– Вот на этой странице идет перечень растений в «лекарственном садике», а вот на этой строчке, смотрите, запись: Aconitum vulgare!
* * *Наташа вдруг почувствовала, что ужасно устала. Ей уже ничего не было нужно: ни рассказывать и объяснять правду, ни гордиться собственной смекалкой. Хотелось только прижаться к Сашиному плечу и закрыть глаза. Он угадал. Нежные и сильные руки обхватили ее за плечи и повлекли к креслу, усадили… Наташа и не сопротивлялась, когда граф взял дальнейшие объяснения на себя.
– Семен Николаевич Никольский, как уже сказала княжна, констатирует естественную смерть Копылова. Аркадий Арсеньевич думает о крайней «психологичности» данного преступления и доволен, что дело можно завершать. Для официального следствия все предельно ясно. Преступник налицо. Простите, Аркадий Арсеньевич, но «налицо» почти исключительно с подсказки доктора… Он ведь посетил вас накануне похорон, после тайного советника, не так ли? Так вот: Никольский лгал, когда рассказал вам, что накануне тетушкиного убийства у него украли склянку с цианистым калием. Потому что все склянки и пузырьки в его лаборатории имеют исключительно прозрачный цвет и сделаны из тончайшего стекла, как и пузырек с «Успокаивающим». В этом легко убедиться, побывав в его лаборатории, приемном кабинете и аптеке. И расспросив помощников. Пузырек же из-под яда, который нашли у Антона Ивановича, как и говорила в самом начале княжна и как нам демонстрировал сам Аркадий Арсеньевич, был грубого коричневого стекла и являлся собственностью Антона Ивановича.
– Этим объясняется и странная фраза доктора! – не удержавшись, вмешалась Наташа. – Сергей Мстиславович, вы помните, как доктор стоял в задумчивости и шахматные фигурки переставлял? Я тогда услышала его бормотание, последней фразой было: «…а цианистого-то нет». Понимаете, в ту минуту он выстраивал схему, при которой вина за все странные происшествия с графом в случае каких-либо насчет них подозрений ляжет на Антона Ивановича! И вроде все в этом построении получалось очень стройно, кроме того, что у доктора в лаборатории не было цианистого калия, и он не понимал, откуда он мог взяться у Антона Ивановича. Однако стройную систему доказательств надо было заканчивать обязательно, и он рискнул.
– Милая моя девочка, – покачал головой тайный советник. – Неужели тебе, в твою светлую головку не пришла такая мысль, что рисковать ему пришлось не только чтобы убрать со своей дороги ставшего непредсказуемым Антона Ивановича, но также и для того, чтобы, Господи помилуй, не убивать тебя!
– А? – Наташа открыла рот.
– Господи, да ты представь, что у него в голове творилось, когда ты с графом к нам прискакала и из мешочка сюрпризы всякие начала тягать. Да ты для него большую опасность, чем Копылов, представляла! Ему надо было тебя больше, чем следователя, убедить и показать, что вот он преступник, мол, хватит, девочка, тут расследованиями заниматься, вот он и рискнул!
Мурашки величиной с божью коровку запоздало кинулись Наташе на спину. И почему-то в голове пронеслась фраза, когда-то сказанная ей доктором: «Знаешь, Наташенька, бывают люди, такие светлые, такие счастливые уже сами по себе, этак изнутри, что вот таких-то и надобно беречь прежде всего, как фонариком стеклянным от бед и непогоды загораживать. А станет на душе муторно, так вечерком откроешь стеклышко, и засветит, засияет тебе светлостию человечек такой…»
– Таким образом, продолжал граф. – Сообщение Никольского об украденном яде, вкупе с найденным после преступления пустым пузырьком с частицами этого самого яда в комнате Антона Ивановича, явилось основным прямым доказательством вины Копылова в убийстве тетушки.
– А где Антон Иванович взял яд, если не крал его у доктора? – спросил князь Красков у дочери.
– Я не знаю… – смутилась Наташа. – Может, привез с собой для каких надобностей…
– Я пофинен! – взревело вдруг нечто бледнолицее, рыжеватое и худое в задних рядах.
Взгляды одномоментно вздрогнувшего общества обратились на Ганса Ульриховича – управляющего имением генерала Збруева.
– Готоф отдаться ф руки полиции! – кося голубым глазом на волосатые руки Аркадия Арсеньевича, фэкал тот.
Следователь, почувствовавший, что он может хоть частично вернуть себе ощущение власти, встал, распрямился и грозно рыкнул:
– Извольте объясниться!
Ульрихович, высоко задирая подбородок, начал пробираться к представителю полиции через ряды зрителей, одновременно говоря:
– Грязь в ампарах, пастройках, мыши, крисы, насюкомые. Паутина везте, мухи, вретно! – Выкарабкавшись из тесноты стульев, длинный и худой, он, задрав палец, как некий мессия, взревел опять: – Знаете ли вы, что крисы могут стать источником непреотолимих полезней лютей, а клавное скота? Коровок, теленок, циплят и кусей? В отин прикрасний тень ви проснетесь без яитс и молока!
Генерал Збруев, также здесь присутствовавший, застонал и ударил себя кулаком по лбу. Весьма сильно.
– Любезнейший, – ласково произнес Аркадий Арсеньевич. – Вы ближе к делу!
– К телу так к телу! Ампары надо чистить от крис и насюкомых. Насовсем, чтоби никогда не возврашались. Надо травит сильно. Ядами. У нас в Кермании делают хорошие яды для крис. Кушают, умирают, остается толька тушку упрать. Мне присилают по виписке специально. Синильный кислота. Разводишь, хлебушок пропитавываешь и в амбар. Потом тушки. – Немец сглотнул. Слюна очень долго проходила по его горлу, вздымая по ходу худой и длинный кадык. – Я ему рассказывал, очень интересовался, я ему дал, очень блакодарил. Много, говорил инсектов, крис в хозяйстфе.
– Ганс Ульрихович, правильно ли я понял, что вы по просьбе Антона Ивановича Копылова снабдили его ядом для уничтожения насекомых и крыс, содержащим в своем составе синильную кислоту? То же самое, – обратился к публике с разъяснением Аркадий Арсеньевич, – что и цианид калия?
– Та! – с достоинством ответил немец. – Я не зналь, что он пудет травить не крис, а тетушек! Но котов отдаться!
– Он, похоже, и сам этого не знал, – пробормотал себе под нос Василий.
Наташа только развела руками, а граф спросил у управляющего:
– Чего же вы раньше-то молчали?
– Поялся! – гордо ответствовал Ульрихович.
Аркадий Арсеньевич же хмыкнул на офицера Збруева:
– Да… Опасно, наверное, у вас в доме обедать, – и кивнул немцу. – Можете пока сесть, со степенью вашей виновности я разберусь позже. – И с чуть попрямившей от значительности исполняемого долга спиной сел.
Ганс же Ульрихович достал носовой платок, с достоинством высморкался от переживаний и понес свой подбородок на место.
– Вы знаете, – задумчиво продолжал граф, после того как смятение от сообщения немца немного улеглось. – Я склоняюсь к мысли о том, что доктор задолго и независимо от тетушкиной смерти подготавливал почву для последующего обвинения Антона Ивановича и отведения подозрений от себя. Я начинаю думать, что подобное было даже предусмотрено в его изначальном плане.
– Это так и есть! – воскликнула неугомонная Наташа. – А я-то думала, зачем он со мной об этом говорит! У нас с Никольским после того, граф, как вы… как вас… ну, в общем, после грибов «разговор по душам» состоялся. Он так искренне беспокоился об этом происшествии. Я вот только сейчас поняла почему. Он просто почву прощупывал, не закралось ли каких конкретных подозрений насчет странной серии происшествий с графом у общества. Мягко намекнул, что ему некоторые вещи странными кажутся, также вскользь упомянул, что Антон Иванович, возможно, притворялся, что тоже отравился…
– Да, да – кивнул Саша. – Аркадий Арсеньевич, а неужели вас не насторожили вездесущность и всезнание доктора? – спросил у следователя граф. – Даже ваша речь… вы так часто говорили: «доктор Никольский сказал это, освидетельствование доктора Никольского, как заметил доктор Никольский»? Понимаете, он просто подсказывал вам, в какую сторону должны идти ваши выводы, даже более того, фактически назвал преступника, совершенные им преступления и способы их осуществления. Назвал так, как это было удобно ему! Он предусмотрел практически все и заручился полным вашим пониманием.
Саша выдержал короткую, мстительную паузу.
– Так что, когда Антон Иванович падает в могилу, уже в принципе никаких больше доказательств и не надо.
Общество мысленно и дружно выказало презрение неудачливому следователю. Тот явственно почувствовал это в загустевшей вокруг него атмосфере, но Саша был справедлив и следующими словами разрядил обстановку:
– Впрочем, Аркадий Арсеньевич, не вы один попали под мягкую убеждающую волю доктора. Так же, как ему удалось направить следователя, он направил и меня. Очень сочувствующе и мягко. Он предложил мне все формальности с телом Антона Ивановича исполнить в кладбищенских службах, упирая на то, что так будет проще и быстрее. И я, конечно же, согласился. Я тогда порядком устал заниматься трупами и хлопотами. Вроде бы очень дружеское предложение, если не знать одно но, которое в свете новых знаний о докторе выглядит вовсе не невинно. В кладбищенских службах дела нет, как умер человек. Их задача обмыть, одеть – положить в гроб, отпеть в кладбищенской церкви и похоронить. Право же, очень удобно… И никакие студенты-медики не полезут со своей ученостью, вопросами и требованиями на вскрытие подозрительного тела… Таким образом, как говорится, все концы в воду. Преступник найден, изобличен и казнен собственной совестью. Дело считается закрытым.
Граф внимательно посмотрел на притихшую публику, почувствовавшую, что повествование близится к концу.
– Оно бы таким и осталось, если бы Василий не узнал на похоронах в Антоне Ивановиче рубщика столика, а княжна по Божьей воле не наткнулась в книжке на описание аконита. Убеждение в том, что Антон Иванович умер не своей смертью, вещи, в которые переодевался Антон Иванович, сообщение г-на Заницкого, рисунок с крестиком позволили княжне, Василию и мне сделать совершенно определенные выводы. Оставалось их как-то проверить. Поэтому после похорон Антона Ивановича я объявил, что на некоторое время собираюсь покинуть дом, в котором произошли такие страшные события, более того, отпускаю на отдых слуг и что по приезде хотел бы кое-что в доме переделать. И истинный преступник, присутствовавший при моем сообщении, одновременно и настораживается, и радуется. Бывает ли такая удача? Неужели ему повезло и в результате стольких манипуляций и трудностей его цель все-таки достигнута! Дом остается пустой, а в кармане лежит карта с указанием места сокровищ! Он сможет беспрепятственно к ним пробираться!
Так мы рассуждали и поэтому в месте предполагаемого посещения устроили небольшую засаду. И в первую же ночь, господа, туда пришел доктор Никольский…
Установившуюся в гостиной тишину тревожило только потрясенное дыхание…
– В месте, отмеченном крестиком, а именно в массивной потолочной балке обнаружилось вот это… – Граф, наконец, открыл небольшой бархатный мешочек, который до этого крутил в руках, и высыпал на стол кучку яростно засверкавших от света ламп красивейших бриллиантов. – Двадцать восемь штук, – объяснил граф. – С тем, который Антон Иванович нашел ранее, – двадцать девять. Не правда ли, господа, изумительные камни! Аркадий Арсеньевич! – Граф торжественно поклонился. – С удовольствием представляю вам наследие таинственного графа Калиостро!
У представителя казначейства и члена археологической комиссии хищно и не хуже бриллиантов засверкали глаза, оживившие их абсолютно постные до этого момента физиономии… Граф мельком взглянул на них.
– Я думаю, нам с вами, господа, еще предстоит обсудить права собственности на все это, но для сохранности прошу…
Сверкающее волшебство с огорчением скрылось в мешочке, который граф опять же с поклоном передал Аркадию Арсеньевичу.
Все, включая следователя, стали как-то рассеянно озираться, потом вопросительно посмотрели на Наташу, графа и Василия. Общий вопрос выразил Николай Никитич:
– А что же доктор, его уже арестовали?
Граф устало потер лоб и произнес:
– Семен Николаевич Никольский, господа, не выдержал самим собой придуманную жизнь, он сошел с ума и сейчас содержится в уездной лечебнице… На этом все, господа! Возможно, где-то что-то в нашем объяснении могло быть нами немного художественно описано, это для того, чтобы картина стала яснее. Но все основные факты соответствуют действительности, и ежели вам, Аркадий Арсеньевич, недостаточно тех доказательств, которые мы уже вам представили, то остальные необходимые сможете найти сами, теперь это сделать будет очень просто…
Однако его последние слова почти никто не услышал в шуме принявшегося обсуждать страшную новость о судьбе доктора общества. Однако, когда Наташа встала с кресла, все замолчали, с некоторым даже страхом глядя на девушку, думая, что еще?
– Я просто хотела сказать… – поежилась от таких взглядов Наташа. – Вы знаете, наверное, Семену Николаевичу на самом деле не повезло, если так можно выразиться, один, первый раз… В его подчинении оказался очень смышленый студент. Если бы не он, возможно, Феофану Ивановну спокойно бы похоронили, как скончавшуюся от удара, и все пошло бы по совершенно другому пути развития… А потом уже присоединилось и все остальное: он решил рискнуть, обвиняя Антона Ивановича в краже пузырька с цианистым калием, не обратил внимания на то, что в комнате Антона Ивановича может храниться одежда, в которую тот переодевался… Но в конечном счете, я думаю, что самая большая и непредусмотренная им неудача оказалась в том, что, при потрясающей изворотливости и хитрости ума, у него оказалась такая нестойкая душа… Нестойкая к самой главной заповеди, которую он преступил, покусившись на человеческие жизни. Нестойкая к соблазну и искушению богатством и нестойкая, в конечном счете, и к способности вынести собственные эти душевные изъяны…
* * *Расходились молча. Но не так, как в прошлый раз. Молчание было от того, что слишком переполненные эмоциями и переживаниями души не находили в себе сил излиться в словах и несли тела своих хозяев тихо и потрясенно.
И только журналист Жмурецкий пел тихую счастливую песню, сидя на скамеечке в Феофанином саду.
Глава последняя Когда все успокоилось…
Пару недель странное это дело продолжало будоражить округу. Только и разговоров было, что про бриллианты да сумасшествие доктора. Задним числом некоторые уверяли, что были у них кое-какие подозрения. Другие просто силились понять, ну как их внимательный умный сосед мог оказаться преступником, мало того – убийцей! Были и такие, которые сами себе задавали вопрос, а пошли бы они на преступление ради сокровищ? И было из них пару человек, которые честно сами себе отвечали, что твердое «нет» сказать не могут.
Следователь, следуя Наташиным и графа Орлова объяснениям, обнаружил массу дополнительных деталей, подтверждающих их расследование. Тайный советник, особливо уязвленный, что не он разгадал все происшедшее, всецело Аркадию Арсеньевичу помогал, и даже вспомнил, что Никольский как-то в разговоре с ним упомянул, что бывал в Бельском уезде Смоленской губернии – там, где проживал Антон Иванович.
Никольский, по сообщениям городского врача, покамест в себя не приходил. Плакать перестал, молчал, худел и только как-то очень непонимающе вглядывался во все окружающее. Особенное недоумение, по наблюдениям, у него вызывали люди.
Спустя несколько дней после знаменательного разъяснения, граф, на этот раз взаправду, собрался уезжать. Причем не на неделю, а подольше – хлопот в связи с переездом Красковых в Москву предстояло множество, к тому же нужно было провести переговоры с отечеством насчет найденных бриллиантов. Порешили на том, что граф уедет первым, а за ним через несколько недель в столицу отправятся и князь с Натальей. Свадьбу назначили на первый день весны. А там уже Орлову и новое назначение должно было подоспеть.
За день перед Сашиным отъездом Наташа проснулась, потянулась, пошевелила пальчиками и, посмотрев в окно, улыбнулась. Небо сияло пронзительно чистым светом. Солнце теплое, даже почти жаркое, протянуло луч к Наташиному лицу и мгновенно разрумянило его. Ветерок сквозь открытое окно нес запах почти ушедшего уже лета, возрождая его. Хотелось немедленно выйти из дома и гулять, гулять…
Что Наташа и сделала. Выпила наскоро стакан молока с ватрушкой и пошла в сад, потихоньку загадав про себя, чтобы вот сейчас, прямо сейчас приехал граф. И, видимо, день был действительно волшебным, потому что не успела Наташа сделать и десяти шагов, как увидела Сашину фигуру, спешащую по дорожкам навстречу. Она не удержалась и почти побежала к нему, прижалась щекой к чуть влажному Сашиному пальто и замерла, закрыв глаза.
– Наташенька, я за вами, – прошептал Орлов, легонько целуя свое маленькое доверчивое счастье в висок. – Погода чудесная. Будем гулять сегодня и больше ни о чем не думать. Идемте!
Граф взял ее за руку и повел из сада, тропинкой мимо пруда к лесу… Скоро они вышли на чудесную сухую полянку, где еще оставалась зеленая трава и росли красивые старые деревья. Солнце перескакивало с дерева на дерево, бросалось лучиками под ноги, пускало зайчики в глаза. И было все это так радостно, что Наташа даже вздохнула:
– Вот если бы всегда так! Чтобы в голове не было ни одной мысли, чтобы на душе было так легко-легко, как будто я облачко, освещенное солнцем. Ведь это вот и есть, наверное, счастье! – И она закружилась вокруг себя, раскинув руки и подняв к небу голову. Подол ее платья взметал разноцветные листья, ветер вихрился-вился вокруг… Саша смотрел, как она кружится, и смеялся… А она все кружилась и кружилась, и, когда мир вокруг перестал быть различимым, Наташа остановилась, закрыв глаза, на ощупь сделала несколько шагов и спиной прислонилась к дереву. Через секунду почувствовала, как ее обнимают нежные Сашины руки.
– Вы как в том стишке, Наташенька, помните?
– В каком стишке, Саша? – Все перед закрытыми Наташиными глазами еще кружилось и мелькало или это кружение случилось от Сашиных объятий?
– На картине с пастушками: тоже дуб, и пастушка там стояла, об него облокотившись, помните?