ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Я нахожусь в ярко освещенной, прокуренной комнате. Потом появится другая комната, освещенная не столь ярко, с менее густым дымом, но это случится позже и покажется более страшным. А пока пятеро человек в измятой форме сидят вокруг стола; они курят и играют в карты. В помещении жарко, на закрытых окнах висят плотные шторы затемнения, мы играем в покер. У меня на руках отличные карты, но я все равно проигрываю. Ставки принимаются только наличными. Справа от меня сидит игрок с тремя десятками; он забирает купюры, широко улыбаясь белозубым ртом. Я смотрю на остальных четырех мужчин и внезапно понимаю, что все они — мертвецы. Победитель погибнет на пляже через пару недель; остальные умрут позже от рака, алкоголизма, старости; кто-то покончит с собой. Шелестят фунты, однорукий лифтер приносит очередную бутылку шотландского виски, раздобытую на черном рынке, деньги переходят из одних рук в другие.
Я знаю, что проиграю сегодня сто двадцать фунтов и что весь Лондон утонет в дыму пожаров, которые начнутся после бомбежки. Становится темно; я приближаюсь по сосновой аллее к деревянной хижине. Пахнет сырой глиной, виски, больницей. Сквозь щели в стенах домика наружу пробивается свет. Я спускаюсь по ступеням. Смотрю. Двое рослых лысых мужчин в запачканных белых фартуках что-то делают у стола, оживленью разговаривая. Я вижу — они склонились над телом, лежащим на столе; оно очень бледное; они разрезают его на куски. Люди в фартуках, залитые ярким светом, не обращают на меня внимания. Я хочу убежать, но не могу, потому что я и есть тот человек, который лежит на столе; это меня расчленяют ножом на части. Я пытаюсь закричать, но из моего горла не вырывается ни звука. Я парализован ужасом, потом испытываю внезапное облегчение. Все кончено, с радостью думаю я. Дело сделано. Я умер. Мне уже ничто не грозит. Бояться больше нечего. Звенят похоронные колокольчики. На моем лице выступает холодящая влага…
Перезвон колокольчиков сменяется одним пронзительным звонком, дощатая хижина превратилась в гостиничный номер, роса на лице стала кровью. Джек проснулся. Возле кровати звонил телефон. Он попытался нащупать в темноте выключатель лампы. Нашел его, нажал кнопку; зажегся свет. Джек автоматически посмотрел на часы, стоявшие на туалетном столике. Они показывали половину четвертого. Он поднес руку к лицу. Из носа текла кровь. Джек зажал его платком. Охваченный страхом, предчувствием недобрых вестей, которые способен принести ночной звонок, он снял трубку.
Его вызывал Париж. Через несколько мгновений Джек услышал ясный, бодрый, спокойный голос жены. По тону первых слов, произнесенных Элен, он понял, что плохих новостей можно не опасаться. Джек тотчас испытал раздражение из-за того, что жена разбудила его.
— Я пробовала дозвониться до тебя раньше, но телефонистка сказала, что тебя нет в номере. Тебе передали, что я звонила?
— Это же Италия, — заметил Джек. — Здесь ничего не передают.
Она усмехнулась в тысяче миль от Рима. Женщины могут позволить себе не спать хоть до утра, возмущенно подумал Джек, у них в запасе весь следующий день.
— Что-нибудь случилось? — спросил он и отнял платок от носа. Кровотечение заметно ослабло.
— Нет, — ответила она. — Просто я соскучилась и захотела услышать твой голос. Ты только что вошел?
Ведет разведку, с досадой подумал Джек.
— Нет. Я давно сплю.
— Я звонила в час, и мне сказали…
— Я вернулся в пять минут второго. Тебе требуются письменные подтверждения свидетелей?
— Ну, Джек… — Ее голос прозвучал обиженно. — Ты ведь не сердишься на меня за то, что мне захотелось поговорить с тобой?
— Нет, конечно.
Он мысленно поблагодарил судьбу за то, что отель Вероники оказался до отказа заполнен священниками. Если бы Элен не застала его в номере до утра, ему не удалось бы избежать неприятных объяснений.
— Хорошо проводишь время, cheri? — спросила Элен.
— Великолепно.
— Ты один?
Ее тон заметно похолодел.
— Почему ты об этом спрашиваешь? — Сознание собственной сиюминутной безгрешности придавало его голосу воинственные ноты.
— Ты как-то странно это говоришь. Неестественно.
— Ты угадала, — безразличным тоном произнес Джек. — Я не один. У меня тут пять кубинских музыкантов, мы курим марихуану.
— Я всего лишь задала вопрос, — не теряя достоинства, сказала Элен. — Возмущаться не из-за чего.
— Извини. Я еще не совсем проснулся.
— Ладно, можешь спать дальше. Больше я тебе звонить не стану. Если захочешь, позвонишь мне сам.
— Не говори глупости, дорогая. — Джек старался, чтобы в его голосе звучала нежность, которой он не испытывал. — Звони мне в любое время.
— Как идет работа?
— Нормально. Я ужасен, но на гонораре это не отразится.
— Я уверена, что ты вовсе не ужасен, — возразила Элен.
— Мне тут на месте виднее.
— Тебе плохо, cheri?
«Что сказать ей? — подумал Джек. — Да, мне плохо. Мне снилась смерть, мой нос кровоточит, я не получил сегодня комнату в гостинице, где живет моя любовница». Как бы она отреагировала на это?
— Вовсе нет, — ответил он. — С чего ты взяла?
— Просто показалось. По тону твоего голоса. Интуиция…
— Нет. Мне хорошо. Правда.
— Как дела у твоего друга? — спросила Элен. — Мистера Делани? Ты разрешил все его проблемы?
— Не совсем. Он еще не поделился со мной всеми своими проблемами.
— Чего он ждет? — с нетерпением в голосе спросила Элен.
— Не знаю. Психологически удобного момента. Подходящей фазы луны. Падения курса акций. Усиления боли. Не беспокойся — когда придет время, он скажет, что его мучит.
— Поторопи его, — попросила Элен. — Я хочу, чтобы ты побыстрее вернулся домой.
Она замолчала, и Джеку показалось, что жена ждет от него каких-то слов. Затем она продолжила:
— Кое-кто еще тоже ждет твоего возвращения. Это Джо Моррисон. Анна говорит, что с каждым днем он все чаще жалуется на твое отсутствие. Когда я спросила ее, существует ли опасность того, что осенью тебя переведут на новое место, она напустила на себя таинственный вид.
— Почему бы вам, мадам, не заняться вашими делами? — суровым тоном произнес Джек. — Это касается только меня и Джо Моррисона.
— Если тебя пошлют куда-нибудь в джунгли, — Элен повысила голос, — это коснется и меня, верно? Или ты собираешься оставить нас на три-четыре года одних в Париже?
— Извини, — устало произнес Джек.
Упоминание о Джо Моррисоне вернуло ощущение скуки и раздражения, которые в течение последних месяцев вызывала у Джека его работа; он рассердился на Элен, напомнившую ему о ней. Сейчас он обрадовался бы, узнав, что никогда больше не увидит Джо Моррисона; сознание своей зависимости от настроения начальника обострило ощущение несвободы, вызвало внутренний протест.
— Я стал излишне раздражительным. Сделай одолжение — когда позвонишь в следующий раз, не говори о Джо Моррисоне.
— А о чем мне говорить? — враждебно спросила она.
— О нашей счастливой семейной жизни, — сказал он упавшим голосом. — О детях. Кстати, как они?
— У них все в порядке. Только Чарли сегодня перепугался.
— Что случилось? — насторожился Джек.
— Днем он решил, что забеременел.
— Что?
— Решил, что он — беременный. Перед ленчем, когда я — сегодня у прислуги выходной — хозяйничала на кухне, он подошел ко мне и спросил, как рождаются дети. Я была занята и обещала ему все рассказать в другой раз. Но Чарли не отставал; в конце концов мне это надоело — всему свое место и время, — и я сказала: «Они вылезают из ушей…»
— Мудрый ответ, — произнес Джек.
— Он отправился в школу, а вернувшись домой, сказал, что плохо себя чувствует, и лег в постель. Через час я зашла к нему и обнаружила, что он держится за ухо. Оказалось, что последние два дня у него болело ухо — во время купания туда попала вода. Чарли заявил мне: «Я знаю, почему у меня болит ухо. У меня будет ребенок!»
Джек не удержался от смеха. Спустя мгновение Элен тоже рассмеялась.
— Надеюсь, ты его успокоила.
— Я пыталась. Рассказала ему всю правду. Но он, кажется, не поверил. Засыпая сегодня, он держался рукой за ухо.
Джек снова засмеялся:
— Скажи ему — я приеду и все растолкую.
— Я бы хотела, чтобы ты сейчас оказался здесь, — нежно сказала Элен.
— Я тоже. Скоро вернусь, дорогая…
— Береги себя, — прошептала она. — Спи подольше. Не скучай… Sois sage.[42]
— Поцелуй за меня детей. — Джек медленно опустил трубку.
Звонок, напомнивший ему о ее правах на него, об ответственности и проблемах, расстроил Джека. Элен, в отличие от большинства женщин, не получала удовольствия от конфликтов и воздерживалась от споров по принципиальным вопросам. Проницательная, с развитой интуицией, она не стремилась обострять противоречия, проявляла выдержку и терпение в расчете на то, что время сыграет свою целительную роль. Но сейчас недовольство и упрек, прозвучавшие в ее словах, напомнили ему о сцене, спровоцированной Элен год назад и оставившей след в их душах.
Они обедали с Анной и Джо Моррисон в бистро за театром Сары Бернар. Джо несколько перебрал. Моррисон редко пил, но когда с ним это случалось, он становился громогласным и категоричным в суждениях. Он был высок, худ; издали казалось, что ему лет тридцать пять — сорок, но, подойдя поближе, можно было заметить густую сеточку морщин, которая появляется у человека после пятидесяти.
— Джек, — сказал Джо, склонившись над столом и поигрывая бокалом, — ты для меня — загадка. Анна, подтверди — правда, я всегда говорю тебе, что Джек — это загадка?
— Только когда выпьешь лишнего, — невозмутимо заметила Анна.
— Загадка состоит в следующем — почему такой способный человек, как ты, не стремится сделать карьеру. — Моррисон пристально, почти враждебно уставился на Джека. — Посмотри вокруг — все куда-то несутся, карабкаются наверх; люди вдвое глупее тебя строят планы на десять лет вперед… а ты… — Моррисон покачал головой. — Ты напоминаешь мне бегуна, имеющего огромный резерв скорости, но не считающего нужным его использовать. В чем причина?
— Я делаю все, что нахожу нужным, — миролюбиво ответил Джек.
— Не всегда, — возразил Моррисон. — Или чисто механически.
— По-твоему, я не справляюсь со своими обязанностями?
— Конечно, справляешься. Не хуже других. Возможно, даже лучше всех. Но не так хорошо, как мог бы. Вот что я тебе скажу — ты… — Моррисон поискал слово, — ты как бы отсутствуешь. Находишься где-то далеко. Демонстрируешь великолепную технику владения мячом, не слишком волнуясь о том, удастся ли забить гол.
В молодости Моррисон играл в футбол; выпив, он пользовался спортивной терминологией.
— Порою трудно понять, играешь ли ты на поле или сидишь на трибуне, даже не болея за свою команду. В чем дело, Джек, что с тобой?
— Просто я сдержанный человек. — Джек надеялся, что сухой тон его ответа отобьет у Моррисона охоту обсуждать эту тему.
Он заметил, что Элен еле заметно кивала головой, когда Моррисон говорил, и это тоже не понравилось Джеку.
— Молодежь теперь вся такая. Мы не афишируем наши чувства.
— О Господи, — сердито произнес Моррисон и повернулся к Элен: — А что скажешь ты, его жена? Что ты об этом думаешь?
Элен задумчиво посмотрела на Джека. Потом засмеялась:
— Я думаю, Анна права, Джо. Ты слишком много выпил.
— О'кей, о'кей, — покорно произнес Моррисон, откидываясь на спинку стула. — Ты не хочешь говорить об этом. О'кей. Но в один прекрасный день вы вспомните мои слова. Оба.
Вскоре Джек и Элен ушли из ресторана и отправились домой. В автомобиле они напряженно молчали.
Джек лежал в постели, глядя на потолок и размышляя, стоит ему принять снотворное или нет, когда в спальне появилась пришедшая из ванной Элен. Одетая в пижаму, она расчесывала волосы. Джек не посмотрел на жену, даже когда она подошла к кровати и присела на нее, продолжая расчесывать свои короткие темные волосы.
С улицы доносилось непрерывное шуршание автомобильных шин; машины быстро мчались вдоль набережной, шум, издаваемый ими, приглушался закрытыми окнами и шторами.
— Джек, знаешь, а ведь Джо Моррисон прав.
— Насчет чего? — Джек постарался, чтобы его голос прозвучал сонливо, равнодушно.
— Насчет тебя.
В спальне был слышен шорох гребня.
— И не только в отношении работы.
— Ты считаешь? Тогда почему ты не сказала ему о том, что согласна с ним, когда он спросил тебя?
— Ты знаешь, что я никогда бы этого не сделала.
— Знаю.
— Джек. — Элен повернула его голову так, чтобы он смотрел на нее. — Почему ты женился на мне?
— Чтобы освежить в памяти мой французский.
— Джек. — Она коснулась пальцами его лица, на котором оставили свой след бессонница, годы, тревоги. — Не шути. Почему ты женился на мне?
— Посмотри на себя в зеркало. Там найдешь ответ.
Вздохнув, она отняла руку от щеки Джека, прошла к туалетному столику и принялась очищать кожу лица кольдкремом, сидя спиной к мужу. Он задумчиво посмотрел на Элен, обеспокоенный ее вопросом. За семь лет брака Джеку ни разу не доводилось слышать от жены подобных слов. Почему он женился на ней? От одиночества, скуки, нагоняемой на него однообразными, легко предсказуемыми гамбитами, которые неизбежно приходится разыгрывать неженатому мужчине, любящему женщин и общающемуся с ними? Она вызывала у него желание. Это Джек знал точно. Восхищала его. Ее жизненные цели были исключительно реалистичными, здравыми, разумными. Элен была цельной натурой. Хотела любить и быть любимой, хранить верность мужу и требовать того же от него; не испытывала сомнений в истинности счастья, связанного с браком, заботами о муже, детях. К тому же обладала веселым, живым нравом, была приятной в общении, нежной любовницей, с легкостью и невозмутимостью улаживала все бытовые проблемы.
Но если бы в то время, когда он женился на ней, кто-либо спросил его, любит ли он Элен, Джек не смог бы ответить утвердительно, не покривив душой. Возможно, он не смог бы сделать этого и сейчас. Во всяком случае, если бы стал сравнивать свои теперешние чувства с теми, которые он испытывал к Карлотте в первые годы их брака.
Не отходя от туалетного столика и не поворачиваясь к мужу, Элен произнесла:
— Джо сказал, что ты как бы отсутствуешь. И он прав, Джек.
— Я заметил, как ты кивала.
— Извини, но это верно. И когда Джо сказал, что ты находишься где-то далеко, он не ошибся. Иногда мне хочется, чтобы ты не был таким безукоризненно внимательным. Ты словно чувствуешь за собой какую-то вину. Иногда мне кажется, что я шепчу тебе что-то через огромное разделяющее нас поле или толстую стену и ты не слышишь меня.
Джек сомкнул веки, не желая видеть стройную гладкую спину, поднятые прелестные руки, маленькую хорошенькую головку…
— В чем дело, Джек? — тихо спросила она, повторяя слова Джо Моррисона. — Может, причина во мне? Я могу тебе помочь?
Он не открыл глаз. Ее вины тут не было, она ничем не могла ему помочь, поэтому Джек безжалостно произнес:
— Дай мне снотворное, пожалуйста.
— Пошел ты к черту, — вырвалось у нее.
Джек вздохнул, лежа на римской кровати и думая о близких ему людях, надежды которых он не оправдал. В темноте он чувствовал себя лучше. Потянувшись рукой к выключателю лампы, он услышал шаги в коридоре — кто-то приближался к его двери. Джеку показалось, что человек остановился возле нее. Брезач, подумал он и замер в напряжении. Но потом человек зашагал по коридору дальше, и все стихло.
Джек выждал несколько секунд, не выключая лампы. Он заметил лежащий на столе пухлый конверт, оставленный ему Деспьером, и решил утром прежде всего спрятать его в надежное место. Сейчас от сна его уже не осталось и следа; Джеку захотелось почитать, но в номере не было иной книги, кроме томика Катулла; сейчас Катулл не соответствовал его настроению.
Решительным движением он погасил свет. Ему надо было встать без четверти семь с достаточно свежей головой, чтобы хотя бы попытаться выполнять указания Делани при дублировании. Чем бы он ни занимался эти две недели, во что бы ни оказался втянут, будь то любовь, взаимные упреки или убийство, он должен честно отработать пять тысяч долларов. «У меня буржуазное чувство коммерческой честности, — подумал Джек, подтрунивая над собой. — Честность превыше всего».
Он заставил себя закрыть глаза ради Делани. Но никогда Джек не был так далек от сна. Он вспомнил голос Элен, звучавший в трубке, — едва уловимый, ненавязчивый, восхитительный французский акцент придавал английским словам очаровательное своеобразие. Ее голос был совсем не похож на тот, которым произнесли: «Я устала от мужчин, которые спят со мной и говорят мне о том, как сильно они любят своих жен». Лежа в темноте без сна, Джек думал об Элен; она, верно, тоже не спала сейчас в тысяче миль от него, тоже беспокоилась, думала о нем; не без помощи телепатии, присущей всем любящим людям, она, несомненно, догадалась о том, что с ним что-то происходит. Он увидел миниатюрную, прелестную, теплую Элен, она лежала в своей мальчишеской пижаме на кровати, накрутив волосы на бигуди (она всегда занималась своей внешностью в его отсутствие). Связанная с мужем тысячью незримых нитей и уз, она размышляла о нем, одновременно прислушиваясь, не донесется ли шорох из детской. Надежная, умелая, бдительная, Элен находилась в центре семейной паутины, тревожась, защищая, любя, радуясь, молясь о том, чтобы муж вернулся здоровым, невредимым и любящим… Если бы Джек лежал в кровати рядом с ней, он не играл бы в этот страшный покер, не видел бы лысых мужчин в фартуках, занятых зловещим делом.
Джек поднес к носу платок. Кровотечение, похоже, остановилось. Вспомнив свой сон, он подумал: «Как мудро со стороны жен молиться в тягостные часы, что начинаются после полуночи».
Не желая разгадывать значение сна, в котором его бывшие друзья играли в карты, а на столе лежало его собственное тело, Джек заставил себя подумать о сыне, спавшем в эту ночь, подложив руку под тревожащее его ухо. Он улыбнулся; детская ручка отвела смерть в сторону. Джек вспомнил, как однажды зимним вечером, вернувшись с работы, застал сына вытирающимся после ванны. Он поцеловал влажную головку, задумчиво наблюдая за сыном, небрежно прикладывающим полотенце к своему маленькому, но крепкому тельцу. Внезапно мальчик повернулся к отцу; на лице ребенка появилась улыбка заговорщика.