— Так что ты намерен делать, если мадемуазель Бреден узнает о чтениях?
Я снисходительно улыбнулся:
— Адам, она повариха. В жизни она прочитала только одну книгу. Так получилось, что это оказался мой роман. Она не из числа тех, кто обычно является на такие мероприятия. К тому же все будет происходить в небольшом книжном магазине на острове Сен-Луи, а это совсем не ее район. И даже если она прочитает интервью в «Фигаро», а оно выйдет не раньше чем на следующий день после встречи, — это ей не поможет. Вуаля — поезд ушел!
Впервые в жизни я радовался, что реклама в данном случае «сработает неэффективно», как выразилась Мишель Отей.
— Все более-менее крупные книжные магазины уже заняты, — объясняла она мне. — К тому же Роберт Миллер известен скорее в узких кругах, он явно не кумир широкой публики. — Она с сожалением посмотрела на меня сквозь черные очки. — В подобных обстоятельствах мы должны радоваться и тому, что у нас получилось с «Козерогом». Его владелец — очаровательный пожилой господин. Он заказывал этот роман уже несколько раз, большими партиями, и имеет постоянных покупателей. Зал будет заполнен, это точно.
Я тоже считал, что мы должны быть довольны.
Однако Адама я не убедил.
— «Поезд ушел», — повторил он со смешным английским акцентом. — Дай-то бог, Энди. И все-таки я спрашиваю себя, не лучше ли тебе оставить мадемуазель Бреден в покое? Довольно странная малышка. Не нравится мне вся эта история.
— Нет, — отрезал я.
— О'кей, — кивнул Адам.
И мы замолчали.
— Пойми, Адам, — наконец заговорил я. — Она не «все-таки», она самая настоящая женщина. В полном смысле этого слова. И она не «довольно странная». Она наделена богатым воображением и верит в высшие силы. Кисмет.[23] — Я положил три ложки сахара в свой эспрессо и сделал глоток.
— Кисмет, — повторил Адам и вздохнул.
— Но как иначе все это объяснить? — недоумевал я. — Кстати, я намерен умертвить Роберта Миллера, и как можно скорее. Сразу же после ужина в ресторане «Время вишен».
— Значит ли это, что ты не намерен больше писать? — с тревогой уточнил Адам, выпрямляясь в кресле.
— Да, — кивнул я, — именно так. Эта двойная жизнь стоит мне немалых нервов. В конце концов, я не Джеймс Бонд.
— Ты шутишь? — воскликнул Адам. — Именно сейчас, когда твой роман так хорошо расходится, ты хочешь выкинуть белый флаг? Сколько экземпляров вы продали на сегодняшний день? Пятьдесят тысяч? Подумай. Ты умеешь писать, и надо быть глупцом, чтобы все вот так закончить. У тебя большой потенциал. Кроме того, твоей книгой заинтересовались иностранцы. У меня на столе уже лежат первые предложения из Германии, Голландии и Испании. Поверь, все только начинается. Из следующего романа мы сделаем бестселлер.
— Бога ради! — воскликнул я. — Ты говоришь, как Монсиньяк.
— Ты не хочешь стать автором бестселлера? — удивился Адам.
— Только без Роберта Миллера! Ты сам сейчас говорил мне, что игра становится опасной, а теперь снова меня подбадриваешь. Я хочу покоя.
— Я всего лишь делаю свою работу, — отвечал Адам с холодной улыбкой истинного джентльмена.
— У тебя мания величия, — сказал я. — И как ты представляешь себе картину в будущем? Где он, наш автор? В Новой Зеландии или на Северном полюсе? Или мы будем каждый раз подставлять твоего брата?
— Если все сложится удачно, можно будет во всем признаться, — ответил Адам, снова расслабляясь и откидываясь на спинку кресла. — Придет время — и мы сделаем из этого еще одну захватывающую историю. Ты должен понять одно, Андре: прав тот, кто имеет успех. Итак, я считаю, что Роберт Миллер должен продолжать писать.
— Только через мой труп, — решительно возразил я и тут же поправился: — Я хотел сказать, через труп Роберта Миллера.
— Hi, fellows![24] — раздался голос Сэма Голдберга. — Вы говорить про меня?
Сэм Голдберг незаметно подошел к двери, я был уверен, что он слышал заключительную часть нашей оживленной дискуссии. Мое alter ego предстало перед нами в темно-синем спортивном пальто и кепке в шотландскую клетку. В руках у Сэма был полиэтиленовый пакет с пластмассовыми эйфелевыми башнями и цветные коробки из кондитерской «Ладюре».
Я внимательно оглядел его. У Сэма были короткие светлые волосы и голубые глаза, как и у брата. К моему сожалению, в жизни он выглядел так же эффектно, как и на фотографии. Его лицо светилось юношеским задором, хотя ему явно перевалило за сорок. Есть люди, которым удается сохранить это на всю жизнь. Борода ему шла, особенно сейчас, когда он улыбался, придавая ему сходство с Брэдом Питтом.
— Привет, Сэм, где ты пропадал? — Адам подошел к брату и дружески хлопнул его по плечу. — Мы уж думали, ты заблудился.
Сэм улыбнулся, обнажив ряд ослепительно-белых зубов, после чего у меня не осталось никаких сомнений в том, что он отличный стоматолог. Будет ли он столь же убедителен в качестве писателя?
— Шопинг, — объяснил Сэм. Голоса у них с братом тоже оказались похожи. — Я обещать своя семья привезти подарок. Боже, в этом «Ладюре» такой отшеред! Я чувствовать себя почти как дома. — Он засмеялся. — Так много японска people,[25] и все хотеть купить торт или такой яркий штучка. — Тут он показал на коробку с макарон.[26] — Это так вкусно?
— Это Андре, — представил меня Адам, и Сэм протянул мне ладонь.
— Очен приятно, — сказал он, одарив меня своей сияющей улыбкой. — Много слышал о вас.
Его рукопожатие оказалось крепким.
— Взаимно, — ответил я, несколько смущенный его речью. — Большое спасибо, Сэм, что согласились помочь нам. У нас действительно большие проблемы.
— Oh, yes! — Он понимающе кивнул. — Проблемы. Да-да, Адам мне все рассказал. Вы заварил кашу. Признаться, я очень удивился, когда узнал, что стал автором книги. — Он подмигнул мне. — К счастью, с юмором у меня все в порядке.
Я кивнул, почувствовав облегчение. Адам, несомненно, проделал большую работу. Сэм показался мне спокойным и готовым к действию.
— Мы с вами теперь вроде как братья, — сказал он мне. — Надеюсь, вместе мы все расхлебаем.
Мы дружно рассмеялись. Потом все трое уселись за стол. Мой новый «брат» заказал чай с молоком и яблочный торт.
— Милое местечко, — одобрил он, оглядевшись.
Через два часа, которые мы посвятили работе над новым образом Сэма Голдберга, мне окончательно стало ясно, что брат Адама — душа-человек в полном смысле этого слова. Впечатление, которое он производил на людей, можно определить двумя словами из его же лексикона: lovely и sexy.[27]
Lovely был для него Париж и светящиеся эйфелевы башни из пластика, которые он купил детям, яблочный торт, который он разрезал на мелкие кусочки, и моя книга. Сэм прочитал только первую главу, остальное Адам пересказал ему во всех подробностях.
Sexy были официантки из «Литературного кафе» и книжные полки на стенах; шоу в кабаре «Мулен Руж», куда Адам предложил ему сходить сегодня вечером, и черный телефон из бакелита, стоявший на регистрационной стойке его отеля; кроме того, как это ни странно, мои старые часы «Ролекс». Они принадлежали еще отцу, не отличались изысканностью дизайна и имели кожаный ремешок, по обычаю тех далеких времен, когда часы было принято носить на руке.
Французский Сэма оказался лучше, чем я ожидал. Большинство англичан говорят только по-английски, однако в детстве братья Голдберги часто проводили летние каникулы у своего дяди в Канаде, где и научились изъясняться на моем родном языке. Адам говорил довольно бегло, потому что по работе имел дело с французами. Его брат делал ошибки в произношении, но имел неплохой словарный запас. Кроме того, его не затруднило бы выступить на публике. Во всяком случае, на стоматологическом конгрессе он делал доклад о профилактике и лечении пародонтоза.
Мы обсуждали интервью для «Фигаро», которое Сэму предстояло дать завтра утром, потом занялись отрывками, выбранными для чтения на вечере в книжном магазине. Я рассказал, как обычно проходят такие встречи, и настойчиво советовал ему потренироваться в начертании своего автографа: «Роберт Миллер», чтобы ненароком не подписать кому-нибудь книгу своей настоящей фамилией.
— Сейчас же попробую! — с энтузиазмом воскликнул Сэм.
Он схватил листок бумаги, карандаш и небрежно подмахнул: «Роберт Миллер».
— Смотрится sexy, вы не находите? — заметил он, с удовлетворением разглядывая круглые размашистые буквы.
После встречи с читателями, которая начиналась в восемь и должна была продолжаться не менее полутора часов, планировался ужин в узком кругу — «в тесной дружеской компании», как выразился месье Монсиньяк. В узкий круг входили: разумеется, сам автор, хозяин книжного магазина, прочитавший, вне всякого сомнения, всю книгу, Жан Поль Монсиньяк, который, по своему обыкновению, заглянул в начало, конец и середину, Мишель Отей, которая просмотрела роман еще на стадии корректуры, Адам Голдберг, знавший роман от корки до корки, и ваш покорный слуга. При мысли об этом мероприятии меня, признаюсь, бросало в дрожь.
В конце концов, встречи с читателями всегда проходили одинаково, по четкому графику. Сначала приветствие книготорговца, потом издателя (в нашем случае от имени последнего готовился выступить я, дабы лишний раз избежать непредвиденных осложнений). Затем речь писателя: о том, как он рад видеть всех, и тому подобное. Чтение отрывков из романа и бурные аплодисменты. Под конец вопросы к автору. Они всегда одни и те же: «Как так получилось, что вы написали эту книгу? У вас в романе есть маленький мальчик, который растет без отца, это вы? Вы не жалеете, что стали писателем? Над чем вы сейчас работаете? Ваш следующий роман снова о Париже?» Иногда, значительно реже, публику интересуют подробности творческого процесса: «Когда вы пишете, утром, днем или вечером? Где обычно это происходит, в кафе, на лоне природы, в кабинете или в монастырской келье?» Ну и конечно: «Откуда вы берете идеи?»
Как правило, однако, публика не отличается любознательностью или смущается, и тогда инициатива переходит к книготорговцу, редактору или организатору вечера. «Ну, тогда я задам свой вопрос и подведу итог нашей встречи», — говорит он. Или просто благодарит всех, и в первую очередь, конечно, автора, за интересную беседу. Потом начинается раздача автографов и снова бурные аплодисменты. Под занавес фото на память.
В целом все организованно и предсказуемо.
В отличие от чтений, ужин в узком кругу чреват самыми разными неожиданностями, особенно когда есть что скрывать. Я не мог проработать с Сэмом всех возможных тем, так далеко мои провидческие способности не простирались. Однако я позаботился о том, чтобы франкофил Роберт Миллер не скорчил брезгливую мину в ответ на вопрос месье Монсиньяка, любит ли он улиток. Я также надеялся, что гости не станут особенно углубляться в книжную тематику. Сэм Голдберг плохо представлял себе список бестселлеров, не исключено даже, что он считал Марка Леви известным актером, а Анну Гавальда оперной певицей. Кроме того, разве не будем мы с Адамом всегда при нем, как два верных телохранителя? Не терять присутствия духа — вот все, что требовалось от нашего дантиста.
Я посоветовал Сэму в случае чего ссылаться на плохое знание французского языка. Сделать невинные глазки и сказать что-нибудь вроде: «О, sorry,[28] я не совсем вас понимайт». Дальше будем выкручиваться мы с Адамом.
Самое главное, он должен зарубить себе на носу, что живет один в коттедже в живописном Танбридж-Уэлссе. «Lovely place, — заметил Сэм. — Как жаль, что мне не полагается family!» Что у него есть йоркширский терьер по кличке Роки, а вовсе не золотистый ретривер, как он оговаривался поначалу! И что сейчас Роки находится на попечении его соседа, очень милого человека.
На вопрос, насколько автобиографичен его роман, Сэм должен отвечать, что любая книга до известной степени автобиографична, что в «Улыбке женщины» есть и его личный опыт, и истории других людей, которые ему доводилось слышать, и чистый вымысел.
Далее.
Раньше, будучи сотрудником автоконцерна, Роберт Миллер часто приезжал в Париж. Однако теперь ему нужен покой, и он предпочитает жить в уединении на лоне природы.
Визит журналистов стал бы для него настоящей катастрофой. Это на случай, если Мишель Отей возьмет писателя в оборот. Его никак не назовешь светским львом, и он не любит появляться на публике.
Роберт Миллер — поклонник французской кухни.
У него есть замыслы по поводу второго парижского романа, но говорить об этом пока рано. Ничего конкретного касательно сюжета!
Его хобби — старые автомобили.
Опасность того, что писатель во Франции будет втянут в разговор о машинах, представлялась мне минимальной. Тем не менее напоследок я сунул Сэму Голдбергу иллюстрированный альбом на эту тему.
— Увидимся завтра вечером, — сказал я ему у дверей кафе.
Сэм Голдберг попрощался со мной и, довольный, подхватил свои пакеты.
Оба брата отправились в отель, пока не стемнело, — они боялись заблудиться в ночном Париже. А мне захотелось домой.
— Хорошо бы вам появиться на месте за полчаса до начала. На случай, если что-то пойдет не так, — напутствовал их я.
— Все будет хорошо, — заверил меня Адам. — Мы не опоздаем.
— Договорились, — кивнул Сэм.
Мы расстались.
Беда не приходит одна. Судьба всегда предупреждает нас о грядущих катастрофах, однако, как правило, мы бываем невнимательны.
Бреясь на следующее утро в ванной, я вдруг услышал страшный грохот. Босой, я выскочил в коридор и успел заполучить осколок в ногу, прежде чем понял, что случилось.
Огромное зеркало, висевшее возле гардероба, рухнуло на пол; его старинная деревянная рама треснула. Повсюду валялись щепки и кусочки стекла.
Ругаясь на чем свет стоит, я вытащил осколок из кровоточащей пятки и поковылял на кухню за пластырем. «Прибито насмерть», — говорил мой друг Мишель, когда помогал мне вешать это зеркало. Я купил его на блошином рынке Клиньянкур, вез на метро и с трудом втащил в квартиру.
Суеверный человек увидел бы в этом недобрый знак. К счастью, я не из таких. Я всего лишь смел осколки в кучу, а потом отправился в издательство.
В обед я встречался с Элен Бонвен, писательницей, впавшей в творческий кризис. В «Кафе де Флор» мы заказали сырную тарелку и устроились на втором этаже. После того как мне удалось убедить мадам Бонвен в том, что все до сих пор написанное ею мне понравилось («Ведь вы говорите это, месье Шабане, не только затем, чтобы меня успокоить?»), она изложила свои соображения по поводу дальнейшего развития действия, и я вернулся в свой кабинет.
Секунду спустя мадам Пети передала мне просьбу моей мамы срочно ей перезвонить.
Я сердито вскинул брови:
— Наверное, опять свалился с лестницы кто-нибудь из соседей, у мамы всегда все срочно. Сегодня вечером чтения, мадам Пети, не сейчас.
— Но, похоже, там действительно что-то случилось, — настаивала она.
В самом деле, на этот раз речь шла не о соседе. Через полчаса я сидел в такси на пути в больницу.
В этот понедельник маман неожиданно пришло в голову съездить в Париж, и она, со всеми своими сумками, рухнула на эскалаторе в универмаге «Галери Лафайет». Сейчас она находилась в палате Четвертого госпиталя со сломанной ногой.
Мама встретила меня виноватой улыбкой. У меня сжалось сердце: она казалась такой маленькой на больничной койке.
— Что это за фокусы, мама? — спросил я, целуя ее в лоб.
— Ах, мой мальчик, я знала, что ты сразу приедешь.
Я кивнул, пристыженный. Когда через час мама позвонила во второй раз, чтобы сообщить адрес больницы, мадам Пети сказала ей, что я только что случайно вошел в ее кабинет — большая любезность с ее стороны. «Я предупреждала вас, это срочно!» — прошипела она, передавая мне трубку.
Я взял маму за руку и пообещал ей впредь перезванивать немедленно, лишь бы разговор не затягивался надолго. А потом посмотрел на ее забинтованную ногу:
— Тебе больно?
— Теперь уже нет, — покачала она головой. — Я приняла обезболивающее, но от него меня клонит в сон.
— Что же все-таки случилось? — спросил я.
— Я решила съездить в «Лафайет». В декабре там так красиво! — Она подняла на меня сияющие глаза. — Думала полюбоваться, перекусить где-нибудь и сделать рождественские покупки. Запуталась в сумках на эскалаторе и упала на спину. Все произошло быстро.
— Жизнь непредсказуема, дорогая, — ответил я.
— Да, — кивнула она, — но у меня хороший ангел-хранитель.
Тут я заметил в стенном шкафу пару туфель с застежками на изящном и отнюдь не плоском каблуке.
— Мама, ты была в этих туфлях? — (Она молчала.) — Мама, сейчас зима. Зимой надо носить устойчивую обувь, а ты поехала за рождественскими покупками в туфлях на каблуках, да еще поднималась в них на эскалаторе?
Она виновато посмотрела на меня из-под одеяла. Разговоры о соответствующей возрасту обуви я заводил не в первый раз. Но она не хотела меня слушать.
— Мамочка, ты уже пожилая женщина и должна беречься, ты согласна?
— Но я не хочу обуваться, как старуха, — проворчала она. — Конечно, я не молода, но ведь у меня до сих пор красивые ноги, ты не согласен?
Я улыбнулся и покачал головой. Мама очень гордилась своими стройными ногами и в семьдесят четыре года все еще была щеголихой.
— У тебя на самом деле красивые ноги, — ответил я. — Но что в них толку, когда они сломаны?
Я пробыл у мамы два часа. Купил ей овощей, соков, иллюстрированные журналы и кое-что из средств личной гигиены. А потом снова поехал в «Опаль» навстречу своей судьбе.
Я вошел в свой кабинет в половине шестого. Заезжать домой уже не имело смысла, и я решил прямо из издательства направиться в книжный магазин. Мадам Пети к тому времени ушла. Я уже собирался гасить свет, как вдруг заметил записку, прикрепленную к лампе на моем столе.