Питер помешал ей гораздо раньше, чем хотелось бы: он где-то раздобыл вазу, поставил в нее гортензии, притащил в гостиную и водрузил на стол прямо перед Чармейн.
– Где, говоришь, еда, которую привезла твоя мама? – спросил он.
– Что? – спросила Чармейн, глядя на него сквозь букет.
– Я сказал – еда, – повторил Питер. Потеряшка поддержала его – прижалась к ноге Чармейн и заурчала.
– А-а, – сказала Чармейн. – Угу. Еда. Получишь, если дашь слово, что ни единой тарелки не запачкаешь.
– Запросто, – ответил Питер. – Я такой голодный, что готов слизать все прямо с ковра.
Пришлось Чармейн оторваться от книги и вытащить мешок с пирогами из-за кресла, и они втроем съели огромное количество прекрасных пирогов и плюшек миссис Бейкер, а потом еще и попросили послеобеденный чай со столика на колесах (два раза). Во время этого пиршества Чармейн переставила вазу с гортензиями на столик на колесах, чтобы не мешала. Когда она посмотрела туда в следующий раз, вазы не было.
– Интересно, куда делись цветы, – сказал Питер.
– Сядь на столик – узнаешь, – предложила Чармейн.
Однако, к досаде Чармейн, Питер не был готов к таким жертвам во имя науки. За едой Чармейн ломала себе голову, как бы выставить Питера вон и отправить обратно в Монтальбино. Дело было даже не в том, что он ей отчаянно не нравился. Дело было в том, что ее раздражала необходимость делить с ним дом. И она заранее знала – Питер даже не успел ей ничего сказать, – что теперь он заставит ее вытряхнуть грязное белье из мешков и выстирать его. При мысли о том, что придется опять возиться с грязной горячей водой, Чармейн бросило в дрожь.
Хорошо хоть завтра меня здесь не будет, подумала она, и он не заставит меня стирать.
Внезапно она разнервничалась до ужаса. Она увидит короля. Писать ему было безумие, чистой воды помешательство, а теперь придется пойти в Королевскую резиденцию и увидеть его. Аппетит у нее пропал. Она подняла глаза от последнего сдобного коржика и обнаружила, что за окном уже темно. В доме загорелся волшебный свет, он наполнял комнату сиянием, похожим на сияние солнца, но окна были черные.
– Я иду спать, – объявила Чармейн. – У меня завтра тяжелый день.
– Если этот твой король хоть в чем-то смыслит, – отозвался Питер, – он вышвырнет тебя прочь, как только увидит. Тогда ты сможешь вернуться и выстирать белье.
Поскольку именно такого развития событий Чармейн боялась больше всего, она ничего не ответила. Молча подхватила «Мемуары экзорциста» – легкое чтение на ночь, – прошагала за дверь и повернула налево, в коридор со спальнями.
Глава седьмая, в которой в Королевскую резиденцию прибывает целая толпа
Спала Чармейн беспокойно. Отчасти дело было в «Мемуарах экзорциста», автор которых, очевидно, всю жизнь занимался всевозможными потусторонними явлениями и прочими странностями, о чем он и написал самым что ни на есть обыденным тоном, отчего у Чармейн сложилось твердое впечатление, что привидения, несомненно, существуют на самом деле и по большей части особы крайне неприятные. Полночи она дрожала от страха и жалела, что не знает, как включить волшебный свет.
Отчасти беспокойство было вызвано и Потеряшкой, которая решила, будто имеет полное право спать на подушке Чармейн. Но в основном беспокоили Чармейн именно нервы – она очень разволновалась, вот и все, – а еще то, что она совершенно не представляла себе, который час. Она постоянно просыпалась с мыслью: «Вдруг я проспала?!» Окончательно она проснулась в сером предрассветном сумраке, услышала, как где-то щебечут птички, и уже совсем было решила встать. Но все-таки умудрилась заснуть еще раз – и когда она проснулась, солнце стояло уже высоко.
– Помогите! – закричала Чармейн и сбросила одеяло, случайно скинув вместе с ним на пол и Потеряшку, и заскакала по комнате в поисках приличной одежды, которую специально достала и приготовила с вечера. Пока она натягивала парадную зеленую юбку, ей в голову наконец-то пришла разумная мысль.
– Дедушка Вильям! – заверещала она. – Как узнать, который час?
– Постучите по левому запястью, душенька, – ответил ласковый голос, – и скажите: «Который час?»
Чармейн вдруг поняла, что голос звучит слабее и тише, чем раньше. Оставалось надеяться, что это ослабели чары, а не сам дедушка Вильям, где бы он сейчас ни был.
– Который час?
Она думала, что услышит голос, а скорее всего, появятся часы. Жители Верхней Норландии обожали часы. У самой Чармейн дома их было семнадцать, в том числе в ванной. Она мимоходом удивлялась, что у дедушки Вильяма нигде нет даже ходиков с кукушкой, но теперь поняла почему: когда она задала вопрос, оказалось, что она попросту знает, который час. Восемь утра. «Мне же надо не меньше часа на дорогу!» – ахнула Чармейн и кинулась в ванную, на ходу засовывая руки в рукава парадной шелковой блузки.
Там, причесываясь перед зеркалом, она разнервничалась еще больше. Ее отражение, по которому отчего-то ползли капельки воды, из-за рыжей косы на плече выглядело недопустимо юным. Король сразу поймет, что я еще школьница, думала Чармейн. Но размышлять об этом было некогда. Чармейн метнулась из ванной налево через ту же самую дверь и ворвалась в теплую прибранную кухню.
У раковины теперь громоздилось целых пять мешков белья, но Чармейн было некогда об этом тревожиться. К ней, жалобно скуля, подбежала Потеряшка, а потом просеменила обратно к очагу, где по-прежнему полыхал веселый огонь. Чармейн уже собиралась постучать по стене рядом с очагом и попросить завтрак, но тут сообразила, почему Потеряшка скулит. Потеряшка стала такая маленькая, что не могла дотянуться хвостом до очага. Поэтому Чармейн постучала и сказала: «Собачий корм, пожалуйста», а уже потом попросила завтрак себе.
Сидя за чистым столом и глядя, как Потеряшка у ее ног деловито вылизывает мисочку, Чармейн торопливо уничтожала завтрак, не в силах удержаться от мысли, что все-таки гораздо приятнее, когда в кухне чисто и убрано. И от Питера есть польза, думала она, наливая себе последнюю чашечку кофе. Тут она подумала, что надо постучать по запястью еще раз. Узнав, что уже без шести минут девять, Чармейн в панике вскочила.
– Это же надо – столько копаться! – громко воскликнула она и помчалась обратно в спальню за элегантным жакетом.
Возможно, именно потому, что ей пришлось надевать жакет на бегу, она умудрилась свернуть за дверью не в ту сторону и оказалась в очень странном месте. Это была длинная узкая комната с протянутыми повсюду трубами, а посередине стоял большой котел, покрытый загадочным синим мехом, и из него подтекала вода.
– Только этого не хватало! – сказала Чармейн и попятилась обратно в дверь.
Она снова оказалась в кухне.
– Хорошо, что я знаю дорогу отсюда, – сказала она, промчалась через гостиную и побежала к входной двери. На крыльце она едва не опрокинула крынку молока, оставленную, видимо, для Ролло.
– Он ее не заслужил! – фыркнула она и хлопнула дверью.
И помчалась по дорожке между обезглавленных гортензий к калитке, которая с лязгом затворилась за ней. Тут Чармейн несколько замедлила шаг, потому что пытаться пробежать несколько миль, отделявших ее от Королевской резиденции, было бы глупо, но шла она все равно стремительно и была уже у первого поворота, когда позади снова раздался лязг калитки. Чармейн повернулась. За ней во всю мочь своих коротеньких ножек бежала Потеряшка. Чармейн вздохнула и двинулась обратно, ей навстречу. Увидев, что она приближается, Потеряшка радостно запрыгала и затявкала от удовольствия.
– Нет, Потеряшка, – строго сказала Чармейн. – Ты со мной не идешь. Домой! – Она сурово показала в сторону домика дедушки Вильяма. – Домой, кому говорят!
Потеряшка повесила ушки, села и просительно поджала передние лапки.
– Нет! – скомандовала Чармейн и снова показала на домик. – Домой!
Потеряшка повалилась на землю обиженным белым комочком, виляя кончиком хвоста.
– Ну в самом деле! – сказала Чармейн. А поскольку Потеряшка, как видно, твердо решила так и остаться посреди дороги, Чармейн пришлось взять ее на руки и побежать с ней обратно к домику дедушки Вильяма.
– Я не могу взять тебя с собой, – объясняла она, запыхавшись от быстрого бега. – Я должна встретиться с королем, а на встречу с королями собак не берут. – Она распахнула калитку дедушки Вильяма и сгрузила Потеряшку на дорожку. – Вот. Сидеть!
Она захлопнула калитку прямо перед укоризненной мордочкой Потеряшки и снова зашагала по дороге. На ходу она встревоженно постучала по запястью и спросила: «Который час?» Но теперь, когда она оказалась за границами владений дедушки Вильяма, чары не действовали. Чармейн знала только одно: время идет. Она перешла на рысь.
Калитка за ее спиной лязгнула опять. Чармейн обернулась и увидела, что за ней снова семенит Потеряшка. Чармейн застонала, развернулась, побежала навстречу Потеряшке, сгребла ее и снова плюхнула на дорожку за калиткой.
Калитка за ее спиной лязгнула опять. Чармейн обернулась и увидела, что за ней снова семенит Потеряшка. Чармейн застонала, развернулась, побежала навстречу Потеряшке, сгребла ее и снова плюхнула на дорожку за калиткой.
– Будь хорошей собачкой, сиди тут! – выдохнула она и побежала прочь.
Калитка за спиной лязгнула, Потеряшка снова засеменила следом.
– Я завизжу! – проговорила Чармейн. Она вернулась и плюхнула Потеряшку за калитку в третий раз. – Сиди тут, глупая ты собачонка! – И она бросилась бежать в сторону города.
Однако лязг за спиной раздался и на этот раз. По дороге застучали крошечные лапки.
Чармейн повернулась и помчалась навстречу Потеряшке с воплем:
– Потеряшка, да просто зла не хватает! Я же опоздаю! – Тут уж она подхватила Потеряшку на руки и потащила в город, пыхтя: – Ладно. Ты победила. Мне пришлось взять тебя, потому что иначе я опоздаю, но я этого не хотела, Потеряшка! Ясно тебе? – Потеряшка была в восторге. Она вывернула шею и лизнула Чармейн в подбородок. – Нет уж, перестань! – сказала Чармейн. – Мне это неприятно. Я рассердилась. Горе мое луковое, вот ты кто. Сиди смирно, а то уроню.
Потеряшка устроилась у нее на руках и удовлетворенно вздохнула.
– Гр-р-р! – сказала Чармейн и поспешила дальше.
Чармейн решила, что, когда она будет огибать отвесный утес, надо обязательно посмотреть наверх, чтобы проверить, не прыгнет ли на нее с лужайки наверху лаббок, но к этому времени она уже так спешила, что начисто забыла о лаббоке и попросту рысила вперед. К ее величайшему удивлению, стоило ей завернуть за утес, как город оказался чуть ли не у нее перед носом. Чармейн не помнила, чтобы он был так близко. Вот они, и особняки, и башни, розовые, сверкающие в утреннем свете, – совсем недалеко, рукой подать. Видимо, пони тетушки Семпронии старался по пути сюда показать, как он перетрудился, решила Чармейн, шагая по дороге между первыми домами.
Дорога спустилась к мосту и превратилась в грязную улицу. Чармейн припомнила, что эта окраина города показалась ей нищей и неприятной, и испуганно ускорила шаг. Но хотя большинство прохожих выглядели бедно, никто из них, похоже, не обращал на Чармейн особого внимания, – а если и обращали, то замечали только Потеряшку, которая бодро выглядывала из объятий Чармейн.
– Симпатичная собачка, – заметила женщина, тащившая на рынок гирлянды луковиц, когда Чармейн проходила мимо.
– Симпатичное чудовище, – буркнула Чармейн. Женщина очень удивилась. Потеряшка протестующе заерзала. – Да-да, ты такая и есть, – прошипела ей Чармейн, когда они дошли до кварталов, где и улицы были пошире, и дома покрасивее. – Ты хулиганка и шантажистка, а если я из-за тебя опоздаю, то никогда тебя не прощу.
Когда они добрались до Рыночной площади, большие часы на здании городского совета пробили десять. И тут Чармейн нежданно-негаданно пришлось думать уже не о том, как успеть к назначенному времени, а о том, как растянуть десятиминутный путь на полчаса. Королевская резиденция была, можно сказать, за углом. По крайней мере можно было никуда не бежать и остыть. Солнце уже разогнало туман, спустившийся с гор, и от его жарких лучей и тепла от тельца Потеряшки Чармейн всерьез запарилась. Она направилась в обход по набережной, устроенной высоко над рекой, – бурная, коричневая, она несла свои воды к огромной долине за городом, – и перешла на прогулочный шаг. На набережной было три ее любимых книжных магазина. Чармейн пробралась между другими прогуливающимися и заглянула в витрины.
– Славная собачка, – сказали ей по пути несколько человек.
– Ха! – сказала Чармейн Потеряшке. – Много они знают!
Она оказалась на Королевской площади, как раз когда большие часы загудели, собравшись отбивать полчаса. Чармейн стало приятно. Но когда она стала под бой часов переходить площадь, ей уже было не так приятно – и, кстати, уже далеко не жарко. Она замерзла и чувствовала себя маленькой и никчемной. Ей пришло в голову, что приходить сюда было глупо. Она повела себя как дурочка. Здесь на нее только посмотрят – и отправят обратно. Особенно ее подкосило сверкание золотой кровли. Чармейн даже обрадовалась, когда язычок Потеряшки опять лизнул ее в подбородок. Ступив на крыльцо у парадной двери Королевской резиденции, она так распереживалась, что едва не повернулась и не убежала прочь.
Но Чармейн твердо сказала себе, что именно этого и хотела. Хотя сейчас я и не уверена, что так уж этого хочу, подумала она. К тому же всем известно, да-да, что эта кровля – всего-навсего жесть, которую заколдовали, чтобы она выглядела как золото, – добавила она про себя, после чего взялась за огромный позолоченный дверной молоток и отважно постучала им по двери. Тут колени пригрозили, что сейчас подогнутся, и Чармейн подумала, не стоит ли и в самом деле убежать. Она стояла, вся дрожа и изо всех сил прижав к себе Потеряшку.
Дверь открыл старенький-старенький слуга. Дворецкий, наверное, подумала Чармейн, пытаясь вспомнить, где она его уже видела. Наверное, встречала на улице по пути в школу, решила она.
– Э-э-м-м… – сказала она. – Меня зовут Чармейн Бейкер. Король написал мне письмо… – Она перехватила Потеряшку одной рукой, чтобы второй достать письмо из кармана, но не успела его вытащить, как старенький дворецкий распахнул дверь и отступил в сторону.
– Прошу вас, входите, мисс Шарман, – произнес он дребезжащим старческим голоском. – Его величество ждет вас.
И вот Чармейн словно бы со стороны наблюдала, как входит в Королевскую резиденцию, пошатываясь не меньше старенького дворецкого. Дворецкий так согнулся под бременем лет, что, когда Чармейн пошатываясь шагнула за порог, его лицо оказалось вровень с мордочкой Потеряшки.
Он остановил Чармейн дрожащей старческой рукой:
– Прошу вас, мисс, держите собачку покрепче. Нехорошо, если она убежит и потеряется.
Чармейн услышала собственную скороговорку:
– Ах, я так рассчитывала, что ее можно будет принести, я уверена, что она ни на шаг от меня не отойдет, понимаете, она ни за что не хотела остаться, вот мне и пришлось ее взять и нести всю дорогу, иначе я бы…
– Очень хорошо, мисс, – сказал дворецкий, с усилием закрывая тяжелую дверь. – Его величество – большой любитель собак. Более того, его несколько раз кусали, когда он пытался подружиться с… по правде говоря, мисс, у нашего повара из Раджпухта есть пес, которого никак нельзя назвать миролюбивым созданием. Известно, что он убивает других собак, если им случается нарушить границы его территории.
– Какой ужас, – слабым голосом произнесла Чармейн.
– Вот именно, – сказал старенький дворецкий. – Прошу вас, мисс, идите, пожалуйста, за мной.
Следуя за дворецким по широкому каменному коридору, Чармейн так крепко прижала Потеряшку к себе, что та заерзала. В резиденции было холодно и довольно темно. Чармейн даже удивилась: здесь не было никаких украшений и почти никаких следов царственной роскоши, если не считать двух-трех больших коричневых картин в потускневших золоченых рамах. На стенах то и дело попадались бледные прямоугольники – там, где раньше висели картины, – но Чармейн страшно разволновалась и поэтому не стала думать о том, куда они подевались. С каждым шагом она все больше зябла и становилась все тоньше и ничтожнее, пока не почувствовала, что стала малюсенькая, как Потеряшка.
Дворецкий остановился и со скрипом отворил массивную квадратную дубовую дверь.
– Ваше величество, мисс Шарман Бейкер, – объявил он. – И собака.
После чего уковылял прочь.
Чармейн взяла себя в руки и проковыляла в комнату. Кажется, трясучка у дворецкого заразная, подумала она и даже не отважилась на реверанс, испугавшись, что ноги у нее подкосятся.
Комната оказалась огромной библиотекой. В обе стороны тянулись мрачные коричневые стеллажи. Запах старых книг, который Чармейн вообще-то любила, валил с ног. Прямо перед ней стоял огромный дубовый стол, загроможденный стопками книг и кипами пожелтелых от времени бумаг; на ближнем краю бумаги были поновее и побелее. По эту сторону стола стояло три больших резных кресла вокруг переносной угольной жаровни в виде крошечной железной корзинки. Корзинка стояла на чем-то вроде железного столика, а столик – на истертом чуть ли не до дыр ковре. В двух из трех кресел сидела пожилая пара. Старик был крупный, с ухоженной седой бородой и (это выяснилось, когда Чармейн отважилась взглянуть ему в лицо) добрыми выцветшими голубыми глазами, окруженными сетью морщинок. Чармейн сразу поняла, что это, наверное, и есть король.
– Подойдите, милочка, – пригласил он, – и садитесь. Посадите собачку поближе к огню.
Чармейн снова взяла себя в руки и сделала так, как велел король. К ее облегчению, Потеряшка, судя по всему, сообразила, что здесь надо вести себя примерно. Она солидно уселась на ковер и вежливо помахала хвостиком. Чармейн пристроилась на краешке резного кресла и дрожала с ног до головы.