Все это Джек узнал о ней за последние несколько недель. Сначала он восхищался Карлоттой, потом желал ее и наконец влюбился. Но до сих пор не признавался ей в своих чувствах.
Забравшись по серпантину на вершину холма, Джек остановил машину возле большого белого дома. Собака заскулила, спеша выбраться наружу.
— О Господи, — сказала Карлотта.
— Что случилось?
Карлотта указала на «кадиллак», стоявший у входной двери:
— Ко мне пожаловал гость. Тебе нельзя заходить.
— Почему?
— Гость будет ревновать.
— Кто он?
Джек уставился на автомобиль. Он был новым, огромным, дорогим, но в Голливуде это ничего не значило. Его хозяин мог наскрести тысячу долларов на первый взнос, надеясь разбогатеть в будущем. Сам Джек ездил на подержанном «форде» с откидным верхом.
— Кто он? — повторила Карлотта. — Неужели ты не знаешь?
— Нет.
— Ты меня разыгрываешь?
— Я обязан знать?
Карлотта рассмеялась; потянувшись к Джеку, она поцеловала его в лоб, как ребенка:
— Это за твою беспрецедентную для Голливуда неосведомленность.
Она назвала ему фамилию владельца «кадиллака». Это был Катцер, хозяин студии, человек, придумавший Джеку псевдоним.
— Я полагала, это всем известно, — небрежно сказала Карлотта. — Это началось еще за два дня до потопа.
— Он тебе нравится?
— Перестань скулить, Бастер, — обратилась она к собаке.
Катцер, разменявший пятый десяток, был женат и имел двоих детей. У него была лысина и маленькое брюшко; Катцер, как и любой другой человек его положения, внушал страх сотрудникам студии и служил для них объектом насмешек. Джек ни разу не слышал, чтобы кто-то заявил о своей симпатии к Катцеру.
— Скажем так, — произнесла Карлотта, — сегодня он мне не нравится.
— Передай ему от меня привет, — упавшим голосом сказал Джек. — Спокойной ночи.
Карлотта приоткрыла дверцу машины, потом решительно захлопнула ее.
— Я не хочу сейчас с тобой расставаться, — заявила она. — Хочу еще выпить.
— Я уверен, там найдется бутылка. — Джек указал на дом.
— Я хочу выпить с тобой, только с тобой. И не будь ты таким надутым. Успокойся, Бастер, не шуми. — Она прильнула к плечу Джека. — Ты знаешь, как отсюда доехать до твоего дома?
Джек бросил взгляд на таинственное, темное здание с зашторенными окнами и дорогим сверкающим лимузином у подъезда. Затем он завел мотор «форда», быстро развернулся и поехал вниз по извилистой горной дороге.
Джек снимал квартиру в доме, расположенном в бедном районе Беверли-Хиллз, куда не доходил трамвай. Здание имело форму каре, войти в подъезд можно было через арку и густой сад, разбитый во дворе и рассеченный надвое гравийной дорожкой.
Остановив машину, Джек увидел владельца соседнего коттеджа. Человек в подтяжках и рубашке с короткими рукавами сосредоточенно поливал лужайку. Трудно было сказать, что выгнало его в столь поздний час на улицу — любовь к земле или отвращение к домашнему очагу.
Они вышли из «форда» и вслед за принюхивающейся собакой направились через арку во внутренний сад. Кое-где еще горел свет, а из одного окна доносились звуки радио — эстрадный ансамбль исполнял «Валенсию». Воздух был насыщен ароматом лавровых деревьев и эвкалиптов. Джек открыл дверь своей квартиры и тотчас зашторил окно, чтобы соседи не увидели их. Прежде чем он повернул выключатель, Карлотта преградила ему путь к стене и замерла в темноте.
— Ну, сейчас, — сказала она.
Он обнял ее и поцеловал. Держа Карлотту в своих объятиях, он почувствовал, что собака обнюхивает его брюки. Он вспомнил, как они целовались на съемочной площадке, под лучами прожекторов, перед объективом камеры, в присутствии других актеров, парикмахеров, звукооператоров, электриков. Теперь число наблюдателей сократилось до одного. Эта мысль помешала ему получить максимальное удовольствие от объятий.
Словно угадав, о чем думает Джек, Карлотта оттолкнула его и коснулась кнопки на стене. Раздалось жужжание, но свет не зажегся.
— Что это? — с недоумением спросила она.
— Отопление.
Джек включил лампу, стоящую на столе возле окна, и, к своему удивлению, обнаружил, что у Карлотты на лице остался грим. Он забыл, что они оба только что снимались. Джек посмотрел на себя в зеркало. Его лицо было восковым, безжизненным, лишенным признаков какого-либо определенного возраста. Отвернувшись от зеркала, он увидел, что Карлотта уже забралась на диван с ногами; она подтянула колени к подбородку.
— Ты обещал, что дашь мне выпить.
Он ушел на кухню и принес оттуда бутылку виски, два бокала и графин с водой. Актриса обвела неодобрительным взглядом комнату; Джек понял, какой неуютной, голой показалась она Карлотте.
— Когда люди приезжают сюда впервые, — сказала Карлотта, — они всегда выбирают для себя подобное жилье. Я называю его антидомом.
Она взяла протянутый Джеком бокал и сделала глоток.
— Мы оба выглядим ужасно. — Карлотта коснулась грима, лежащего на ее лице. — Правда, Бастер?
Собака вытянулась в центре комнаты и смотрела на хозяйку; услышав свое имя, Бастер вильнул хвостом.
— Люди боятся пускать здесь корни, — быстро проговорила Карлотта.
Впервые с момента их знакомства Джек видел ее неуверенной, смущенной.
— Они чувствуют, что под яркой, зеленой травой находится нездоровая почва, а вода в здешних бассейнах отравлена.
Она указала рукой, сжимающей бокал, на темную резную мебель, на зеленоватые оштукатуренные стены.
— Этой квартире требуется женская рука. — Карлотта изучающе, неуверенно посмотрела на Джека; ее светлые волосы свободно падали на плечи, обтянутые свитером. — Похоже, она к ней еще не прикасалась.
— Да, — подтвердил Джек, сидя на краю стола лицом к Карлотте и не приближаясь к ней.
— Так мне и говорили. А еще — что ты женат. Это правда?
— Да, — ответил он.
— Теперь вас ловят совсем молодыми, — заметила она.
Карлотта повернулась на диване, вытянув ноги; ступни ее касались друг друга. Она оперлась спиной о валик, держа бокал обеими руками.
— Где она — твоя жена?
— В Нью-Йорке.
— Почему она отпустила тебя одного?
— Она не смогла поехать со мной из-за своей работы.
— Чем она занимается?
— У нее роль в пьесе. Она актриса.
— О Господи! Но спектакль идет не бесконечно. Ты предлагал ей отправиться сюда с тобой?
— Предлагал.
— Она отказалась?
— Да.
— Как ее фамилия — ну, театральный псевдоним?
— Ты его никогда не слышала. У моей жены крошечная роль.
— И тем не менее она не захотела ехать?..
— Да. Она очень серьезно относится к своему делу.
— Она хорошая актриса?
— Нет, очень плохая.
— Ей это известно?
Джек покачал головой:
— Нет, она считает себя американской Сарой Бернар.
Карлотта зло усмехнулась:
— Ты говорил ей об этом?
— О чем?
— Ну, что она — плохая актриса?
— Да, — ответил Джек.
— И как она отреагировала на твои слова?
На лице Джека появилась горькая улыбка.
— Она сказала, что я завидую ее таланту, что мне не понять ее преданности искусству, что я гожусь только для Голливуда.
— Дай ей Бог счастья в нью-йоркском театре. — Допив виски, Карлотта опустила бокал на пол; собака подошла к нему и обнюхала. — Как долго, по-твоему, продлится ваш брак?
— Два дня, — ответил Джек.
— Когда ты это решил?
— Этим вечером.
— Почему?
— Ты сама знаешь.
Карлотта поднялась, подошла к Джеку и встала перед ним, легонько коснулась рукой его плеча; ее живые огромные зеленые глаза горели на фоне маски из грима.
— Знаешь, я приехала сюда не только ради того, чтобы выпить.
— Знаю. Сейчас я отвезу тебя домой.
Она отступила на шаг; нахмурившись, посмотрела на Джека, пытаясь понять его.
— Что ты за человек? — произнесла она.
— Послушай меня. Сейчас я отвезу тебя домой, а завтра слетаю в Нью-Йорк и сообщу жене о том, что влюбился и хочу немедленно развестись с ней, чтобы жениться на тебе.
Карлотта, обхватив голову Джека своими ладонями, заглянула ему в глаза, словно пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно.
— Я бедная, простодушная, испорченная маленькая девочка, которая очень рано оказалась в Голливуде, Джек, — лукаво улыбаясь, сказала она. — Я просто теряюсь перед таким благородством и чистотой…
Он нежно поцеловал ее, как бы скрепляя печатью свои слова.
— А я? — сказала Карлотта. — Чем мне заняться в твое отсутствие?
— Прогони прочь от своего дома всех владельцев «кадиллаков». Раз и навсегда.
Карлотта сделала шаг назад, неуверенно коснулась пальцами своих губ:
— Что ж, это будет по-честному.
Когда они садились с Бастером в машину, человек в подтяжках все еще поливал лужайку. Он посмотрел на них через улицу; Джеку показалось, что мужчина удивлен тем, как скоро они вернулись.
Когда они садились с Бастером в машину, человек в подтяжках все еще поливал лужайку. Он посмотрел на них через улицу; Джеку показалось, что мужчина удивлен тем, как скоро они вернулись.
— Скажи мне, сколько раз ты был женат?
— Три раза.
— О Господи.
— Вот именно. О Господи.
— Это нормально для Америки?
— Не совсем.
— Ты безжалостен, — сказала Джулия.
Она стояла посреди комнаты с искаженным ненавистью лицом, раздвинув ноги на ширину плеч. Они жили на Двенадцатой Западной улице в старом доме с высокими потолками и облезлыми стенами. После его отъезда Джулия повесила новые кричащие оранжевые шторы и купила уродливую мебель с трубчатыми ножками. В детской надрывался малыш, но на него никто не обращал внимания.
— Ты твердишь о том, что хочешь прожить жизнь честно, — громко говорила она. — Не обманывай себя. Честность тут ни при чем. Просто ты тщеславен и бессердечен. Чтобы добиться своего, ты готов перешагнуть через кого угодно. Через жену. Через ребенка. Любой другой на твоем месте тихонько развлекся бы в Голливуде с этой старой шлюхой, а потом вернулся бы домой к жене. Тебе же понадобилось предупредить меня заранее. Господи, что ты за человек? Новоявленный сэр Галахад.
Ее голос звучал резко и язвительно, но даже у себя дома, отстаивая то, что считала своими законными супружескими правами, она говорила, как бездарная актриса в плохой пьесе, старающаяся казаться резкой и язвительной. В эту минуту он не мог представить себе, что когда-то был уверен в своей любви к Джулии, находил ее красивой, что когда-то они лежали в постели, охваченные нежностью и желанием.
— Не стоит говорить об этом, — сказал он, стараясь придать своему голосу мягкое, успокаивающее звучание. — Я не могу поступить иначе. Я буду содержать тебя и ребенка…
— Не нужны нам твои деньги. — Джулия заплакала.
Ее фальшивые всхлипывания, с легкостью брызнувшие слезы вызывали у Джека не жалость, а раздражение.
— Я не дам тебе развода, — произнесла она сквозь всхлипывания. — Я останусь здесь, буду заниматься ребенком и ждать, когда ты образумишься и приедешь назад. Мне тоже надо побыть одной. Без тебя никто не будет лишать меня веры в себя, смеяться надо мной, говорить о моей бездарности, о том, что я ничего не добьюсь на сцене. Когда ты вернешься, я буду одной из самых известных театральных актрис, мне будут предлагать лучшие женские роли на Бродвее… Когда ты вернешься, я смогу содержать тебя.
Джек вздохнул. Он не собирался возвращаться сюда. Она была упорна и энергична, как Карлотта, но сочетание этих качеств с талантом делало Карлотту неотразимой, в то время как честолюбие, работоспособность, самоуверенность Джулии подчеркивали ее глупость.
— Джулия, — сказал он, не в силах удержаться от предостережения, — если у тебя есть разум, ты оставишь сцену. Сделай это как можно скорее, найди порядочного человека и посвяти себя обязанностям жены и матери.
— Вон! — закричала она. — Вон из моего дома.
Он прошел в детскую и посмотрел на сына, плакавшего в своей кроватке. «Я попрошу у тебя прощения, когда ты немного подрастешь», — подумал Джек. Сейчас он испытывал лишь сожаление по поводу того, что у них родился ребенок. Не поцеловав маленькое влажное красное личико ребенка, он покинул квартиру. Через два часа Джек уже летел обратно в Калифорнию.
— Volare, oh, oh.. cantare, oh, oh, oh…
Летнее утро в саду возле белого дома на вершине холма. На столе под тентом в полоску накрыт завтрак. Две аккуратные пачки писем, адресованных мистеру Джеймсу Роялу и мисс Карлотте Ли, лежат рядом с большими бокалами апельсинового сока, сценариями, конвертами из бюро вырезок; картина напоминает начало первого акта в пьесе: занавес уже раздвинут, и актеры ждут за кулисами, когда стихнут аплодисменты, адресованные художнику. Голубое небо Калифорнии, в те годы еще не загрязненное смогом; на заднем плане — заросли авокадо с густой блестящей листвой и тяжелыми круглыми плодами. Сад, нарисованный ребенком. Запах апельсинов и лимонов. Солнечное утро. Десять часов.
Вот они уже сидят напротив друг друга, Карлотта — в облегающих брюках и голубой мужской рубашке с закатанными до локтя рукавами, Джек — в сандалиях, джинсах и футболке. Между ними цветы в вазе, корреспонденция, поступившая из внешнего мира, до которого им нет дела.
Джек наблюдает, как Карлотта быстрыми и точными движениями вскрывает конверт, солнечные лучи, пройдя сквозь полосатый тент, окрашивают ее руки в розовый цвет. Посмотрев на Джека, Карлотта спрашивает:
— О чем ты думаешь?
— О сегодняшней ночи и о всех других наших ночах, о твоей красоте, о том, как я опутан, повязан, поглощен, пленен греховным сексом, как замечательно, что ты сбежала от нефтяных вышек, а я — от отцовских сушеных слив.
Карлотта засмеялась:
— Не вздумай уверять меня, будто это экспромт.
— Конечно, нет. Я сочинил это во время бритья, чтобы прочитать перед завтраком вместо молитвы. Тебе не понравилось?
— Продолжай, — попросила она.
— Завтра утром. Мои литературные способности на сегодня иссякли. О, проклятие, опять этот пес!
Бастер вернулся с утренней прогулки из зарослей кустарника. Он заплясал вокруг стола, приветствуя хозяйку истерическим лаем.
— Замолчи, Бастер. — Карлотта кинула собаке гренок, намазанный джемом.
Когда Джек перебрался к Карлотте, пес стал предметом первого спора.
— Выгоняй его из комнаты, — попросил Джек, — когда мы занимаемся любовью.
— Бастер — очень спокойный пес, — возразила Карлотта.
— Какой бы он ни был спокойный, он лежит тут, дышит и наблюдает за нами. Я не могу избавиться от чувства, что он вот-вот укусит меня за задницу или продаст подробности газетчикам.
— Он умеет хранить тайны. Если мы запрем Бастера, он обидится.
— В конце концов я стану импотентом.
— Ну, тогда надо его убрать. Но он будет лаять.
— Пусть лает.
Бастер не унимался две ночи, но потом неохотно сдался. Теперь он лежал в коридоре под дверью и громко дышал.
— Какой чудесный день! — Карлотта посмотрела на безоблачное небо. — Знаешь, что я предлагаю? Давай сядем в машину и поедем вдвоем купаться, а ленч устроим на берегу океана…
Зазвонил телефон, соединенный с розеткой длинным шнуром.
— Твоя очередь. — Карлотта состроила гримасу.
Джек снял трубку.
— Алло, — произнес он.
— Прочитал новый сценарий?
Это был Делани, никогда не тративший времени на пустые вводные фразы.
— Прочитал.
— Ну?
— Это ужасно оригинально, дорогой, — сказал Джек, растягивая слова.
— Мерзавец, — беззлобно произнес Делани. — Что ты понимаешь? Ты разбираешься в литературе, как мясник. Ты неотесанный жлоб, не видящий разницы между Генри Джеймсом и «Вечеринкой с дамами в турецкой бане». По-твоему, лучший фильм из всех когда-либо снятых — это «Ребекка с фермы Саннибрук». Твоему отцу следовало отправить тебя на десятилетние курсы для умственно отсталых детей.
Улыбающийся Джек устроился поудобнее в кресле.
— Ты еще не превратился в ходячий скелет, специалист по сушке слив? — спросил Делани.
— Откинувшись на спинку кресла, я пью апельсиновый сок в обществе самой красивой женщины в мире.
— Сексуальные излишества отняли у тебя всякую способность к умственной деятельности. Передай это своей даме.
— Непременно, — с усмешкой пообещал Джек.
— Скажи мне, — произнес Делани, — хотя, конечно, мнение темного, необразованного актера не имеет для меня никакого значения, но все же — это просто ужасно оригинально или ужасно, ужасно оригинально?
— Местами — первое, местами — второе, — дружелюбно ответил Джек.
— Меня посетила одна неприличная мысль, касающаяся твоей матери. — Делани вздохнул. — Боюсь, ты прав. Заезжай за мной в полдень. Отправимся на пляж и постараемся родить какие-нибудь идеи, которые помогут этому безмозглому Майерсу доработать сценарий.
— Хорошо. До встречи. — Джек опустил трубку.
Карлотта вопросительно посмотрела на него:
— Сегодня, похоже, на пляж ты не едешь.
— С тобой — нет. Я еду с Делани.
— Будь я настоящей женщиной, — заметила Карлотта, — я бы стала ревновать.
— Если бы ты была такой настоящей женщиной, я бы сейчас не сидел тут.
— Знаешь, ты, кажется, — первый человек в жизни Мориса Делани, которого он слушает.
— Это я слушаю его.
— К этому он привык.
— Мы отправимся на пляж завтра, если погода не испортится, — пообещал Джек.
— И если ты не понадобишься Делани.
— И если я не понадоблюсь Делани.
— Ну, — откусила гренок Карлотта, — слава Богу, что у меня есть терпение и несколько трубок с опиумом, которые помогут мне скоротать день.