— Извините, а господин доктор у себя?
С двух сторон легонько нажав на оправу, чтобы очки сели поплотней, медсестра переводила оценивающий взгляд с одного мужчины на другого.
— Сначала я бы попросила вас объяснить, по какому делу вы пришли. — В голосе медсестры слышалось презрительное высокомерие.
С оскорбленным видом друзья отошли на два шага от окна, и Рюдзи нарочито громко произнес:
— С такими медсестрами у них тут скоро пациентов совсем не останется.
— Что вы сказали?! — послышался со стороны регистраторской гневный голос.
Асакава занервничал. Он уже начал было обдумывать возможные пути к примирению, как вдруг открылась дверь кабинета и на пороге показался доктор Нагао, как и полагается врачу, в чистейшем белом халате.
— Что у вас здесь происходит? — недовольно спросил он.
Несмотря на абсолютно лысый череп, Нагао выглядел моложе своих пятидесяти семи лет. Стоя на пороге своего кабинета, он с неприязнью смотрел на двух молодых мужчин, поднявших шум в его приемной.
Одновременно обернувшись на голос заведующего, Асакава и Рюдзи в один голос вскрикнули от удивления. Зря они сомневались, зря неуверенно топтались на входе — судя по всему, Нагао мог рассказать им много чего интересного о Садако Ямамура.
Словно кто-то нажал на потайной выключатель — перед глазами Асакавы кадр за кадром пронеслась последняя сцена с кассеты Садако: сначала шумное, тяжелое дыхание, потом в кадре появляется лицо молодого мужчины, отчетливо виден струящийся по этому лицу пот. Лицо все ближе и ближе. Глаза мужчины налиты кровью. Следующий кадр — обнаженное плечо, на котором зияет глубокая рана. Из раны хлещет кровь, заливая «камеру» — глаза Садако. Изображение становится нечетким, размытым. Потом как будто что-то тяжелое сдавливает грудь. Лицо мужчины, каждая его черта словно говорят: «убью»…
Теперь Асакава видел это лицо наяву. Перед ним в дверях кабинета стоял мужчина из последней сцены — доктор Нагао. Разумеется, он постарел за это время, но ошибиться невозможно — это был именно он, и никто другой.
Асакава с Рюдзи переглянулись. И тут Рюдзи выкинул штуку: ткнув пальцем в сторону Нагао, он начал громогласно смеяться:
— Ха-ха-ха. Вот это да! Все-таки азартные игры — обалденная штука. Ну где-где, а уж в таком месте… Кто бы мог подумать, что именно здесь мы его встретим, а?
Нагао замер. То, что он услышал, ему не понравилось. Слишком уж необычной была реакция двух незнакомых мужчин на его появление. У доктора появилось дурное предчувствие:
— В чем дело?! Кто вы такие? — он почти сорвался на крик.
Рюдзи, не обращая на эти вопросы ни малейшего внимания, бесцеремонно подошел к доктору и схватил его за грудки. Нагао был сантиметров на десять выше, поэтому Рюдзи пришлось с силой потянуть его вниз, чтобы ухо доктора оказалось у рта Рюдзи. Ласковый голос, которым заговорил Такаяма, никак не вязался с предшествовавшими разговору резкими жестами:
— Расскажи-ка нам, дружок, что ты сделал с Садако Ямамура тридцать лет назад в туберкулезном санатории в Южном Хаконэ?
Через несколько секунд смысл вопроса дошел до Нагао. Его глаза беспокойно забегали из стороны в сторону. По лицу было видно, что он вспомнил что-то. Неожиданно ноги у Нагао подкосились, и он чуть было не упал, но Рюдзи успел подхватить его обмякшее тело.
Доктора оттащили к стене. Он со страхом взирал со скамейки на двух молодых мужчин, которые каким-то образом узнали его тайну. Именно этот факт, а вовсе не события тридцатилетней давности, которые он сейчас вспомнил до мельчайших подробностей, наполнял его сердце диким ужасом. Откуда они знают?
— Сэнсэй! — обеспокоенно произнесла давешняя медсестра из регистраторской. Она высунулась из окошка, и стал виден значок с именем, прикрепленный к халату на груди. Медсестру звали Фудзимура.
— Ну что, может, сделаем обеденный перерыв? — Рюдзи подмигнул Асакаве, и тот проворно задернул занавеску на входе, давая понять возможным посетителям, что клиника закрыта на обед.
— Сэнсэй! — Фудзимура не знала, что предпринять, и в замешательстве смотрела то на заведующего, то на опасных гостей. Нагао попытался собраться с мыслями и сообразить, что же делать дальше. Не ровен час, болтливая Фудзимура узнает об этом давнем происшествии, и тогда хлопот не оберешься. Поэтому как можно более спокойным голосом Нагао произнес:
— Милочка, наверное, действительно нам сейчас лучше сделать небольшой перерыв. Не могли бы вы сходить и купить нам что-нибудь перекусить?
— Но, доктор…
— Я же говорю вам, сходите. А насчет меня — не беспокойтесь. Все в полном порядке.
Но от Фудзимуры было не так-то легко отделаться. Она все еще стояла у окошка и, глядя на заведующего, пыталась понять, что происходит. Сначала в клинику заходят двое, потом один бросается на доктора и что-то шепчет ему на ухо, после чего тому делается плохо… В самом деле, что же это такое? Но в этот момент Нагао, не в силах больше сдерживаться, дал волю чувствам:
— Я же сказал — быстро уйдите отсюда! — зарычал он на медсестру. И та в испуге выбежала из клиники.
— Ну вот, теперь можно и поговорить. — Рюдзи деловито прошел в кабинет. Нагао последовал за ним с видом больного, которому только что сообщили, что он болен раком.
Рюдзи начал довольно вежливо:
— Прежде всего я хочу вас предупредить. Лучше нам не врать. Мы с моим приятелем, — Рюдзи кивнул в сторону Асакавы, — видели все своими глазами. Так что не юлите.
— Вы несете вздор!
…нет-нет. Никаких свидетелей. Этого не может быть. Там же никого не было в этой роще. И кроме того, сколько им лет, этим соплякам?.. Они же тогда и не родились еще…
— Ну, ясное дело. Ты нам как будто не веришь. Но мы-то твое рыло хорошо запомнили, — неожиданно для собеседника Рюдзи резко сменил тон. — Ладно, для начала я расскажу тебе о твоих «особых приметах», а уж дальше ты сам продолжишь. Давай, покажи нам, остался ли на твоем правом плечике шрам, или ты уже подсуетился и все следы замел, а?
Нагао от удивления и страха выпучил глаза. Челюсть у него задрожала. Рюдзи некоторое время наслаждался произведенным эффектом, потом сказал:
— Может, я тебе заодно расскажу, откуда этот шрам взялся? — С этими словами он резко подался вперед и приблизил лицо к доктору. — Это ведь Садако тебя укусила, да? Вот так. — И Рюдзи крепко вцепился зубами в белый халат на правом плече Нагао. У заведующего уже зуб на зуб не попадал. Даже если бы он и хотел что-то сказать, то не смог бы.
— Короче, ты меня понял. Расскажешь нам всю правду — мы тебя не тронем, и твой секрет никто не узнает. Слово даю. Но нам важно знать все, что случилось с Садако Ямамура.
Хотя Нагао был не в том состоянии, чтобы здраво рассуждать, он все-таки заметил некоторую непоследовательность в словах Рюдзи. Если молодчики утверждают, что они «видели все своими глазами», то зачем им какие-то подробности от него? Но что же происходит? Откуда они знают? Что они видели?
Как ни силился Нагао объяснить себе происходящее, у него ничего не получалось. В своих размышлениях он то и дело натыкался на противоречия, голова его раскалывалась от боли, и казалось — вот-вот взорвется.
— Хе-хе-хе, — хихикнул Рюдзи и взглянул на Асакаву, всем своим видом говоря: «Доктор-то испугался не на шутку и сейчас расскажет нам всю правду».
И верно. Нагао не выдержал и начал говорить. Он и сам удивился тому, насколько подробно сохранился в его памяти тот случай. Более того, оказалось, что он помнит события того дня даже на физиологическом уровне — только он начал рассказывать, как вдруг всем его органам чувств передалось тогдашнее возбуждение. Он снова увидел ту рощицу, блеск влажной кожи… тело почувствовало соприкосновение с другим телом, нос уловил запах пота и примятой травы, в ушах зазвенело от стрекота цикад… А потом перед глазами возник старый колодец…
— Я не знаю, что произошло со мной в тот день. Может быть, из-за жары или из-за головной боли, но я был в ужасном состоянии и совсем плохо соображал.
Потом оказалось, что именно тогда подходил к концу инкубационный период оспы, но тогда я, конечно, и понятия не имел, что заболел этой гадостью. К счастью, никто из пациентов санатория не заразился от меня. Даже сейчас при мысли о том, что в то лето по моей вине среди больных туберкулезом в любой момент могла вспыхнуть эпидемия оспы, у меня все обрывается внутри…
День выдался очень жаркий. Я беседовал с только что поступившим в санаторий больным. На рентгеновском снимке, приложенном к его карточке, отчетливо была видна каверна легочной ткани размером с йеновую монету. Я предупредил больного, что, по всей вероятности, он должен будет остаться в санатории как минимум на год, и выписал ему необходимую для освобождения от работы справку.
Закончив прием, я вышел подышать свежим воздухом, не в силах больше сидеть в четырех стенах с чудовищной головной болью. Но прохладный ветерок с гор не облегчил моих страданий. Голова продолжала болеть. Тем не менее, прежде чем возвращаться в свой кабинет, я решил еще немного прогуляться и стал спускаться по каменной лестнице, ведущей от лечебного корпуса в тенистый внутренний дворик, где можно было укрыться от палящего солнца. Именно в этот момент я заметил молодую женщину, сидевшую под деревом невдалеке. Женщина, прислонившись к стволу, смотрела на залив. Ее звали Садако Ямамура, и хотя она не была больна туберкулезом, в последнее время ее часто видели в санатории. Садако была дочерью Хэйхитиро Икумы, бывшего профессора Т***ского университета, который поступил на лечение в санаторий задолго до того, как я начал там работать.
Я запомнил фамилию женщины, как ни странно, потому, что у ее отца была совсем другая фамилия. Весь последний месяц Садако в дни посещений регулярно приезжала в Южный Хаконэ, но во время своих визитов почти не виделась с отцом и предпочитала не обсуждать его состояние с врачами. Было такое впечатление, будто она приезжает в санаторий для того, чтобы полюбоваться прекрасными видами, открывавшимися со здешних гор.
Я улыбнулся, присел рядом с ней и заговорил о здоровье ее отца, но этот разговор был ей не интересен, и она этого нисколько не скрывала. Садако не сомневалась в том, что дни ее отца сочтены. Эта страшная уверенность чувствовалась в каждом ее слове. Она даже предсказала точный день его смерти… лучше любого врачебного прогноза. Сидя рядом с Садако и слушая рассказы о ее жизни и семье, я не заметил, как жестокая головная боль отпустила меня. На ее место пришло лихорадочное возбуждение, я весь горел. Мне показалось, что кровь во мне закипает от внутреннего жара. Неутолимая жажда распирала меня изнутри.
Я украдкой взглянул на лицо Садако и почувствовал то щемящее чувство восхищения, смешанного с недоверием, которое всегда испытываешь, глядя на прекрасных женщин: неужели в нашем мире могут быть такие неземной красоты лица? Я не знаю, существует ли идеальная красота, но доктор Танака — а он, между прочим, старше меня лет на двадцать, если не больше, — говорил, что он за всю свою жизнь не видел женщины красивее Садако Ямамура.
С трудом сохраняя спокойствие, задыхаясь от жары изнутри и снаружи, я положил руку ей на плечо и сказал как ни в чем не бывало:
— Давай пойдем в рощу и продолжим наш разговор в тени.
Садако безмятежно взглянула на меня, согласно кивнула и поднялась с земли. В тот самый миг, когда она оттолкнулась спиной от дерева и, слегка округлив спину, нагнулась вперед, перед тем как встать на ноги, мой взгляд помимо воли скользнул под ее белую блузку, и я на долю секунды увидел миниатюрную, безупречной формы грудь. Тонкая молочная кожа на этой маленькой упругой груди окончательно свела меня с ума. Все перед моими глазами окрасилось в белый молочный цвет, в ушах зазвенело, и я утратил способность мыслить разумно.
Садако будто не обратила внимания на охватившее меня возбуждение. Стоя рядом с деревом, она отряхивала со своей длинной юбки прилипшие травинки. Ее неловкие, но в то же время изящные жесты восхитили меня.
Под ломкий стрекот цикад мы вошли в рощу и принялись бесцельно бродить меж деревьев. Пот струился у меня по спине, я снял рубашку и остался в одной майке. Ноги несли нас все дальше от лечебных корпусов. Наконец, пробравшись сквозь заросли какого-то кустарника, мы попали в небольшую долину. На пологом склоне стоял заброшенный дом. Похоже, он пустовал несколько десятков лет. Дощатые стены полностью прогнили, и было непонятно, каким образом на них все еще держится ветхая крыша. Недалеко от дома мы увидели старый колодец. Садако сразу же подбежала к нему и со словами «ах, как хочется пить» заглянула внутрь, перегнувшись через его выщербленную стенку, хотя уже издалека было понятно, что колодец этот уже много лет как заброшен. Я тоже подошел к колодцу, но вовсе не для того, чтобы заглянуть в него. Единственное место, куда я хотел заглянуть, — это под блузку Садако, чтобы еще раз увидеть ее белую грудь. Опершись локтями о края бетонной стенки и сделав вид, что смотрю вместе с ней в колодец, я наблюдал за тем, как играют тени на ее нежной груди. Из колодца на меня повеяло сырым земляным холодом, но он не смог остудить беснующийся во мне жар. Теперь я думаю, что тогда оспа приглушила все человеческое во мне и мной двигали животные инстинкты. Могу поклясться, что никогда больше — ни до этого случая, ни потом — меня не охватывала такая неудержимая похоть.
Поддавшись внезапному порыву, я протянул руку и коснулся соблазнительной плоти. Садако подняла на меня удивленные глаза. Почувствовав ее грудь в своих руках, я потерял рассудок. Будто в моем мозгу что-то взорвалось, и похоть хлынула через край… Дальнейшее я помню с трудом, только отдельные сцены, клочки воспоминаний, жалкие обрывки. В какой-то момент я заметил, что лежу на Садако, крепко придавив ее к земле. Рывком я задрал на ней блузку так, что оголилась грудь, а потом… Потом я ничего не помню до той самой секунды, когда она, изо всех сил сопротивляясь насилию, вцепилась зубами в мое правое плечо и вырвала из него кусок мяса. Дикая боль привела меня в чувство. Я видел, как кровь из моей раны капает ей на лицо, попадает в глаза. Она пыталась увернуться от горячих капель и отчаянно крутила головой. Подстроившись под ритм ее вынужденных движений, я продолжал начатое. «Интересно, — думал я, — какое у меня сейчас лицо? Если бы я взглянул на себя глазами Садако, что бы я увидел? Не иначе как мерзкое чудовище…» Думая так, я ни на секунду не переставал двигаться, и через несколько минут дело подошло к своему концу.
Я слез с нее и отошел в сторону. Садако, вперив в меня взгляд, молча с трудом попыталась подняться. В конце концов ей удалось встать на четвереньки. Двигая одновременно локтями и коленями и все еще не сводя с меня глаз, она начала потихоньку пятиться назад. Я глядел на эту прекрасную молодую женщину и не верил своим глазам: длинная серая юбка, вся измявшись, задралась почти до пояса, и между розовыми бедрами, которые мерно двигались в такт движениям Садако, пока она отползала все дальше и дальше, явственно виднелись два небольших темных отростка. Я перевел взгляд на ее прекрасную грудь — она уже даже не пыталась ее прикрыть — и снова глянул вниз, туда, где среди завитков лобковых волос подрагивали полуразвитые, крохотные яички.
Если бы я не был врачом, я бы, наверное, потерял сознание от этого ужасного зрелища. Но я не раз видел в медицинских учебниках фотографии людей, страдающих этим синдромом, и знал о его существовании. Так называемый тестикулярный синдром феминизации. Очень редкое заболевание, я даже представить себе не мог, что когда-нибудь столкнусь с этим в реальности, да еще и при подобных обстоятельствах. Этот синдром является одной из разновидностей мужского ложного гермафродитизма. Обычно у человека, страдающего этим синдромом, внешность женщины, но генотип и гормональный обмен мужские. Поэтому при наличии хорошо развитых молочных желез и влагалища у больных отсутствуют матка и маточные трубы. Плохо развитые, но заметные тестикулы чаще всего располагаются у выхода из паховых каналов. Неизвестно почему, но при мужском наборе хромосом больные этим синдромом очень красивы и привлекательны как женщины.
Садако все еще смотрела в мою сторону. Наверное, я был первым чужим человеком, узнавшим ее постыдную тайну. Разумеется, что Садако вплоть до этого случая оставалась девственницей. Я пытался оправдаться перед собой — в конце концов, когда-нибудь она должна была пройти через это, чтобы стать женщиной. И в этот момент в мое сознание ворвалось одно слово: «Убью!»
Это слово обладало таким зарядом энергии, что я прочувствовал его каждой клеткой головного мозга. У меня не оставалось никаких сомнений — Садако не врет. Я всем телом ощутил ее телепатическую угрозу, времени на размышления не было. Побеждает сильнейший, если я сейчас не разделаюсь с ней, то она убьет меня при первой же возможности. Мое тело действовало почти автоматически движимое какими-то темными инстинктами. Я снова придавил ее всем своим весом к земле и сомкнул руки на тонкой шее. К моему удивлению, на этот раз она совсем не сопротивлялась. Блаженно прикрыв глаза, будто больше всего на свете хотела умереть, Садако ждала своего смертного часа.
Даже не удостоверившись, дышит она еще или нет, я поднял ее тело на руки и двинулся по направлению к колодцу. Опять инстинктивно, будто не по своей воле. Я вовсе не собирался кидать Садако в колодец, просто взял ее на руки, но ноги сами понесли меня в ту сторону. В какой-то момент, очутившись над черной круглой дырой, я понял, что должен сбросить обмякшее тело вниз. «Вот ведь как все удачно вышло», — подумал я и вдруг почувствовал, что все это было запланировано заранее, будто мы разыграли спектакль по какому-то страшному сценарию… Я начал догадываться, что произойдет дальше, но в моих ушах вдруг зазвучал вкрадчивый голос, убеждавший меня, что все это только сон, только моя больная фантазия.