она.
— Я тоже так думал. Но жизнь идет и опрокидывает планы.
— Да, понимаю. Могут быть вещи, ради которых стоит все бросить.
— Есть такие вещи! — воскликнул он с сияющей улыбкой.
Он видел в глазах мисс Хикс требование чего-то большего, нежели это общее утверждение.
— Но роман может и не снискать успеха, — сказала она вновь странно резко.
— Как знать… вполне вероятно, что может, — согласился он. — Но если об этом не думать…
— А как не думать об этом, если вам надо содержать жену?
— Дорогая Корал, сколько вам лет? Еще нет двадцати? — спросил он, по-братски коснувшись ее руки.
Она мгновение смотрела на него, потом неловко вскочила со стула:
— Я никогда не была молодой… если вы это имеете в виду. Мне повезло, не правда ли, что родители дали мне такое великолепное образование? Потому что, понимаете, искусство — поразительная вещь, в нем спасение.
— Оно вам не понадобится, — сказал он, продолжая доброжелательно глядеть на нее, — как вообще образование, когда вы помолодеете, что случится однажды, — уверил он ее.
— Вы имеете в виду, когда я влюблюсь? Но я влюблена… Ой, Эльдорада и мистер Бек! — Она вздрогнула и замолчала, показывая биноклем на парочку, только что появившуюся в дальнем конце нефа. — Я сказала им, что, если мы встретимся сегодня, я попытаюсь помочь им понять Тьеполо. Потому что у себя на родине мы его по-настоящему не понимаем; и только мистер Бек с Эльдорадой осознают это. Мистеру Баттлсу это просто не дано. — Она повернулась к Лэнсингу и протянула руку, прощаясь. — Я влюблена, — повторила она с убеждением, — вот поэтому и нахожу искусство таким спасительным.
Она водрузила на нос очки, раскрыла справочник и зашагала к ожидающим ее неофитам.
Глядя ей вслед, Лэнсинг задался было вопросом, не мистер ли Бек объект этого явно безответного чувства; затем внезапно решил: нет, определенно нет. Но тогда… тогда… Нет, бессмысленно строить подобные догадки… Он повернул к дому, гадая, вернулась ли уже компания с пикника в палаццо Вандерлинов.
Вернулись они только к позднему ужину, не переставая смеялись и шутили и были явно в восторге друг от друга. Нельсон Вандерлин ласково улыбнулся жене, поцеловал дочь и отправил ее спать, затем, развалившись в кресле перед столом с вазами фруктов и цветов, заявил, что в жизни не проводил день так замечательно. Сюзи получила сполна свою долю его похвал, и, обратил внимание Лэнсинг, Элли тоже что-то уж необыкновенно восхищалась своей подругой. Стреффорд, сидевший рядом с хозяйкой, то и дело поглядывал через стол на юную миссис Лэнсинг, и в его взглядах, казалось Нику, читалось скрытое понимание восторгов Вандерлинов. Впрочем, Стреффорд вечно приватно шутил на чей-нибудь счет, в том числе и на счет самого собеседника; и Лэнсинг разозлился на себя за то, что постоянно подозревает лучших друзей в каком-то сговоре против него. «Не хватало еще сейчас начать ревновать к Стреффи!..» — заключил он с насмешливой гримасой.
Конечно, Сюзи была достаточно красива, чтобы оправдать самые безрассудные страдания. В девичестве ее облику была присуща несколько излишняя, на вкус некоторых, хрупкость и определенность; теперь же в этой легкости смутно просвечивала цветущая женственность, как отражение звезды глубью. Движения стали медленней, менее угловатыми, уголки рта с неизбежностью опустились, веки клонились книзу под тяжестью ресниц; и к тому же в этой новой томности неожиданно проявлялся прежний задор, как кислинка в сердцевине сладкого плода. Глядя на нее через стол, уставленный цветами и свечами, ее муж смеялся про себя над ничтожностью своих подозрений.
Наутро Вандерлин и Кларисса уехали, когда все еще спали; и миссис Вандерлин, которой после обеда предстояло отправиться в Санкт-Мориц, посвятила последние часы перед отъездом суматошным совещаниям со своей горничной и с Сюзи. Стреффорд, Фред Джиллоу и остальные отправились купаться на Лидо, и Лэнсинг воспользовался возможностью вернуться к работе.
Вслушиваясь в покой и тишину огромного гулкого дворца, он предвкушал скорое уединение. К середине августа вся их компания разъедется кто куда: Хиксы поплывут на Крит и другие острова Эгейского моря, Фред Джиллоу отправится на свое болото, Стреффорд — к друзьям на Капри, а в сентябре, как обычно каждый год, в Нортумберленд. Один за другим разъедутся и остальные, и Лэнсинг с Сюзи останутся одни в громадном тенистом дворце, одни под звездным небом, одни под огромной оранжевой луной — еще их луной! — над колокольней Сан-Джорджо. Роман в этой благословенной тишине будет развиваться в лад с его видениями.
Он продолжал писать, забыв о времени, пока не открылась дверь и он не услышал шаги за спиной. В следующий миг на глаза ему легли ладони и воздух наполнился ароматом новых духов миссис Вандерлин.
— Милый… ты знаешь, я уезжаю. Сюзи сказала, что ты работаешь, и я не позволила ей звать тебя вниз. Она и Стреффи ждут, чтобы проводить меня на вокзал, и я забежала попрощаться с тобой.
— Элли, дорогая! — Полный сожаления, Лэнсинг отодвинул свою писанину и встал; но миссис Вандерлин заставила его вновь опуститься на стул.
— Нет-нет! Не прощу себе, если помешала. Не следовало мне подниматься, и Сюзи не хотела этого. Но я должна была сказать тебе, дорогой… должна поблагодарить тебя…
В темном дорожном платье и шляпке, одетая с продуманной сдержанностью, намеренной небрежностью, в вуали, маскирующей макияж, и перчатках, скрывающих кольца на руках, она выглядела моложе, проще, естественней, чем когда-либо. В конце концов, бедняжка Элли прекрасный человек!
— Поблагодарить? За что? За то, что я так счастлив здесь? — рассмеялся он, взяв ее ладони в свои.
Она взглянула на него, тоже засмеялась и обняла его за шею.
— За то, что вы помогаете мне быть такой счастливой не здесь, ты и Сюзи, оба, дорогие мои! — воскликнула она, целуя его в щеку.
Их глаза встретились на мгновение; затем ее руки соскользнули с его шеи. Лэнсинг сидел, будто окаменев.
— Ох, — вздохнула она, — что ты так смотришь? Разве не знаешь?..
Они услышали пронзительный голос Стреффорда, зовущего с лестницы:
— Элли, где ты, черт побери? Сюзи уже в гондоле. Ты опоздаешь на поезд!
Лэнсинг встал и поймал миссис Вандерлин за запястье:
— Что ты имеешь в виду? О чем ты?
— Ах, ни о чем… Но вы оба такие молодцы насчет писем… И когда Нельсон был здесь, тоже… Ник, отпусти руку, мне больно! Я должна бежать!
Он отпустил ее руку и стоял неподвижно, глядя ей вслед и слушая, как стучат ее высокие каблуки, отзываясь эхом в комнате и коридоре.
Вернувшись к письменному столу, он заметил валявшийся среди его бумаг маленький сафьяновый футлярчик. Видимо, при падении тот раскрылся, и Ник увидел в нем лежащую на бледной бархатной подкладке булавку для галстука, украшенную безупречной жемчужиной. Он подхватил футляр и только собрался броситься вдогонку за миссис Вандерлин — это так было похоже на нее, терять драгоценности, — как заметил на крышке собственные инициалы.
Он выронил коробочку, будто это был горячий уголек, и долго сидел, глядя на золотые буквы «Н. Л.», словно выжженные на его плоти.
Наконец он очнулся и встал.
X
Со вздохом облегчения Сюзи, вытащив булавки, сняла шляпку и упала в лонгшез.
Тяжкое испытание, которого она страшилась, было позади, мистер и миссис Вандерлин благополучно разъехались, каждый в свою сторону. Бедняжка Элли не отличалась благоразумием, и, когда жизнь улыбалась ей, она выражала свою признательность слишком открыто; но благодаря бдительности Сюзи (и, несомненно, молчаливому содействию Стреффорда) ужасные двадцать четыре часа счастливо миновали. Нельсон Вандерлин отбыл без тени озабоченности на лице, и хотя Элли, спустившаяся после прощания с Ником, показалась Сюзи не столь безмятежной, как всегда, миссис Вандерлин приняла свой обычный вид, как только обнаружилось, что сафьяновая сумочка со шкатулкой для драгоценностей пропала. Прежде чем пропажа нашлась на дне гондолы, они доплыли до вокзала, и времени оставалось, только чтобы посадить Элли в «спальный», из окна которого она невозмутимо помахала друзьям.
— Ну, моя дорогая, пронесло, — с глубоким вздохом заметил Стреффорд, когда экспресс на Санкт-Мориц тронулся в путь.
— Ох, — сопричастно подхватила Сюзи; затем, словно оправдываясь перед собой, сказала: — Бедняжка, она совершенно не способна справляться со своими чувствами!
— Да… даже если это увлечение мерзким ничтожеством, — согласился Стреффорд.
— Мерзким ничтожеством? Но я думала…
— Что это все еще молодой Давенант? Боже, нет… не в последние полгода. Разве она не говорила тебе?..
Сюзи почувствовала, что краснеет.
— Я ее не спрашивала…
— Не спрашивала? То есть не дала ей рассказать…
— Нет. И тебе не дам, — резко прибавила Сюзи, когда Стреффорд помогал ей сесть в гондолу.
— Хорошо; думаю, ты права. Это упрощает дело, — спокойно согласился Стреффорд.
Она ничего не ответила, и они в молчании заскользили домой.
Теперь, лежа в спокойной обстановке своей комнаты, Сюзи размышляла над тем, какую дистанцию преодолела за прошлый год. Стреффорд со своей обычной проницательностью читал ее мысли. Действительно, было время, когда она считала совершенно естественным, чтобы Элли все рассказывала ей; что та, разумеется, должна была сообщить ей по секрету имя преемника молодого Давенанта. Несомненно, даже Элли смутно уловила происшедшую перемену, поскольку после первой попытки поделиться с Сюзи своим счастьем ограничилась общими выражениями благодарности, многозначительными улыбками, вздохами и миленьким «сюрпризом» — сапфировым браслетом, скользнувшим на запястье подруги при их прощальных объятиях.
Браслет был необычайно красив. Сюзи, с ее глазом аукциониста на ценные вещи, четко представляла себе стоимость этих темно-синих камешков, чередующихся с маленькими изумрудами и бриллиантами. Она была рада иметь такой браслет и была в восторге от того, как он смотрится на ее тонком запястье; и все же, даже любуясь им и радуясь, что он принадлежит ей, мысленно переводила его в наличные и подсчитывала, насколько это поправило бы их семейный бюджет. Ибо что бы она ни получала сейчас, это интересовало ее только с точки зрения помощи Нику.
Дверь открылась, и вошел Ник. В опустившихся сумерках она не видела его лица, но что-то в том, как резко повернулась дверная ручка, пробудило в ней тревожное предчувствие. Она поспешила ему навстречу, вытянув руку с браслетом:
— Посмотри, милый… не слишком ли Элли щедра?
Она включила лампу на туалетном столике, и лицо мужа с незнакомым выражением вынырнуло из полутьмы. Она сняла браслет и, показывая, протянула ему.
— Я могу показать тебе кое-что получше, — рассмеялся он и, достав из кармана сафьяновый футлярчик, бросил его на столик к флаконам.
Сюзи машинально открыла его и уставилась на булавку с жемчужиной, потому что боялась взглянуть на Ника.
— Элли… подарила? — спросила она наконец.
— Да. Элли подарила. — Он помолчал, потом продолжал тем же бесстрастным тоном: — Не скажешь ли точно, за какую такую услугу нам столь щедро заплатили?
— Красивая жемчужина, — пробормотала Сюзи, чтобы выиграть время, а в голове у нее крутились мысли, одна другой ужасней.
— Тебе сапфиры, хотя, при внимательном рассмотрении, мои услуги оценены намного выше, нежели твои. Не будешь ли так добра просто рассказать, что это значит?
Сюзи вскинула голову и посмотрела на него:
— О чем это ты, Ник! Почему бы Элли не сделать нам подарок? Это все равно, как если бы мы подарили ей перочистку и крючок для застегивания. На что ты пытаешься намекнуть?
Ей стоило больших усилий смотреть ему в глаза, говоря это. Что-то случилось между ним и Элли, это очевидно — одна из тех ужасных непредвиденных грубых ошибок, которые способны мгновенно разрушить хитроумнейший план; и снова Сюзи содрогнулась при мысли о непрочности своего счастья. Но давняя тренировка характера сослужила ей добрую службу. В прошлом не раз бывало так, что всё — для кого-то, не для нее — зависело от ее способности сохранять спокойствие и ясный взгляд. Было бы удивительно, если бы сейчас, когда она чувствовала, что все поставлено на карту уже для нее, она не смогла защититься.
— В чем дело? — нетерпеливо повторила она продолжавшему молча ждать Лэнсингу.
— Об этом я и пришел тебя спросить, — ответил он, так же твердо, как она, глядя ей в глаза. — Нет совершенно никакой причины, как ты говоришь, почему бы Элли не делать нам подарки — какие угодно дорогие; и жемчужина прекрасна. Все, о чем я хочу знать: за какие особые услуги она так нас благодарит? Поскольку, даже учитывая полное отсутствие щепетильности, свойственное отношениям по-настоящему культурных людей, ты, вероятно, согласишься, что все-таки существуют какие-то пределы; по крайней мере существовали до последнего времени…
— Я действительно не понимаю, о чем ты. Полагаю, Элли хотела выразить благодарность нам за заботу о Клариссе.
— Но в обмен на заботу она уже предоставила в наше распоряжение все это, не так ли? — предположил он, обведя рукой прекрасную полутемную комнату. — На все лето, если захотим.
— Очевидно, она считает, что этого недостаточно, — улыбнулась Сюзи.
— Какая любящая мамаша! Это показывает, как высоко она ценит своего ребенка.
— Разве ты не ценишь Клариссу высоко?
— Кларисса бесподобна; но ее мать не упоминала о ней, предлагая это вознаграждение.
Сюзи снова подняла голову:
— О ком же она упоминала?
— О Вандерлине, — сказал Лэнсинг.
— Вандерлине? Нельсоне?
— Да… и о каких-то письмах… что-то насчет писем… Что это такое, моя дорогая, что ты и я должны были скрыть от Вандерлина, для чего нас наняли? Потому что я хотел бы знать, — взорвался Ник, — достаточно ли нам заплатили!
Сюзи молчала: ей требовалось время, чтобы собраться с силами и продумать следующий ход; а ее охватила такая паника, что наконец она только и смогла столь же резко спросить:
— Что Элли сказала тебе?
Лэнсинг презрительно ухмыльнулся:
— Именно это тебе хотелось бы узнать, да, чтобы придумать объяснение?
Усмешка имела следствие, не предвиденное ни им, ни самой Сюзи.
— Не надо… не будем говорить друг с другом в таком тоне! — закричала Сюзи и, опустившись на кушетку рядом с туалетным столиком, уткнулась лицом в ладони.
Ей казалось, ничто не имеет значения, кроме того, что теперь их любовь друг к другу, их веру друг в друга необходимо уберечь от погибели. Она готова была рассказать Нику все — хотела рассказать ему все, — если б только можно было быть уверенной, что найдет отклик в его душе. Но вспомнившаяся сцена с сигарами сковала ей язык. Если б только можно было заставить его понять, что ничего не имеет никакого значения, пока они продолжают любить друг друга!
Он сочувственно тронул ее за плечо:
— Детка… не плачь.
Их взгляды встретились, но то, что она прочла в его глазах, остановило улыбку, прорвавшуюся было сквозь ее слезы.
— Неужели не понимаешь, — продолжал он, — что необходимо объясниться начистоту?
Она продолжала смотреть на него сквозь слезы.
— Не могу… пока ты стоишь надо мной, — запинаясь, сказала она по-детски.
Она снова забилась в угол кушетки; но Лэнсинг не опустился рядом с ней, а сел в кресло лицом к ней, как гость по другую сторону величественного чайного подноса.
— Так устроит? — спросил он с натянутой улыбкой, словно выполняя ее прихоть.
— Никак не устроит… пока ты не ты!
— Я не я?
Она устало покачала головой:
— Какой в этом смысл? Теоретически ты признаешь некоторые вещи — а потом, когда они реально случаются…
— Какие вещи? Что случилось?
Ею овладело неожиданное раздражение. Что он предположил, в конце концов?..
— Тебе же все известно об Элли. Мы с тобой в свое время много говорили о ней, — сказала она.