1 июля Утром приехали Арагоны, позавтракали, поехали в Шартр. Дорога поразительная — поля красных маков и васильков, все дома и заборы увиты розами. На площади перед собором кружевницы в высоких бретонских головных уборах вяжут и продают кружева, тапочки, вышитые золотом. Пили чай, ели мороженое в tee- room напротив собора, подавальщица кричала, как будто мы глухие, думала, что нам так понятнее. Посетители — англичане и американцы с фотоаппаратами и рубашками навыпуск. Элегантные женщины. Зашли к нескольким антикварам, Арагон купил старую перечницу для «Мельницы» за 3500 фр. Шартрские жители — какие-то дефективные, уроды. Собор потрясает. По вечерам читаю Сартра, Роберта Мерля…
2 июля Ездили с Элей по окрестностям, смотрели церковь в St.-Arnout. На потолке деревянные перекрытия, каждое с другой резьбой, на концах — головы святых.
3-е К чаю приехали гости. Гийевик читал много и почти все сонеты, читали Марсенак и Арагон — разные стихи, из них одно, написанное в форме сонета, на зло Тцара и ответ (тоже сонет) Тцара — как китайский — сверху вниз по одному слогу, рифмующееся, как сонет…
4-е Поехали в Париж через Версаль. Фонтаны не били. Заехали на квартиру, оставили чемоданы и поехали в кино «Париж» на Елисейских Полях. Смотрели «Les evadees». Мягкие кресла, по стенам внутренние лампы позади ка- ких-то цветов. Вошли в середине сеанса.
5-е Завтракали у наших. По дороге к ним проехались, посмотрели Могилу Неизв. Солдата — масса иностранцев с фотоаппаратами. Потом зашли в Printemps, купили мыло, рукавичку и т. п. Поездили на эскалаторе по этажам. На самом верху всякая посуда, керосиновые лампы и накрытые столы. Очень дорого и красиво. Белая скатерть с оборкой из шитья, там, где шитье, продернута черная бархотка. Искали мне летнее платье, но это занятие не по мне — сутолока и слишком всего много. Ополоумев и ничего не купив, поехали пить чай в Closerie de Lilas, туда Володя когда-то ходил играть на бильярде. После войны там уже нет бильярда, хотели зайти в Куполь, но там негде было ставить машину. Утром, по дороге к нашим, была в отеле «Истрия», там, где жили Володя, Эльза, я когда-то. Сразу все узнала — винтовая лестница, стойка портье, все чисто, и как будто не уезжала. Какая-то бывшая дягилевская танцовщица подарила мне серебряный лорнет, который я тут же за ее спиной передарила Эльзе…
6-е Поехали в театр «Мишодьер», где Эльзе надо было для рецензии смотреть пьесу с Френье — отец возмущается сыном педерастом и его другом альфонсом, и когда Френье (в общем говнюк) упоминает имя Пикассо, часть публики в зале аплодирует.
7-е Были на Монмартре. Оттуда в Лувр. Бежали бегом. Все же посмотрели Писца, Джоконду, статую Победы, Венеру Милосскую и т. д. Вечером мы с Васей прошлись по площади Согласия — луна, освещенные фонтаны…
8-е Зашли в музей Карнавале — замок маркизы де Савиньи. Это музей города Парижа — макеты, вывески, огромные ключи и т. п. Оттуда на киновыставку. Получили постоянный входной билет на просмотры. Видели платье из черных блесток Асты Нильсен и ее автопортрет с наклеенными рыжими волосами из бархата. Встретились в Кафе-де-ля-Пэ с Картье, поехали обедать в Липп. Там господинчики в шляпах с «Почетным легионом» в петличках и хозяин с лицом законченного полицейского. Встретили на улице Тцара — пошли вместе. Тцара тут же изобразил, как Шагал продает картину миллионеру — очень смешно. Ночевать поехали на «Мельницу», там тихо.
9-е Читала статью Арагона о Горьком — поплакала, что ничего не успеешь, даже прочесть книгу, которую собираешься прочесть, как уже пора умирать…
10-е Обошли почти весь сад — березовую рощу, буки, но Арагона так и не докричались. Лежали, читали (я — Цветаеву с надписью Володе: — Такому, как я, — быстроногому). Эльза пишет статью о пьесе-спектакле Гриль- парцера на фестивале. После завтрака сидели в саду, смотрели, как Арагон подвязывает розы. С каким-то неистовством и терпением! — наколол себе все руки.
11-е Мы в городе. Чудовищная гроза. Град побил витрины в кафе, повалил людей со столиками, посуду. Вдоль улицы летели огромные зонты.
12-е Заехали за нами Сориа, повезли по «экспериментальному кварталу» — особнячки с садиками самой разнообразной архитектуры, вплоть до цельнометаллических. На обратном пути видели уже начинающуюся иллюминацию к 14 июля.
13-го Пошли с Эльзой в Галери Лафайетт, жара немыслимая. Ничего не купили, так как во всем я выгляжу в два раза толще. И такое количество тряпья, что хочется бежать прочь. Что мы и сделали…
14-го Вечером у Шагала: керамика, картины и книги, книги огромные, драгоценные: «Мертвые души», басни Лафонтена, «Jazz» Матисса, какой-то испанский художник с подписями-стихами Тцара. Квартира четырехкомнатная с поразительным видом на Сену. Мимо прошел пароходик весь в разноцветных огнях. Вечером поехали в Гранд-опера на «Оберон» Вебера. Это абсолютно не изменилось с 1913 года!
15-го Зашел Илиазд, подарил свои книги. Вместе пообедали. Оттуда пошли в Музей человека, смотрели гениальную негритянскую скульптуру.
16-го С Эльзой поглазели на могилу Наполеона. Поели в Латинском квартале. Оттуда Эльза отвела меня в парикмахерскую, шикарнейшую, где я отчетливо объяснила парикмахеру, что я ненавижу красные волосы и что я хочу остаться в том же виде, что хна, что басма и т. п. После чего меня выкрасили именно в этот ненавистный мне цвет, причем это непоправимо до тех пор, очевидно, пока не вырастут новые волосы! Я в ужасе! От парикмахера к Лафайетт — я категорически отказалась что-либо мерить, устала как собака.
17-го Эльза с Васей на чердаке — записывают по путеводителю и по карте наш маршрут по Нормандии…
21 — е Выехали с «Мельницы» в 11 утра. Пишу 24-го, поэтому уже каша в голове. Потом посмотрим по карте — где что. Осмотрели церковь поразительной красоты с необыкновенной, изысканной деревянной скульптурой. Какой-то святой держит в руках свою отрезанную голову (мученик). Нормандия вся полосатая, много соломенных крыш. Вечером в Трувиле заехали в аптеку, над которой жил Флобер и описал ее в «Мадам Бовари».
22-е В Дувиле заехали в дом друга отца Тургенева. Дом в лесу, издали видно море. Место встреч романтиков: Мюссе, Делакруа… У меня все время болело сердце, поэтому вечером не пошли в казино, а сидели дома, и Арагон читал нам свои стихи и стихи Аполлинера; записывались на магнитофон. Я прочла «Я сразу смазал карту будня», аптекарь готовил раковый суп и салат.
23-е Руан. Тесно, толпа на узких улочках. Проститутки в дверях стоят в красных юбках и черных кружевных кофтах. Здесь место казни Жанны д’Арк. Ночевали и обедали в элегантной гостинице в стороне от дороги. Обедали на газоне, под фонарями в плакучих ивах. На соседнем столе ворон клевал маслины и рвал скатерть. За другим столиком обедали две явные лесбиянки — одна брюнетка, вторая блондинка с золотым обручем на голове.
24-е По дороге домой заехали в замок какой-то Диа- ны-Охотницы, любовницы всех королей. Сейчас в замке живут его владельцы, и осмотр части замка и часовни — два раза в неделю. Эмблема Дианы — серп месяца. Она многократно изображена с голой грудью, которая у нее сохранилась до семидесятилетнего возраста, и она до семидесяти лет гуляла по замку голая.
25-е Поехали на выставку рисунков Пикассо, в Национальную библиотеку. Оттуда (почти рядом) пошли поглазеть на Биржу. Меня (женщину) не впустили! Ждала внизу, слушала, как кричат истошными голосами. Потом пошли в Синераму. Это, конечно, поразительно. Побывали и в Венеции, и во Флориде, и в Jla Скала на «Аиде», и на бое быков… летали над полями, горами и городами. Совсем неутомительно и очень интересно.
31-е Мы на «Мельнице». У горлинок вывелись два птенца крошечных. Отец склевал всю скорлупу, мать сидит на птенцах, оберегает, даже не стала есть печенье с руки.
3-е Были в Музее современного искусства. Очень устали. Обедали дома, погуляли по бульварам, смотрели витрины магазина мужской одежды «Фешенебль», очень эксцентрической — брюки с разрезиками внизу, пиджак в крупную шотландскую клетку и к нему брюки цвета бордо и т. п. Зашли в кино около Гранд-опера, посмотрели очень смешную, почти немую франц. картину «Les vacances de Mr. Hulo».
4-е Отправились на Елисейские Поля, где в кино идет расхваленная Жаном англ. картина «Наследник и привидение». Прокляли и себя, и картину, и Жана — скука смертная, цветная. Интересна была только хроника — показывали испытание бомбы англичанами в 1952-м на каких-то австралийских островах.
5-е Приехал Леже с Надей. Леже хочет написать Володин портрет (со мной), чтобы я его взяла с собой в Москву.
6-е С утра сидели у воды, смотрели, как горлинка, вернее — муж кормит птенцов: надувается весь, открывает клюв, и оба птенца почти засовывают в его клюв головки и жрут его отрыжку, потом отваливаются.
7-е Заказали места на самолет. Всякие покупки. Два с половиной часа сидела у парикмахера и из морковки превратилась в брюнетку — все-таки не так стыдно и можно ходить без платка на голове.
5-е Приехал Леже с Надей. Леже хочет написать Володин портрет (со мной), чтобы я его взяла с собой в Москву.
6-е С утра сидели у воды, смотрели, как горлинка, вернее — муж кормит птенцов: надувается весь, открывает клюв, и оба птенца почти засовывают в его клюв головки и жрут его отрыжку, потом отваливаются.
7-е Заказали места на самолет. Всякие покупки. Два с половиной часа сидела у парикмахера и из морковки превратилась в брюнетку — все-таки не так стыдно и можно ходить без платка на голове.
13-е Утром съездили в два русских книжных магазина искать Арагону какую-нибудь русскую книгу о русском стихосложении. Это для статьи о Маяковском. Вечером Арагон прочел еще кусок статьи о Маяковском, и отрывки своих переводов Пушкина («Памятник»), Лермонтова («И скучно и грустно»), Маяковского — из «Сергею Есенину» и великолепно переведенный кусок из «Про это» — «Не очень молод лад баллад»…
16 — е Плохо себя чувствую. Как бы не свалиться…
17-е Утром приехала Эльза, и мы с ней вдвоем бродили и покупали то-сё. А когда под вечер вернулись домой, консьержка сказала нам, что умер Леже, что звонил Арагон и просит Эльзу немедленно приехать. Мы невообразимо огорчены. Я не в силах была поехать. Звонила Наде. Она говорит, что, когда мы последний раз были у Леже, он сказал ей, что очень любит меня и Васю и что мы были для него открытием.
20-е Купили цветы для Леже и поехали на «Мельницу». Все вместе поехали к Леже. Гроб стоит в его ателье. Очень много цветов и людей. Бокье плачет, не переставая. На все это смотрит Володя с начатого портрета. В Надиной комнате Володин бюстик, в ее мастерской большой Володин портрет. После похорон мы остались посидеть с Надей.
21-е Разбирали вещи. Эльза и Вася распихивали вещи по чемоданам. Перед обедом полежали с Эльзой, поразговаривали.
22-е Окончательно собрались. Заезжала Надя Леже. Арагон был в городе: весь его день ушел на составление номера, посвященного Леже.
23-е Чуть не опоздали на самолет. Сидели на аэродроме, ждали, что позовут. Спасибо, подбежал чиновник и сказал, что сейчас улетают. На аэродроме проводили Арагоны и Бокье. Летели хорошо. Встретили Лева с Фед. Евгеньевичем.
Клан Леже
С Фернаном Леже ЛЮ познакомилась аж в 1925 году в Париже, он был еще незнаменит. Молодые, они втроем с Эльзой ходили в дешевые дансинги, он сам не танцевал, они приглашали жиголо, который стоил одно су танец. Гулять он их водил по рабочим окраинам. «У него были руки как у рабочего и кепка, какую носили шофера, — вспоминала она. — Он сказал — бери любые мои картины! Но в ЛЕФе тогда придерживались теории, что картины — это дыры в стене и что они должны висеть в музеях, а не в квартирах. Чтобы не обидеть Фернана, я взяла небольшую гуашь, а могла бы унести всю мастерскую. Когда я вернулась в Москву, он прислал мне статью для журнала ЛЕФ, свой доклад в Сорбонне на философском факультете — о свете и цвете на театре. Статью он посвятил мне, я ее перевела, но она не была напечатана (не помню уже почему) и лежит в архиве».
Когда ЛЮ после войны прилетела в Париж, Фернан Леже познакомил ее со своей новой женой (прежняя умерла). ЛЮ увидела огромную женщину с улыбающимся круглым лицом. Надя Леже-Ходасевич по происхождению была белоруска, из села Замбино. Молодой девчонкой, почувствовав тягу к рисованию, она бежала в Польшу, а оттуда в Париж — учиться живописи. Была одержима живописью. За побег кого-то из родных посадили — и надолго.
Бежав во Францию, Надя добралась до Леже, стала его ученицей и вскоре — его ассистенткой, а когда Леже овдовел, стала мадам Леже. Когда же умер Леже, Надя (унаследовав его миллионы и картины) вышла замуж за Жоржа Бокье, своего старого друга, бывшего и секретарем Леже, и директором его Академии живописи. И стали они жить-поживать, Леже прославлять. Построили музей, возили выставки по всему миру, снимали фильмы, издавали монографии и репродукции.
Так вот, познакомившись в Париже в 1955 году с Надей, ЛЮ очень к ней расположилась, а Надя так просто была ею очарована. Они подолгу разговаривали, ездили по Парижу и окрестностям, Надя присылала ей целые корзины снеди — черешню из своего сада, вино, окорока, сыры… Каждый день говорили по телефону. Эльза и Арагон тоже дружили с четой Леже, хотя Арагон больше с Фернаном.
Вернувшись, ЛЮ наладила отношения Нади с ее родственниками в Замбине. Родня — простые труженики — слыхом не слыхала о левой живописи, о Леже или Пикассо и боялись одного имени Нади, из-за которой репрессировали родных. ЛЮ с трудом втолковала им, что Сталин умер и времена несколько изменились, Надя знаменита и бесконечно богата, она жаждет всех видеть, приехать в родное задрипанное Замбино и выписать их всех в Париж, благо никто из них никогда дальше Минска не выезжал. Поначалу же Надя решила одарить их всех с ног до головы: «Она велела спросить, о чем вы мечтаете, требуйте всего — вплоть до «кадиллака»!»
Родственники уехали в Замбино держать совет и в одно прекрасное утро, явившись без предупреждения в полвосьмого утра с гостинцами в виде огромного шмота сала и куля яблок, попросили передать Наде, что для примирения они готовы принять от нее охотничье ружье и воротник из чернобурки сестре на пальто. Так ЛЮ наладила отношения в семье Ходасевичей-Леже, и обе стороны были ей за это крайне признательны.
ЛЮ «подружила» Надю с Черкасовыми, Симоновыми, Плисецкой и Щедриным, Зархи, Юткевичем и Ильюшенко. Ильюшенко готовила любимый Надей борщ с ватрушками, Лиля Юрьевна однажды послала в Париж с Симоновым жареных рябчиков, а сметанный соус отдельно в бутылке — тоже любимое блюдо Нади. И все очень весело клубились в двух странах, приглашали друг друга в гости, присылали подарки, платья, книги и картины. Вместе ходили в театры — не пропускали спектаклей с Плисецкой и концертов с Щедриным, летали на кинофестивали в Москву и в Канны… Когда закончилось строительство Музея Леже в Биоте, Надя пригласила ЛЮ и Василия Абгаровича на вернисаж, и потом они целый месяц жили у нее в гостях. Словом — все на широкую ногу.
Их вкусы в живописи, в литературе и искусстве абсолютно совпадали. Но Надя была партийным ортодоксом и решительно от всего, что творилось у нас, приходила в восторг. Ее не охладила даже репрессия родных, а доклад
Хрущева возмутил и ни в чем не убедил. Она так и осталась оголтелой коммунисткой. Поскольку она была ярая торезовка, а тем самым и сталинистка (или наоборот — как угодно), то ее высказывания и взгляды не встречали сочувствия у Лили Юрьевны.
Вот пример их разговоров:
Надя. Какой у вас хороший страна, как тут хорошо живет художнику, сколько свобода творит, можно много писать и показывать выставка… Замечательно! У нас художник бедный.
Лиля Юрьевна. Переезжай сюда, Надя. Что ты торчишь в Париже? Только зря мучаешься.
Или:
Надя. Я сегодня пошла к дантист, и мне сразу сделали новый зуб. Потом денег не взяли. И всего я потратила час. И пошла с новым зубом. Такой ласковый врач и любезный сестра. А во Франции я заплатила бы 400 франков.
ЛЮ. Где же ты была?
Надя. Поликлиника четвертого управления.
ЛЮ. А почему ты не пошла в районную поликлинику? Ты ведь так любишь общаться с людьми, там в четырехчасовой очереди и поговорила бы с народом. И тоже бесплатно.
«Когда мы в 1955 году впервые после войны приехали в Париж, Фернан затеял писать двойной портрет — Маяковский и я. Но закончить его не успел, заболел смертельно. Когда к нему уже никого не пускали, он захотел меня видеть. Я села к нему на кровать и когда сказала, что эскиз чудесный, он обрадовался. Спросил, какого мы были цвета, была ли я розовая? Я ответила — мне кажется, что Володя был коричневый, а я белая. Он сказал: это хорошо. Больше я его живого не видела. А эскиз картины стоял на панихиде у его гроба. Это было последнее, к чему он прикасался как художник».
Его похоронили в углу маленького кладбища возле Gif а. По дороге ЛЮ разговорилась с поэтом Блезом Санд- раром и потом записала в дневнике:
«Леже никогда не был абсолютным кубистом. Он никогда не впадал в дорогую этой группе ересь. Он не был замкнутым теоретиком, он был открыт всему новому и готов был пользоваться всеми средствами, полезными его ремеслу. Он обладал редким даром — никогда не терять из поля зрения главное — глубину темы. Движение Леже в искусстве шло вглубь, и чем больше он понимал, тем становился опытнее, тем ближе подходил к теме, тем глубже становилось ее содержание».
Сохранился перевод стихотворения Фернана Леже, не изданного у нас. Его перевела Лиля Юрьевна.
РУКИ СТРОИТЕЛЕЙ (памяти Маяковского)
Их руки похожи на их инструмент,
Их инструмент — на их руки,
Их брюки на горы, на стволы деревьев,
Только те брюки правильные, на которых
складка не заглажена. У Тотора эта складка будет в воскресенье: