— В восемь часов, — ответила она, пригладив волосы.
Я посмотрел на часы. Четверть восьмого. С минуты на минуту будет звонить Адам.
— Что ж, мадемуазель Бреден, мы еще успеем выпить с вами по бокалу, — продолжал уговаривать я. — Сейчас только четверть восьмого, через десять минут я исчезну. Итак, я открываю бутылку.
Она улыбнулась. Я знал, что она сейчас скажет:
— Ну хорошо. Только десять минут.
Я полез в карман брюк за штопором.
— Видите? — шутил я. — Я и инструмент приготовил.
С легким хлопком пробка выскользнула из горлышка.
Я разлил вино по бокалам, которые Орели поставила на стол.
— Итак, будьте здоровы!
Мы чокнулись. Я пил «Креман» большими глотками, стараясь казаться спокойным. Я боялся, что она услышит удары моего сердца, которое стучало, как молот. Обратный отсчет пошел. Сейчас раздастся звонок, и тогда станет ясно, лишний я здесь или нет. Я пристально смотрел то на свой бокал, то на красивое лицо Орели.
— Вы пропали всего на две недели — и вот уже у вас новый поклонник, — заметил я, потому что надо было что-нибудь сказать.
Она покачала головой и покраснела.
— Я его знаю? — не отставал я.
— Нет.
И тут зазвонил телефон. Мы оба посмотрели в его сторону, но Орели, похоже, и не собиралась брать трубку.
— Вероятно, кто-нибудь решил зарезервировать стол, — сказала она. — Мне нет необходимости подходить, автоответчик включен.
Послышался щелчок, объявление автоответчика, а затем раздался голос Адама:
— Добрый вечер, это Адам Голдберг. У меня сообщение для Орели Бреден. Я литературный агент Роберта Миллера и звоню по его поручению. — (Я заметил, как сразу побледнела Орели.) — Мне следовало бы сказать вам об этом лично, но… в общем, мистер Миллер просил передать, чтобы сегодня вы его не ждали. Ему жаль, что так получилось. — Слова Адама, как камни, падали в пространство зала. — У него… голова идет кругом. Вчера вечером неожиданно нагрянула его жена и, судя по всему, хочет у него остаться. Думаю, им есть о чем поговорить друг с другом. — На некоторое время Адам замолчал. — Мне неприятно посвящать вас в его семейные дела, но для мистера Миллера очень важно, чтобы вы знали: он отменяет вашу встречу по действительно серьезной причине. Он просил передать, что очень сожалеет об этом и надеется на понимание.
Адам подышал в трубку еще несколько секунд и попрощался. Орели Бреден стояла как громом пораженная. Она так крепко вцепилась в бокал, что, казалось, вот-вот раздавит его пальцами.
Она смотрела на меня, а я на нее, и мы оба молчали. Потом она раскрыла рот, как будто собиралась что-то сказать, но не произнесла ни слова. Вместо этого она залпом выпила вино и прижала пустой фужер к груди. Я уставился в пол.
— Да… — наконец выдавила из себя Орели.
Ее голос дрожал.
Я поставил свой бокал на стол. На какое-то время я почувствовал себя подлецом. Однако, вспомнив выражение: «Король умер, да здравствует король!» — решил действовать.
— Так вы должны были встретиться с Миллером? — спросил я. — Один на один и в день вашего рождения. — Я сделал паузу. — Не слишком ли много ему чести? Я имею в виду, вы ведь совсем его не знаете.
Она не отвечала. Потом у нее в глазах появились слезы. Она быстро отвернулась от меня и подошла к окну.
— Я не знаю, что вам сказать, милая моя Орели. Это просто… ужасно… ужасно.
Я встал за ее спиной. Она плакала. Я осторожно положил руку на ее вздрагивающее плечо.
— Мне жаль. Боже, как мне жаль, Орели.
Я с удивлением заметил, что говорю чистую правду. Ее волосы пахли ванилью, и больше всего мне хотелось сейчас отвести их в сторону и поцеловать ее в затылок. Однако вместо этого я продолжал успокаивать ее, поглаживая по плечам.
— Орели, не плачьте, прошу вас, — шептал я. — Я знаю, это больно, когда тебя вот так обманывают… Но все ведь хорошо… хорошо.
— Миллер уже звонил мне, — всхлипывала она. — Он хотел меня видеть и сказал мне столько приятного… И я все приготовила, решила посвятить этот вечер ему… После письма я думала… я что-то для него значу. Он делал такие намеки, вы понимаете?.. — Она резко повернулась и посмотрела на меня заплаканными глазами. — А сейчас вернулась его жена, и я чувствую себя… чувствую себя… ужасно…
Она сложила ладони. Я взял ее за руки.
Прошло некоторое время, прежде чем она успокоилась. Мне хотелось остаться с ней, утешить ее, протягивая один платок за другим. Я надеялся, она никогда не узнает, почему я оказался здесь именно в этот момент, когда Роберт Миллер навсегда исчез из ее жизни.
Потом мы просто сидели друг против друга. Она подняла на меня глаза и спросила:
— У вас не найдется сигареты? Думаю, это то, что мне сейчас нужно.
— Да, конечно.
Я протянул ей пачку «Голуаз». Она взяла сигарету и задумчиво на нее посмотрела:
— Последний раз я курила «Голуаз» с миссис Динсмор на кладбище. — Орели улыбнулась и продолжила больше для себя самой: — Узнаю ли я когда-нибудь, что же стоит за его романом?
— Может быть, — ответил я, поднося ей спичку. — Но только не сегодня.
Ее губы почти коснулись моего лица. Потом Орели откинулась на спинку стула и выдохнула струйку дыма.
— Нет, — решительно возразила она. — О встрече с писателем мне придется забыть.
Я сочувственно кивнул и подумал, что у мадемуазель Бреден именно сейчас появилась неплохая возможность отужинать с писателем, пусть даже и не с Робертом Миллером.
— Знаете что? — сказал я ей. — Не вспоминайте вы этого Миллера, который, очевидно, сам не знает, чего хочет. Ведь все дело в книге, так? Этот роман помог вам забыть свои горести, он словно с неба свалился, чтобы спасти вас. Я считаю, что это здорово!
Она застенчиво улыбнулась:
— Да, вероятно, вы правы. — Потом выпрямилась и долго вглядывалась в меня. — Все-таки я рада, что вы оказались здесь, месье Шабане.
Я взял ее руку:
— Моя дорогая Орели, вы и представить себе не можете, а как я счастлив оказаться сегодня здесь. — Я поднялся. — Ну а сейчас мы отметим ваш день рождения. Я не позволю вам так сидеть и хандрить. — Я налил ей еще вина. Она залпом осушила бокал и решительно поставила его на стол. — Вот это правильно, — одобрил я и взял ее за плечи. — Вы позволите проводить вас к столу, мадемуазель Бреден? Если вы откроете мне, где хранятся ваши вкусности, я сам принесу и еду, и напитки.
Разумеется, Орели не упустила возможности собственноручно навести последние штрихи в своем меню. Тем не менее я прошел с ней на кухню, где она велела мне открыть бутылку красного вина и приготовить салат в большой фаянсовой миске. А сама тем временем поджарила кубики ветчины на маленькой сковородке. Впервые оказавшись на ресторанной кухне, я глазел на восьмиконфорочную плиту и многочисленные горшки, сковородки и ковши, развешанные вокруг нее на расстоянии вытянутой руки.
Первый бокал красного вина мы выпили на кухне. Второй — уже за столом.
— Просто великолепно! — нахваливал я, поглощая нежные листики фельд-салата с кубиками ветчины.
А когда она внесла на сковородке рагу из баранины, я включил музыку. Раздался ласкающий слух голос Жоржа Брассанса: «Je m'suis fait tout petit…»,[34] и я подумал, что каждый мужчина хотя бы раз в своей жизни встречает женщину, которой охотно позволяет себя приручить.
Баранина так и таяла во рту.
Я закатил глаза, а Орели рассказала мне, что сегодняшние блюда ее научил готовить отец, который ушел из жизни в октябре, совсем молодым.
— В первый раз он сделал это меню, когда моя… когда он… — Тут она замялась и почему-то покраснела. — В общем, много лет назад, — закончила она предложение и снова схватилась за бокал.
Пока мы ели рагу, она поведала мне о Клоде, который так подло ее обманул, и о своей лучшей подруге Бернадетт, подарившей ей на день рождения то самое красное пальто.
— Такая блондинка, она тоже была на чтениях, помните, месье Шабане?
Я смотрел в ее зеленые глаза и ничего, кроме них, не помнил, однако живо кивнул:
— Просто замечательно иметь такую хорошую подругу. Выпьем за Бернадетт!
Мы подняли бокалы за Бернадетт, а потом, по моей просьбе, за прекрасные глаза Орели Бреден.
— Вам бы все дурачиться, месье Шабане, — засмеялась она.
— Вовсе нет, — возразил я. — Я еще ни у кого не встречал таких глаз. Они не просто зеленые, они как два драгоценных опала. И сейчас, когда горит свеча, они мерцают, как океанские волны в лунную ночь.
— Дорогой мой, — вздохнула она. — До сих пор никто не говорил так красиво о моих глазах.
И она рассказала мне про шеф-повара Жака, ворчуна с золотым сердцем, который так скучает по Нормандии и ее бескрайнему морю.
— Но у меня тоже золотое сердце, — заметил я, приложив ее ладонь к своей груди. — Вы чувствуете?
И она рассказала мне про шеф-повара Жака, ворчуна с золотым сердцем, который так скучает по Нормандии и ее бескрайнему морю.
— Но у меня тоже золотое сердце, — заметил я, приложив ее ладонь к своей груди. — Вы чувствуете?
Орели Бреден улыбнулась, а потом серьезно ответила:
— Да, месье Шабане, думаю, оно у вас действительно из чистого золота. — Вдруг она вскочила с места, откидывая назад волосы. — Ну а сейчас, мой друг, мы с вами пойдем за «Шоколадным замком». Это мой конек. Жак говорит, что это пирожное сладкое, как сама любовь. — Она побежала на кухню.
— Поверю ему на слово, — отвечал я, следуя за Орели с тяжелой сковородкой в руках.
Я опьянел от вина, от Орели, от этого вечера и хотел, чтобы все это никогда не кончалось.
Орели поставила тарелки в буфет и достала из огромного стального холодильника грейпфрутовое парфе, которое, как она меня заверила, идеально подходит к теплым шоколадным пирожным. («Неповторимое сочетание сладкого шоколада с нежной горчинкой грейпфрута».) Меня очаровал звук ее голоса. Я верил каждому ее слову, хотя, думаю, в тот момент любая еда показалась бы мне бесподобной. Из зала доносилась «Ма fée clochette» — моя любимая песня. Певец как раз перечислял, сколько ему еще придется выпить виски и выкурить сигарет, чтобы найти и заполучить в постель ту самую, единственную девушку.
Я уже нашел свою фею! Она стояла совсем близко и с жаром расхваливала шоколадное пирожное.
Орели захлопнула дверцу холодильника и повернулась так резко, что мы столкнулись.
— Хоп-ля! — воскликнула она, глядя мне в глаза. — Могу я кое о чем вас спросить, месье Шабане?
— Можете спрашивать о чем угодно, — отвечал я.
— Спускаясь ночью по лестнице, я никогда не оборачиваюсь, так как боюсь, что за моей спиной кто-то стоит. — Ее глаза широко раскрылись, и я с головой погрузился в это нежное зеленое море. — Вы находите это смешным?
— Нет, — ответил я, наклоняясь к ее лицу. — Я не вижу в этом ничего смешного. Каждый знает, что опасно оборачиваться, когда спускаешься по лестнице.
И тут я ее поцеловал.
Это был долгий поцелуй. И когда на какой-то момент наши губы разъединились, она прошептала:
— Боюсь, не растаяло бы парфе.
Я целовал ее в плечо, шею, потом слегка укусил за мочку уха. Она вздохнула, и я успел сказать, прежде чем она снова подставила мне рот:
— Боюсь, теперь нам с этим жить…
А потом мы оба замолчали надолго.
15
Мой день рождения закончился бессонной ночью, которая растянулась на целую вечность.
Полночь давно миновала, когда Андре помог мне надеть красное пальто и мы, обнявшись, словно в полусне, вышли на безлюдную улицу. Через каждые пару метров мы останавливались, чтобы поцеловаться, и поэтому не так скоро оказались перед дверью моей квартиры. Хотя в ту ночь время потеряло для нас всякий смысл.
Когда я наклонилась, чтобы открыть дверь, Андре поцеловал меня в затылок. Я взяла его под руку, и мы пошли по коридору. Он обнял меня сзади и обхватил ладонью мою грудь. В спальне Андре снял с меня платье, спустив его с плеч, и нежно обхватил руками мою голову.
— Орели, — сказал он, а потом поцеловал так крепко, что у меня закружилась голова. — Моя прекрасная фея.
Всю ночь мы не расставались ни на миг. Мы хотели как следует изучить друг друга, ничего не пропустив и не оставив без внимания.
Наша одежда, шурша, соскользнула на паркетный пол, а мы упали на кровать и на несколько часов обо всем забыли. «Андре Шабане — самая замечательная из моих неудач», — только и успела подумать я.
Проснувшись, я увидела Андре, который разглядывал меня, подперев рукой щеку.
— Ты такая красивая во сне, — улыбнулся он.
Я посмотрела на него, стараясь запечатлеть в памяти утро, когда мы впервые проснулись друг возле друга: широкую улыбку Андре, его карие глаза с черными ресницами, его темные, слегка вьющиеся, взъерошенные волосы, его бороду, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж жесткой. Над правой бровью белел шрам — он остался у Андре с детства, после неудачной попытки перелезть через забор с колючей проволокой. Я увидела в занавешенном наполовину окне ветку развесистого каштана и кусочек голубого неба. Стояло тихое, безветренное утро.
Я улыбнулась и на мгновение прикрыла глаза.
Он нежно коснулся моего рта кончиком пальца:
— О чем ты думаешь?
— Что хотела бы задержать это мгновение, — ответила я, ловя губами его палец, а потом, вздохнув, откинулась на подушку. — Я просто счастлива.
— Это прекрасно, — ответил он, обнимая меня. — Я тоже, моя Орели.
Он поцеловал меня, и некоторое время мы лежали, прижавшись друг к другу.
— Я никогда не встану с этой постели, — сказал Андре, гладя меня по спине. — Останемся здесь, хорошо?
— Разве тебе не надо в издательство? — улыбнувшись, спросила я.
— Какое издательство? — пробормотал он, засовывая мне руку между ног. Я захихикала. — Одно твое слово — и мы останемся здесь на весь день.
Мой взгляд упал на часы, стоявшие на ночном столике.
— Скоро одиннадцать! — удивилась я.
— Не надо портить игру, мадемуазель Бреден, — проворчал Шабане, ущипнув меня за нос. Он еще раздумывал. — Хорошо, сейчас позвоню мадам Пети и предупрежу ее, что сегодня задержусь. Или нет, скажу ей, что, к сожалению, не смогу прийти вообще. И мы проведем вместе чудесный день, хорошо?
— Блестящая идея, — согласилась я. — Улаживай свои дела, а я пока приготовлю кофе.
— Так и поступим. Но мне не хотелось бы с тобой расставаться, — ответил Шабане.
— Это ненадолго.
Я завернулась в короткий темно-синий халат и вышла на кухню.
— Вернешься — сразу раздевайся! — крикнул мне вдогонку Шабане.
— Все тебе не хватает! — засмеялась я.
— Тебя мне всегда не хватает, — возразил он.
«А мне тебя», — подумала я.
В тот момент я чувствовала себя в полной безопасности. Мне и в голову не могло прийти, что все это может кончиться.
Я приготовила две чашки кофе со сливками. Андре позвонил в издательство и пошел в ванную. Я осторожно отнесла кофе в спальню. Потом отложила в сторону книгу Роберта Миллера, все еще лежавшую на журнальном столике, и поставила чашки.
«Может, это „меню любви“ так подействовало на нас?» — думала я. Вместо английского писателя я поужинала с французским редактором, после чего увидела в нем то, чего не замечала раньше. И теперь мы, словно Тристан и Изольда, случайно выпившие любовного зелья, жить не можем друг без друга. Я хорошо помнила, как впечатлила меня эта опера в детстве, когда я слушала ее вместе с папой. Эпизод с любовным напитком особенно запомнился.
Улыбаясь про себя, я подобрала разбросанную на полу одежду и положила ее на стул возле кровати. Из кармана пиджака Андре вывалился кошелек. Он раскрылся, и из него выпали какие-то листки. По полу покатились монеты. Встав на колени, я принялась подбирать то, что рассыпалось. Из ванной доносилось пение счастливого Шабане.
Я засунула деньги в передний кармашек и уже собиралась сделать то же самое с бумажками, как вдруг заметила фотографию. Поначалу я решила, что это снимок Андре, и вытащила его, чтобы рассмотреть как следует.
И тут сердце мое остановилось, потому что я узнала эту улыбающуюся женщину в зеленом платье.
Несколько секунд я смотрела на нее, ничего не понимая. Потом каскадом, одна из другой, хлынули мысли, и отрывочные воспоминания из недавнего прошлого наконец образовали целостную картину.
Этот снимок я вложила в конверт вместе с письмом Роберту Миллеру, что нашла в бумажнике Андре Шабане. Того самого Шабане, с которым столкнулась в коридоре издательства. Того самого Шабане, который опустил в мой почтовый ящик письмо от Роберта Миллера, якобы потерявшего мой адрес. Того самого Шабане, который так весело шутил в «Куполь», потому что знал, что никакой Роберт Миллер там не появится. Потом этот Андре Шабане «забыл» сообщить мне о чтениях в «Козероге» — единственном парижском мероприятии, на котором Миллер действительно присутствовал, и утащил явно недоумевающего писателя буквально у меня из-под носа. Наконец, Шабане, и никто другой, появился в моем ресторане с букетом роз незадолго до того момента, когда литературный агент Роберта Миллера известил меня об отмене нашей встречи.
Миллер? Ха!
Узнать бы еще, кто звонил мне тогда по просьбе Андре Шабане. Да и как мог мне ответить Роберт Миллер, если он в глаза не видел моего письма!
И тут я кое о чем вспомнила. О том, на что обратила внимание уже сразу после чтений и чему не придала тогда значения. Я уронила фотографию на пол и бросилась к журнальному столику. Там лежала «Улыбка женщины», а в ней — письмо Миллера. Дрожащими руками я развернула наполовину исписанный листок.