– Тише! Конечно, никуда он не сбежал. Я была здесь, когда его забрали. Он очень плохо себя чувствовал, и эльфам пришлось нести его. Если бы эльфы опоздали, он бы умер.
В наступившем подобии тишины Тимминз недовольно произнес:
– Раз ты так говоришь, мы тебе, конечно, верим. У нас с чародеем вышел спор, так, может быть, ты его уладишь. Признаться, нам это не по душе. Так поступать некрасиво.
– Что именно? – спросила Чармейн.
Тимминз сощурился и поглядел на Чармейн вдоль носа.
– Только не смейся. Когда я пожаловался чародею, он засмеялся.
– Обещаю не смеяться, – сказала Чармейн. – Что случилось?
– Мы очень рассердились, – сообщил Тимминз. – Наши дамы отказались мыть ему посуду, и мы забрали краны, чтобы он не мог мыть ее сам, а он только улыбнулся и сказал, что у него нет сил спорить…
– Еще бы, он же болен, – перебила его Чармейн. – Теперь вы это знаете. Так в чем же дело?
– Этот его сад… – сказал Тимминз. – Первым стал жаловаться Ролло, тогда я пришел, посмотрел и увидел, что Ролло говорит правду. Чародей растил кусты с синими цветами, и такими цветы и должны быть, это правильно и разумно, но из-за его колдовства на тех же самых кустах стали расти розовые цветы, а некоторые и вовсе стали белые и зеленые, а это неправильно и противно природе.
Тут Питер не сдержался.
– Но ведь гортензиям так и полагается! – взорвался он. – Я вам объяснял! Любой садовник вам скажет. Если не посыпать подсинивающего порошка под весь куст, некоторые цветы получатся розовые. Ролло – садовник. Он должен это знать!
Чармейн оглядела набитую кухню, но Ролло среди толпы синих человечков видно не было.
– Наверное, он сказал это вам только потому, – предположила она, – что очень любит стричь кусты. Честное слово, он наверняка замучил чародея вопросами, можно ли ему состричь кусты, а чародей отвечал, что нет. Он и меня вчера спросил…
При этих словах у самых ног Чармейн возник Ролло, стоявший возле собачьей мисочки. Чармейн узнала его в основном по скрипучему голоску, которым он закричал:
– Спросил, спросил, а как же! Сидит, понимаешь, на дорожке, только что с неба рухнула, спокойная, как я не знаю кто, и говорит, будто я просто себя потешить желаю! Они с чародеем – два сапога пара!
Чармейн сверкнула на него глазами сверху вниз.
– А вы – мерзкий мелкий разрушитель! – воскликнула она. – Закатываете скандал на пустом месте!
Ролло вскинул руку:
– Слышите ее? Все слышите? Ну, и кто прав, я или она?
По всей кухне поднялся устрашающий пронзительный крик. Тимминз призвал к молчанию и, когда крик сменился ворчаньем, обратился к Чармейн:
– Итак, дашь ли ты нам позволение обстричь все эти неподобающие кусты?
– Нет, не дам! – рассвирепела Чармейн. – Это кусты дедушки Вильяма, а моя обязанность – присматривать за хозяйством в его отсутствие! А ваш Ролло просто скандалист.
Тимминз снова свирепо сощурился на нее:
– Таково твое последнее слово?
– Да, – припечатала Чармейн. – Таково.
– В таком случае, – заявил Тимминз, – делай все сама. С этой минуты ни один кобольд ради тебя пальцем о палец не ударит.
И они испарились. Раз – и все: синяя толпа, которая вот только что теснилась среди чайников, собачьих мисок и грязных тарелок, взяла и исчезла, оставив по себе легкий ветерок, взвихривший последние пузыри, после чего огонь в очаге заполыхал ярче.
– Какая глупость с твоей стороны, – сказал Питер.
– С какой стати?! – возмутилась Чармейн. – Ты же сам сказал – эти кусты и должны быть такими. И сам видел – Ролло специально настроил всех против дедушки Вильяма! Не могу же я допустить, чтобы дедушка Вильям вернулся, – а все его цветы состригли!
– Конечно не можешь, но надо было вести себя дипломатичнее, – стоял на своем Питер. – Я думал, ты пообещаешь, например, что мы наложим подсинивающее заклятье, чтобы все цветы стали синие.
– Ну и что? Ролло все равно захочет все состричь, – возразила Чармейн. – Вчера он сказал, что мы с дедушкой Вильямом испортили ему все удовольствие, когда не разрешили стричь кусты.
– Могла бы сделать так, чтобы они сами увидели, каков этот Ролло, а не сердить их еще больше, – напирал Питер.
– Зато я не смеялась над ними, как дедушка Вильям, – возразила Чармейн. – Это он их рассердил, а не я!
– И где он теперь? – сказал Питер. – Краны у него забрали, посуда вся грязная. Так что теперь именно нам придется все перемыть – а горячей воды нет даже в ванной!
Чармейн бросилась в кресло и снова принялась распечатывать королевское письмо.
– Почему это «именно нам»? – буркнула она. – К тому же я не имею ни малейшего представления, как моют посуду.
Питер был потрясен:
– Ты что, никогда не мыла посуду? Как так вышло?!
Чармейн наконец открыла конверт и вынула красивый большой сложенный лист плотной бумаги.
– Мама дала мне приличное воспитание, – объявила она. – Она никогда не подпускала меня ни к мойке, ни вообще к кухне.
– Ушам своим не верю! – воскликнул Питер. – С чего она решила, будто ничего не уметь – это приличное воспитание? Неужели прилично разжигать очаг куском мыла?
– А это, – гордо ответствовала Чармейн, – было нечаянно. Пожалуйста, помолчи и дай мне прочитать письмо.
Она нацепила очки на нос и развернула плотную бумагу.
– Дорогая мисс Бейкер, – прочитала она.
– Вот что, пойду и сделаю все сам, – заявил Питер. – Еще не хватало – чтобы меня тиранила толпа маленьких синих человечков! И хотелось бы думать, что у тебя хватит чувства собственного достоинства помочь мне.
– Тихо, – велела Чармейн и погрузилась в письмо.
Дорогая мисс Бейкер!
С Вашей стороны было очень любезно предложить Нам свои услуги. Обычно Нам вполне достаточно помощи Нашей дочери принцессы Хильды, однако обстоятельства сложились так, что Наша дочь должна принимать Важных Гостей и вынуждена оставить Работу в библиотеке на время Визита. Посему Мы с признательностью принимаем Ваше Любезное Предложение на временной основе. Если Вы будете так Добры явиться в Королевскую резиденцию утром в ближайшую среду, около половины одиннадцатого, Мы будем рады принять Вас в библиотеке и дать все указания по Работе.
Премного Обязанный и БлагодарныйАдольфус Рекс Норланди АльтиПока Чармейн читала письмо, сердце у нее бухало и екало, и, лишь дочитав до самого конца, она поняла, что произошло нечто поразительное, невероятное, немыслимое – король согласился, чтобы она помогла ему разобрать Королевскую библиотеку! На глаза Чармейн навернулись слезы – она сама не знала почему, – и ей пришлось стряхнуть очки. Сердце заколотилось от счастья. А потом – от ужаса. Вдруг среда – это сегодня? Вдруг Чармейн упустила свою удачу?!
Она слышала, но не слушала, как Питер громыхает кастрюлями и отпихивает в сторону собачьи мисочки, чтобы войти во внутреннюю дверь. Затем она услышала, как он возвращается.
– Какой сегодня день? – спросила Чармейн.
В руках у Питера была огромная кастрюля, и он поставил ее на огонь – раздалось шипение.
– Я тебе скажу, если ты скажешь мне, где у чародея мыло, – ответил Питер.
– Вот зараза! – рассердилась Чармейн. – В кладовой, в мешке из-под корма для Потеряшки, на нем еще написано что-то про собак. Так какой сегодня день?
– Тряпки, – ответил Питер. – Сначала скажи мне, где взять тряпки. Известно ли тебе, что в кладовой появилось еще два мешка с бельем?
– Не знаю я, где тряпки! – в сердцах воскликнула Чармейн. – Какой сегодня день?!
– Сначала тряпки, – ответил Питер. – Чародей не отвечает на мои вопросы.
– Он же не знал, что ты здесь будешь, – фыркнула Чармейн. – Уже среда?
– Не понимаю, почему он этого не знал, – заявил Питер. – Он получил мое письмо. Спроси, где тряпки.
Чармейн вздохнула.
– Дедушка Вильям, – проговорила она. – Этот дурачок желает знать, где тряпки, скажите ему, пожалуйста.
Ласковый голос ответил:
– Представьте себе, душенька, я едва не забыл о тряпках. Они в ящике стола.
– Сегодня вторник, – сказал Питер и рывком выдвинул ящик, едва не стукнув им Чармейн прямо в живот. И сообщил, доставая оттуда кипы кухонных полотенец и тряпок: – Я точно знаю, что сегодня вторник, потому что отправился в дорогу в субботу и путь занял три дня. Довольна?
– Благодарю, – сказала Чармейн. – Так мило с твоей стороны. Значит, завтра мне, к сожалению, придется отлучиться в город. Возможно, на весь день.
– Как удачно, что я здесь и есть кому присмотреть за домом, правда? – сказал Питер. – Куда это ты собралась?
– Король, – сообщила Чармейн с большим достоинством, – попросил меня прийти помочь ему. Не веришь – прочитай.
Питер взял письмо и проглядел его.
– Ясно, – кивнул он. – Ты организовала все так, чтобы быть в двух местах одновременно. Остроумно. А раз так, будь добра, прекрати сидеть сложа руки и помоги мне перемыть всю посуду прямо сейчас, как только вода нагреется.
– С какой стати? Я ее не пачкала, – отозвалась Чармейн. Она сунула письмо в карман и встала. – Я пошла в сад.
– Я ее тоже не пачкал, – возразил Питер. – И это твой дедушка, а не мой разозлил кобольдов.
Чармейн молча метнулась мимо него в гостиную.
– Тоже мне приличное воспитание! – крикнул Питер ей вслед. – Ты просто лентяйка, вот ты кто!
Чармейн и ухом не повела и метнулась дальше, к входной двери. За ней увязалась Потеряшка, умильно путаясь под ногами, но Чармейн так злилась на Питера, что на Потеряшку уже не хватило сил.
– Вечно придирается! – бурчала она. – Как только ступил на порог, так и начал и не может уняться! Как будто у самого нет недостатков! – И она распахнула входную дверь.
И ахнула. Кобольды даром времени не теряли. Ни секундочки. Да, кусты они не состригли, потому что она им запретила, зато срезали все до единого розовые цветы и почти все бордовые и белые. Дорожка была устлана розовыми и лиловыми зонтиками гортензий, и было видно, что среди кустов лежит еще больше цветов. Чармейн издала яростный вопль и бросилась их подбирать.
– Лентяйка, значит?! – бормотала она, собирая головки гортензий в подол. – Ой, бедный, бедный дедушка Вильям! Какой кошмар. Он ведь любит, чтобы гортензии были разноцветные! Ох, мелкие пакостники!
Чармейн пошла к столу под окном кабинета, чтобы выгрузить цветы на него, и обнаружила у стены корзину. Она прихватила ее с собой, чтобы собрать гортензии, лежавшие среди кустов. Потеряшка прыгала вокруг, принюхивалась и пофыркивала, а Чармейн собирала срезанные головки, пока не набрала целую корзину. И не без яда посмеялась, когда обнаружила, что кобольды не очень-то разобрались, что считать синим, а что нет. Они оставили большинство бирюзовых и зеленоватых соцветий и некоторые сиреневые, а с одним кустом им, наверное, пришлось совсем туго, потому что каждый цветок в каждом зонтике был розовый в серединке и голубой по краям. Судя по множеству крошечных следов вокруг этого куста, кобольды устроили из-за него
митинг. В итоге половину цветов они состригли, а вторую половину оставили.
– Видали? Не так-то это просто, – вслух сказала Чармейн на тот случай, если кобольды спрятались где-то здесь и слышат ее. – А на самом деле это вандализм, и я надеюсь, что вам стыдно.
Она оттащила к столу последнюю корзину, повторяя про себя: «Вандалы. Безобразники. Мелкие противные твари!» Она надеялась, что хотя бы Ролло ее слышит.
У некоторых, самых крупных, соцветий были довольно длинные стебли, и Чармейн собрала из них большой розовый, лиловый и зеленовато-белый букет, а остальные рассыпала ровным слоем по столу, чтобы высушить на солнце. Она где-то читала, что если гортензии высушить, они сохраняют цвет, поэтому из них получаются хорошие зимние букеты. Дедушке Вильяму понравится, думала она.
– Вот видите, сидеть и читать очень даже полезно! – объявила она, ни к кому не обращаясь. Однако к этому времени она уже поняла, что пытается самоутвердиться в глазах всего мира – если не Питера, – потому что крайне возгордилась, когда получила письмо от короля.
– Ладно, – вздохнула она. – Пошли, Потеряшка.
Потеряшка вошла в дом вместе с Чармейн, но на пороге кухни задрожала и попятилась. Чармейн поняла, в чем дело, когда вошла в кухню и Питер посмотрел на нее поверх клубов пара из кастрюли. Он раздобыл где-то передник и расставил посуду на полу аккуратными стопками. И воззрился на Чармейн с праведным гневом.
– Тоже мне, кисейная барышня, – процедил он. – Просишь ее помочь помыть посуду, а она цветочки собирает!
– На самом деле нет, – ответила Чармейн. – Эти мерзкие кобольды состригли все розовые цветы!
– Правда? – сказал Питер. – Безобразие! Твой дедушка, наверное, очень расстроится, когда вернется. Положи цветы вон на то блюдо с яйцами.
Чармейн посмотрела на блюдо для пирога с пирамидой яиц, стоявшее среди чайников рядом с большим мешком мыльной стружки.
– А яйца куда? Погоди минуту.
Она пошла в ванную и сгрузила гортензии в раковину. В ванной было не по-хорошему влажно и отовсюду капало, однако Чармейн предпочла об этом не думать.
Она вернулась в кухню и заявила:
– Подкормлю кусты заваркой из чайников.
– В добрый путь, – съязвил Питер. – У тебя уйдет на это несколько часов. Как ты думаешь, вода уже нагрелась?
– Только пар идет, – определила Чармейн. – А должно булькать. И вовсе не несколько часов. Гляди.
Она выбрала две кастрюли побольше и начала выливать и вытряхивать в них заварку из чайников. Она как раз говорила: «В том, чтобы быть лентяйкой, есть свои преимущества, знаешь ли», как вдруг поняла, что стоит ей вытряхнуть чайник и поставить его обратно на стол, как чайник исчезает.
– Оставь хотя бы один, – встревоженно попросил Питер. – Хочется попить горячего.
Чармейн обдумала его просьбу и осторожно поставила последний чайник на табуретку. Он тоже исчез.
– Ну вот, – огорчился Питер.
Поскольку было понятно, что он изо всех сил старается восстановить мир, Чармейн сказала:
– Когда я разберусь с заваркой, можно будет попросить чай в гостиной. Мама привезла еще мешок еды.
Питер заметно приободрился.
– Тогда давай поедим как следует, когда перемоем посуду, – предложил он. – Но сначала дела, что бы ты ни говорила.
И он заставил Чармейн делать дела, несмотря на отчаянное сопротивление. Когда она вернулась из сада, Питер подошел, отобрал у нее книгу и вручил взамен большое полотенце, чтобы повязать вместо передника. Потом он отвел ее в кухню, где началось загадочное и страшное действо. Питер сунул ей в руки второе полотенце.
– Я мою, ты вытираешь, – распорядился он, снял бурлящую кастрюлю с огня и вылил половину горячей воды на насыпанную в раковину мыльную стружку. Взял ведро с холодной водой из водокачки и вылил половину туда же.
– Зачем ты это делаешь? – спросила Чармейн.
– Чтобы не ошпариться, – отозвался Питер, положил в смесь вилки и ножи и поставил стопку тарелок. – Ты что, вообще ничего не знаешь?
– Нет, – фыркнула Чармейн.
Она раздраженно подумала, что ни в одной из множества книг, которые она прочитала, мытье посуды даже не упоминалось – тем более не объяснялось, как именно это делается. Она наблюдала, как Питер ловко стряхивает тряпкой старый-старый обед с узорчатой тарелки. Из пены тарелка вынырнула чистой и яркой. Теперь узор Чармейн понравился, и она даже подумала, что это, наверное, волшебство. Она смотрела, как Питер обмакнул тарелку в другое ведро, чтобы ополоснуть ее. Затем он вручил тарелку ей.
– Что мне с ней делать? – поинтересовалась Чармейн.
– Как – что? Вытри насухо, – сказал Питер. – Потом поставь на стол.
Чармейн попыталась так и поступить. На это кошмарное занятие у нее ушла уйма времени. Казалось, полотенце не желает впитывать воду, а тарелка так и норовила выскользнуть из рук. Чармейн вытирала так медленно, а Питер мыл так быстро, что довольно скоро нагромоздил возле раковины целую гору тарелок и начал терять терпение. Естественно, в этот самый миг тарелка с самым красивым узором вывернулась у Чармейн из рук и упала на пол. В отличие от странных чайников она разбилась.
– Ой… – сказала Чармейн, глядя на осколки. – Как ее теперь починить?
Питер закатил глаза к потолку.
– Никак, – ответил он. – Постарайся больше ничего не ронять. – Он собрал осколки и бросил их в третье ведро. – Теперь я буду вытирать. А ты попробуй помыть, вдруг получится, а не то мы весь день провозимся. – Он выпустил воду, ставшую мутной и бурой, из раковины, собрал ножи, ложки и вилки и ссыпал в полоскальное ведро. К изумлению Чармейн, все они были теперь чистые и блестящие.
Чармейн посмотрела, как Питер снова наполняет раковину горячей водой с мылом, и сочла – в запальчивости, но не без оснований, – что он выбрал себе самую легкую часть работы.
Вскоре она поняла, что ошиблась. Работа оказалась отнюдь не легкой. На каждую посудину у нее уходила мучительная вечность, к тому же спереди она вся вымокла. А Питер то и дело возвращал ей чашки и тарелки, кружки и блюдца и утверждал, будто они грязные. И не позволил ей перемыть сначала собачьи мисочки – ни одной! – пока не будет вымыта вся человеческая посуда. Чармейн решила, что с его стороны это просто подлость. Потеряшка вылизала все мисочки так чисто, что Чармейн догадывалась – мыть их будет гораздо легче, чем все остальное. В довершение всего она вынула руки из пены и с ужасом увидела, что они все красные и покрыты непонятными морщинками.
– Наверное, я заболела! – закричала она. – У меня какая-то ужасная кожная болезнь!
Как же ей стало обидно и досадно, когда Питер в ответ рассмеялся!
Однако в конце концов пытке пришел конец. Чармейн с мокрым передом и сморщенными руками обиженно направилась в гостиную почитать «Посох о двенадцати ветвях» в косых лучах послеполуденного солнца, предоставив Питеру носить чистую посуду в кладовку. Она уже чувствовала, что сойдет с ума, если ей не дадут спокойно посидеть и почитать. За целый день ни словечка не прочитала, думала она.