Они падали под ноги графу, Васе, Наталье, и в свете полупрозрачных теней, в обрамлении мешков и ящиков эта картина казалось абсолютнейшей фантасмагорией, иллюстрацией к какой-то не очень доброй сказке.
Камешков было совсем немного, так что сказочного водопада из золота и бриллиантов не получилось. Вася тут же принялся их собирать, пока не разлетелись еще дальше, граф задумчиво слезал с мешков, а Наташа продолжала смотреть наверх, где доктор Никольский с совершенно перекореженным лицом продолжал шарить рукой в дыре.
– Семен Николаевич! – крикнула она. – Вам что, мало? Вы хоть посмотрите! Бриллианты, чистейшей воды, большие! Чего вам еще нужно? Думаете, там еще что-то осталось? Может, вам хватит тех, что внизу? Может, спуститесь, поползаете? Подберете? – Девушку душили гнев и ненависть за то, что этот двуличный человек, этот жадный убийца никак не мог остановиться в своей жадности и все шарил и шарил!
Никольский неожиданно повернулся к ней и взглянул сверху на запрокинутое ожесточенное лицо девушки. Он вынул руку из дыры и тихо спросил:
– Наташенька, но ведь это не то?
– Что не то? – оторопела девушка от этого тихого и грустного голоса, произнесшего «Наташенька». Вася перестал собирать камни, и граф очнулся от своей задумчивости. Они смотрели на лицо Никольского, выражавшее сильнейшее душевное напряжение, муку. Это было лицо человека, внезапно потерявшего, и потерявшего безвозвратно что-то самое важное в жизни…
– Наташенька, это же не главное, – показал доктор на камни. – Есть более важные вещи…
«Он сошел с ума!» – пронеслось в голове у всех.
А тихий, обреченный человек продолжал чуть дрожащим, как будто обиженным голосом:
– Я хотел найти счастье, я просто надеялся пожить немного счастливым, чтобы улыбаться как вы, чтобы не думать… – Он растерянно развел руками. Внезапно, со всей высоты мешков, он рухнул коленями на каменный пол и закричал, заревел – страшно, мучительно: – Господи! Зачем Ты так страшно обманул меня! Зачем Ты обнадежил меня! Зачем Ты убил меня? Ну кто я такой в этом мире, что Ты избрал меня? Кто я такой, чтоб заслужить такую Твою ненависть и Такую твою кару? Не в силах это вынести! Да не прощено Тебе будет Отцом Твоим! Нельзя же так, Господи, даже с самой нижайшей тварью Твоею нельзя! – Последние слова доктор проревел, захлебываясь слезами. От страшного крика у него пошла горлом кровь. Граф и Вася кинулись к нему – упавшему и, видимо, потерявшему сознание, а Наташа, закрыв глаза и зажав уши руками, уже сама кричала от ужаса всего происходящего…
* * *Пахло чем-то отвратительным. Назойливый запах лез прямо в нос, и Наташа, сощурившись, чихнула и открыла глаза.
В любимых синих глазах выражение тревоги мгновенно сменилась облегчением.
– Наташенька! – Но Наташа первым делом отпихнула Сашину руку, в которой он держал омерзительно пахнущий кусок ваты.
– Что вы со мной делаете, граф? – спросила она.
– Привожу вас в чувство, вот Дуняша выдала! – И Саша понюхал ватку. После чего быстро встал и выкинул эту гадость в пепельницу.
– Ну слава богу! – произнес он, вернувшись. – И что у вас, барышня, за манера такая в обморок падать, – попытался он пошутить, но видно было, что очень натянуто и не к месту вовсе.
– Саша, что произошло? Я помню, это доктор… Я не могла его больше слушать, как он страшно кричал и что-то непонятное… Граф, – на глаза опять навернулись слезы, – он что, разума лишился?
Саша нахмурился. Горько и непонимающе покачал головой. Затем вздохнул и погладил Наташу по голове.
– Видимо, да, Наташенька. Трудно предположить здесь что-то другое. Его Вася наверх вытащил, он сейчас в соседней комнате лежит, не шевелится, только слезы текут… Я Ефима послал за врачом, за тайным советником. Нельзя его вот так тут оставлять. Помощь нужна. Ну что, попробуем встать?
Наташа кивнула и, поддерживаемая графом, пересела в кресло. В дверях стояла несколько осоловевшая Дуняша. В руках она держала графин с водой, который с наслаждением прикладывала к голове.
– Сделай-ка, Дуняша, нам всем кофе, сахара побольше. Четыре чашки. Сюда принеси, – распорядился граф.
– А где… – Наташа подождала, пока за горничной закроется дверь… – сокровища?
– Здесь, – Саша похлопал себя по груди. – Двадцать восемь бриллиантов, насколько я могу судить, чистейшей воды. Не сокровище в полном смысле слова, маловато камней для такого громкого названия, но камни необычные, никогда таких крупных не видел. Совершеннейшая загадка, как они могли в доме оказаться. Почему их дядюшка при жизни не достал. А главное, ну что с доктором произошло такое, если он, увидев то, ради чего на убийства пошел, в такое вот превратился. Или это мы его напугали? Ведь он даже на бриллианты эти толком не посмотрел…
Саша покачал головой.
– И вы, Наташенька, так закричали на него, обвинять стали, я, кстати, ничего не понял…
– Я, граф, тоже еще кое-чего не понимаю, но это уже мелочи, это быстро разрешится, но я когда тут «Успокаивающее» попробовала, сразу основное ясным стало…
– Какого еще «Успокаивающего»? – сделал «большие» глаза граф. – И что именно поняли, что доктор должен прийти?
– Да, что именно доктор, и вообще все поняла, как и что было сделано. Вот хотя бы это, – Наташа поерзала в кресле. – Вспомните! Когда Аркадий Арсеньевич свое блестящее выступление провел, все: и тайный советник, и отец, и доктор – согласились с ним, что столик рубил какой-то сумасшедший Лука. Но! Ни отец, ни тайный советник, судя по всему, не знали о странных просьбах умирающего тетушкиного мужа разобрать мебель, в которой якобы хранятся сокровища. Помните, граф, вы говорили, что уж очень как-то стыдно все это выглядело, и Феофана Ивановна скрывала это как могла. Но был человек, который точно знал об этих просьбах, – доктор! Именно он пользовал больного. Он не мог не слышать дядюшку! Вы даже сами тогда обмолвились, что доктор, мол, должен помнить. А значит, доктор, при его уме и памяти, должен был допустить другую причину рубки столика, кроме этой нелепой о сумасшедшем. Даже просто предположить.
– Так, – заинтересовался Саша, – и что?
– А то, что, получается, на том вечере, когда Аркадий Арсеньевич всех разоблачал, Никольский не счел нужным поделиться своими предположениями. Точно так же, как и я, впрочем. Но я-то ведь тогда уже знала, что это Антон Иванович столик рубил, ведь Вася-то его на похоронах узнал!
Вошла Дуняша с распространяющимся на всю столовую вкусным запахом кофе.
– Доктор мог, конечно, забыть о том, что просил сделать в свои последние минуты тетушкин муж. Но теперь-то я знаю, что это не так. Поэтому его поведение на следовательском вечере, если посмотреть на него сейчас, получилось крайне подозрительным. Ведь что получается, почему он промолчал… В принципе, может, просто не хотел, чтобы беспокойный уезд забеспокоился еще больше, всколыхнутый слухами о сокровищах. Однако он молчал не только на том вечере, он ведь ничегошеньки не сказал, когда мы рассуждали на эту тему у тайного советника, и он, получается, ничего не сказал Аркадию Арсеньевичу, а ведь разговор с ним имел. Помните, как следователь его за помощь благодарил! Понимаете, он просто не хотел об этом говорить. Почему?
– Почему? – живо отозвался Саша, прихлебывающий кофе и, откровенно говоря, получавший от спасительного напитка тихое удовольствие.
– Потому, что тоже знал, что рубщиком столика был Антон Иванович! И это знание ему отчего-то очень хотелось скрыть…
– Да, – задумчиво протянул граф, – что-то в этом, Наташенька, есть, звучит очень логично. Ну а что дальше, при чем тут какое-то «Успокаивающее»?
– А вот это, граф, самое важное и самое страшное…
Но про важное продолжить не успела. В комнату входил с помятым ото сна лицом тайный советник, за ним мрачный господин с докторским саквояжем и еще двое каких-то людей крепкого телосложения. Граф мгновенно встал, кивнул тайному советнику, взял врача за локоть и повел его в соседнюю комнату.
* * *Не совсем еще проявившийся рассвет хмуро смотрел на компанию, стоящую около дома Феофаны Ивановны. Двое незнакомцев, приехавших с доктором, подсаживали под руки в коляску отрешенно смотрящего в небо Никольского. Он, до этого момента висящий совершеннейшим мешком на руках своих провожатых, вдруг как-то дернулся и обернулся, казалось бессмысленно, и в то же время как-то ищуще вращая глазами.
– Подождите! – тихо сказал господин с медицинским саквояжем.
Наташа, уже никого от усталости не стеснявшаяся, жалась к графу, со страхом следя за блуждающим взглядом доктора. А тот, поблуждав, внезапно сфокусировался. Взгляд, который невозможно было вынести – такой скорби и отчаяния он был полон, – остановился на Наташином лице. Девушка задрожала, и Саша, поддерживая ее, крепко обнял за плечи. Никольский трясущейся рукой потянулся к нагрудному карману, расстегнул его и вытащил маленький бархатный мешочек. Все так же, не отрываясь от Наташиного лица, протянул руку с мешочком к ней.
– Возьмите! – прошептал господин с саквояжем.
Наташины руки дрожали еще сильнее, когда она брала этот прощальный подарок из рук доктора. На секунду ее пальцы коснулись его, и девушка чуть было второй раз не потеряла сознания. Она почувствовала, что в этих пальцах, в этих руках, в этом человеке нет больше ни капли жизни.
Крепкие господа подхватили доктора и осторожно водрузили в коляску. Граф еще крепче обнял Наташу, которую от нервов колотило как при сильнейшем морозе. Глядя на эту измученную пару и поеживаясь от утренней сырости, приезжий доктор хмуро констатировал:
– Состояние моего коллеги могло явиться следствием сильнейшего и мгновенного нервного сотрясения, срыва. Трудно сейчас прогнозировать последствия. Я увезу его в свою клинику. Требуется ежеминутный контроль. К сожалению, срывы такого типа могут кончаться довольно-таки скорой смертью или самоубийством пациента. Если пойдет все благоприятно, возможно, он будет в состоянии вспомнить, что случилось, и вразумительно нам об этом поведать. Сейчас-то он не просто так княжне подарок сделал – это весьма обнадеживает…
И, сев в коляску, коротко приподнял в знак прощания черную шляпу.
– Что же нам теперь делать? – под стук колес удаляющейся коляски растерянно спросил тайный советник, которому граф вкратце пересказал происшедшее ночью, пока доктор осматривал своего несчастного коллегу.
– Думаю, что пора сюда вернуть Аркадия Арсеньевича! – ответил граф, наблюдая, как Наталья все еще дрожащими руками развязывает синего бархата мешочек. Узел, наконец, поддался, и на Наташину ладошку выкатился…
– Вот тебе и на! – не удержался Вася.
– Что за загадка опять! – крякнул тайный советник.
На Наташиной ладошке, хмурясь от серого цвета утра, лежал бриллиант – близнец найденных в подвале камней.
Наташа, беспомощная сейчас в своих умственных способностях, взглянула на графа. Тот накрыл своими теплыми ладонями ее руки и успокаивающе сказал:
– Это уже не загадка. Это как раз понятно. Но давайте уже позже. Всем надо отдохнуть и действительно вызвать сюда следователя.
Глава двадцать третья Собирание доказательств. Мысли. Церуго. Герцог Райдер. Аркадий Арсеньевич смущен
Наташа лежала в своей кровати, наблюдая за хмурым рассветом. Тело было будто не ее – тяжелое, еще скованное ночным страхом. Оно молило об отдыхе, глаза закрывались сами собой, но, на мгновение проваливаясь в сон, Наташа тут же вздрагивала и просыпалась с колотящимся сердцем и нехорошими мурашками в груди. Лицо доктора вставало перед глазами, и она ничего не могла с этим видением поделать. Она винила себя за всю эту затею с расследованием, так страшно закончившимся. Что она хотела доказать? Кому? Хотя зачем она так себя… Ведь граф мог погибнуть. Мог… Но и Никольского было невыносимо жалко. Наташа заплакала, и глазам стало очень больно – слезы жгли усталые бессонные веки. Плакала она долго, уже без мыслей, очищаясь, успокаиваясь, затихая, свернувшись комочком под одеялом, и вот уже спала, вконец уставшая, опустошенная и успокоенная этими слезами, еще долго блестевшими на ее щеках.
Проснулась далеко за полдень, и только спустилась в столовую, как была встречена крайне возбужденным Николаем Никитичем, который, узнав от тайного советника о событиях странной сегодняшней ночи и частично об Наташином в ней участии, рассердился не на шутку и даже немного покричал… О том, что Наташа предосудительным своим поведением отнюдь не украшает их княжескую фамилию и дает повод ко всяким пересудам. Когда аристократическая часть гнева изошла, Николай Никитич озаботился уже по части родительской:
– Девочка моя, это же было очень опасно, куда только граф смотрел! В каком-то подвале, ночью, с оружием, ну что ты за суматошная такая у меня…
– Папа, простите мое непослушание, я и сама уже себя корю, но как бы иначе это все развязалось? Ведь страшные вещи случились, и Сашина жизнь была в опасности. Значит, так надо было, папочка! Не вините меня, не ругайте, я и так сама не своя, тяжко, папа, тяжко!
Наташа умоляюще смотрела на отца, тот помолчал, вздохнул, подошел и обнял ее.
– Ладно, ладно, Наташенька, все, – прошептал он, похлопывая ее по спине. – Надеюсь, на этом все и закончится. Но как страшно, как непонятно. Мой бедный друг, что стало с его разумом, что он наделал? Наташенька, это так тяжело. Он же совсем не был похож на человека, который свершил, свершил… – Николай Никитич никак не мог выговорить это страшное слово и решил пропустить его. – Я никогда не смогу теперь спать спокойно. Ведь я знал его пятнадцать лет. Что же с человеками происходит, если возможно такое…
Наташа обхватила отца за шею, и они постояли так в немом горе, поддерживая друг друга.
– Папа, граф должен следователя вернуть, и нам нужно будет рассказать ему про все, что с его отъезда произошло. Мне нужно подготовиться, я уеду сейчас, ты без меня обедай, и обещаю тебе, что на этом уже все, совсем все. Передадим Аркадию Арсеньевичу и… Папа, давай уедем? Мы хотели в Москву, давай пораньше, а?
– Думаю, что все это уже нужно обсуждать с графом, милая. Дождемся следователя, завершим неоконченное и решим.
Наташа приказала запрячь лошадь и до вечера объехала практически все места, где хотела побывать. Без всякого удовольствия от своей догадливости, она обнаружила все, и даже более того, что намеревалась найти. Остался только один дом, в который труднее всего было зайти…
* * *Она стояла у письменного стола в кабинете Никольского. Мучительное чувство неловкости мешало ей сделать то, ради чего она сюда пришла… Ведь, не имея на это никакого права, она вторгается сейчас в другую жизнь, гораздо опытнее и старше, чем ее собственная… Собирается нарушить продуманное, прожитое, бывшее таким знакомым и вдруг ставшее совсем чужим пространство…
Пальцы поглаживали полированную поверхность стола, ощущая небольшие впадинки и трещинки, оставленные на ней временем. «Так и наши души. Если бы можно было потрогать их руками, наверное, ощущение было бы таким же: сначала гладко и ровно, потом одна небольшая трещинка, затем другая. Какую-то неровность и не очень-то почувствуешь, зато на другой даже пальцы от ее грубости остановятся… Вчера и у меня трещинка появилась… Господи!..»
Она в который раз за сегодняшний день крепко сжала губы, чтобы не расплакаться, и, решившись, открыла первый ящик. Быстро просмотрела стопку лежащих там листочков с хозяйственными счетами и задвинула его обратно. Во втором лежали рецептурные бланки. В третьем – стопка визиток и пара медицинских справочников.
Задвинув и этот ящик, Наташа почувствовала себя так, как будто вся извозилась в грязной осенней луже после стада прошедших по ней коров.
«Нет, – решила она, – не могу! Пусть Аркадий Арсеньевич сюда приходит!»
Дверь за спиной Наташи стукнула, и девушка, еще не полностью оправившаяся от последствий подвальной ночи, поежилась от пугающего холодка, заструившегося по спине. Но это было никакое не чудовище с рыдающими докторскими глазами, как она себе в эту секунду представила, а граф. Он тихо подошел и обнял ее за плечи.
– Я был у вас. Николай Никитич сказал – уехала. Я догадался куда… Что-то нашли?
– Граф, я не могу! – воскликнула Наташа, резко освобождаясь из его рук. – Ведь приходится рыться в его вещах, я вот только ящики открыла, а гадливо так стало… Не могу! Тем более не совсем представляю, что, собственно, искать? Доказательства, что это он за сокровищами охотился? Так он своим приходом это доказал! Что это он на вас покушался, а не Антон Иванович? Просто в пику Аркадию Арсеньевичу это доказать? – Она устало положила руку на лоб и покачала головой.
– Мне бы, честно говоря, хотелось узнать, как он о сокровищах узнал, – ответил граф. – Или хоть что-нибудь, чтобы ход его мыслей проследить, ведь случай, Наташа, далеко не ординарный. Жил человек, жил, лет двадцать ведь уже в этих местах. Всеми уважаем, и сам, по всему, с уважением к людям относящийся, умен, врач отличнейший, хороший друг, и что? Что такое произошло? Почему вдруг началась охота за бриллиантами? Да такая? С расчетом, с логикой, со смертями?
– Ну я не знаю, для этого, наверное, придется весь дом осмотреть, пусть лучше Аркадий Арсеньевич…
– Может, вы и правы, Наташенька! Если и есть что важное, то оно, верно, не на виду хранится, а где-нибудь в подполе, – граф улыбнулся. – В банке с огурцами солеными.
Наташа, направившаяся уже было к двери, так и замерла с поднятой ногой. Потом аккуратненько ступила носком, ловко на нем провернулась и улыбнулась:
– Церуго!
– Что? – не понял граф.
– Церуго, украинский хлопец!
И, ничего не объясняя удивленному графу, взяла со стола линейку, подошла к секретеру, стоявшему по левую сторону стола, приставила линейку к краю красивого деревянного обрамления между верхней полкой с книгами и нижним отделением для писем и ловким ударом ладошки вогнала линейку между обрамлением и частью, к которой она примыкала. Чуть поднажала, и обрамление стало плавно уходить в сторону. По принципу пенала с отодвигающейся крышкой. Отодвинув эту крышку до конца, показала открывшееся отверстие графу.