— А Крякин видел вас?
— Крякин видел машину, которую обычно мне давал Сергей, этого было достаточно. И когда я приехала к нему в деревню, он мне так прямо и сказал, что молчать не станет. Ему, мол, еще тогда эта залитая бетоном яма не понравилась. Смолчал только потому, что это его халатность вроде бы. Пришлось приложить дедушку… А потом чашки помыть в доме, чтобы этой дуре Полинке не поверили. Я же люблю всех путать… А Прохоров, стало быть, увернулся. Живучий гад! А, да черт с ним! Все одно теперь… Все пропало!..
Глава 24
Все пропало!..
Черт побери, все пропало в его жизни! Он ничего не сумел, ничего не добился, никого не сберег! Это надо было быть таким идиотом, чтобы вместо Ивана Сергеевича впустить в свой дом эту страшную бабищу — Таю Хаустову, которая крошила всех направо и налево, что тот палач.
А все из-за чего так получилось? Все из-за того, что мозги от алкоголя плыли который день. И глаза ни черта не видели. Он хоть бы и глянул в глазок в тот день, все равно ничего не рассмотрел бы там. Пьян был потому что. Он ведь после звонка тестю еще добавил. Еще пару рюмок коньяка выпил без закуски, лишь занюхав засохшей долькой лимона.
Вот и обложался. Пополнил ряды проигравших неудачников.
И Веру не уберег по той же самой причине, метался по больничной кровати от тоски Прохоров. Кабы числился он у нее в сильных и могущественных, стала бы она разве в одиночку такие дела вершить? Нет, конечно. Хоть и благодарность ему в своем письме посмертную за терпение объявляла, но все равно не доверяла ему. Потому что неудачник…
— Доброе утро. Как вы, господин Прохоров?
Молоденькая медицинская сестричка, ну до того хорошенькая, до того миленькая и чистенькая, что казалась ему только что выбравшейся из стерильной упаковки ватно-марлевой, положила нежную ручку ему на лоб. Тут же озадаченно нахмурила безупречный лобик.
— Ой, Виталий, опять у вас жар. Так же нельзя. Вам спать нужно много.
— Зачем? — просипел Прохоров с тем трагизмом, который пускал в ход в общении с нею.
Он должен был хотя бы на нее произвести впечатление немного разочаровавшегося в жизни и людях героя. Пускай хоть для нее — этой миленькой куколки — он будет сильным, мужественным, способным на все ради торжества справедливости.
— Ваши родственники звонили снова, — пропищала куколка, громыхая мензурками и доставая шприцы. — Я сказала, что вы спите и что у вас все в порядке.
— Умница, — похвалил Прохоров, со страхом поглядывая на шприц в ее руках. — А без этого никак нельзя?
— Нет, Виталий. Поворачивайтесь…
Он послушно лег на живот. Позволил ее нежным рукам спустить с себя штаны. Зажмурился, сделал над собой усилие, чтобы не застонать от болезненного укола. Потом дождался, пока девочка снова наденет на него штаны, и немного пофантазировал.
Ну… Как будто она не успела еще надеть их на него, а он уже повернулся. И схватил ее за руки, потащил на себя и…
Это могли быть пока всего лишь фантазии. Позволить себе такую вольность в больничной палате Виталий не мог. Посетители шли за посетителями, завалив его палату цветами, будто надгробье национального героя.
Тесть бывший вдруг взялся рьяно оберегать его покой и здоровье. Откуда взялась такая благосклонность, Виталий понял только вчера вечером. Когда Иван Сергеевич безо всяких долгих заходов сказал ему, что имеет на него виды, как на возможного своего будущего родственника.
— То есть? — не понял Прохоров, завозившись на кровати.
Тут же в голове мелькнуло, а не чудит ли старый? Потом одернул себя, тот никогда не был склонен к чудачествам. Может, он его усыновить пожелал, оставшись один и…
— У меня есть племянница, — прервал метания его шальных фантазий Терехов скучным, сухим голосом. — Хорошая девочка. Не скажу что красавица. Далеко не красавица. До Верочки ей, конечно, далеко… Но очень домовитая, порядочная девушка. У ее отца есть бизнес и…
Вот оно в чем дело, оказывается! Им слияние требовалось! Слияние двух корпораций, которые следовало забетонировать их браком. Зачем Прохоров понадобился? Так он теперь получил в наследство часть акций того самого банка, в коем у этих двух бизнесменов имелась заинтересованность.
Ах, сучьи дети! — рвалось и металось в тот момент из груди Виталика. Ах вы, деловитое отродье! Ничего святого в вас нет! Решили свою дочку-уродину ему подсунуть, чтобы вроде и он не в накладе, и они ничего не утратили после смерти Веры.
Терехов молодец! То сновал туда-сюда, заломив от горя руки. Пел, что ничего ему не жаль, никаких денег, что Виталик унаследовал, что ему теперь вообще ничего не нужно. А тут вдруг новую паутину плетет в своем бизнесе, без которого жить не может, как ребенок без соски.
Только Прохоров в паутине этой барахтаться не станет снова! Он теперь себе жену найдет по любви. Чтобы и она его любила, и чтобы он ее любил. Никакого расчета, никаких полезных деловых кругов. Ничего ему этого не надо! Да и Верка советовала выбрать вторую половину по душе, а не по карману.
Так он и сделает.
— Господин Прохоров. — Медицинская сестра присела вдруг к нему на край кровати, наклонилась так, чтобы ему виден стал верх ее белоснежного кружевного лифчика. — Я хотела вам сказать, что…
— Что? — просипел он, а в голове зашумело тут же, застучало: то ли от травмы, то ли от вида женской груди, находившейся так близко.
— Меня Светлана зовут, — шепнула она ему на ухо, обдав таким чистым горячим дыханием, что он, конечно же, не сдержался.
Вонзил пальцы в ее ноги под халатом и потащил ее коленки в разные стороны.
— Не надо, Виталик, не надо, — нежно увещевала его Светлана, послушно устраиваясь сверху и расстегивая халатик. — Не надо так спешить, вам вредно!
— Сюда могут войти? — поинтересовался он деловито, когда на Светлане ничего уже не оставалось, кроме накрахмаленной шапочки.
— Нет. Я заперла дверь, — хихикнула предусмотрительная сестричка.
— Умница… — застонал Прохоров, расслабляясь..
А почему не Светлана, думал он минут через сорок, подремывая под монотонное потрескивание холодильника в углу. Почему не она? Она очень симпатичная, милая девушка, двигается опять же хорошо, именно так, как ему нравится. Почему он непременно должен рассматривать партию с какой-то племянницей Терехова? Он только что овдовел. На него теперь столько желающих будет, что он еще и покопается. А возьмет и назло всем Светланку осчастливит. А что? Девчонка станет пятки ему всю оставшуюся жизнь лизать за то, что он ее из самых низов выдернет. Она ведь чистая, наивная, неискушенная, совершенно не испорченная огромными деньгами. Почему не она?
— Не спеши, Витальча…
Он даже вздрогнул, просыпаясь. С такой отчетливостью услыхал вдруг голос своей покойной жены, что потом покрылся. Поморгал, подозрительно осматривая палату. Может, тесть шалит, может, он что подстроил? С чего это вдруг ему Веркин голос так громко и так явственно порекомендовал не спешить?
Но нет. Нигде никаких подвохов не видно. Наверное, приснилось. А может…
Может, Верка и впрямь его теперь направлять по жизни станет? Будет сидеть на облачке с крохотным нимбом над головой и будет грозить ему оттуда пальчиком, чтобы он не оступался больше.
И хотя Прохоров никогда ни в какую мистическую дребедень не верил, тут прошептал с суеверным уважением, прежде чем в сон провалиться:
— Не буду спешить, Верочка. Ни за что не буду…
А если бы он в тот момент услышать мог телефонный разговор Светланы со своей мамой, то и вовсе причислил бы свою покойную жену к лику святых.
— Он у меня в кармане, мамуль! — с воодушевлением докладывала Светлана. — Все тип-топ!
— А ты уверена, что это подходящая кандидатура, дочка? — шептала мама в ответ.
— Конечно! Еще какая кандидатура! У него денег, что грязи! Вокруг него все ужом крутятся. Даже такие, как Терехов! Слыхала о таком?
— Терехов?! — ахнула мать с благоговейным трепетом. — Ну, давай, с богом!
— С богом или нет, — хохотнула Светлана развязно, — но уже даю! И ему, кажется, очень нравится! Так что он теперь никуда от меня не денется…
Глава 25
Огромное блюдо жареного мяса стояло в центре стола, источая такой аромат, что она без конца отщипывала и отщипывала от самого крохотного кусочка, что примостился с краю. Салат уже несколько раз пришлось по новой заправлять и перемешивать.
А Антона все не было и не было.
Не нужно было слушаться его — настырного. Нужно было приехать к воротам городской тюрьмы и ждать там его.
Не позволил.
— Не хочу, — сказал, — чтобы ты видела меня такого страшного, заросшего, грязного. Сиди дома и жди меня. Я вернусь к тебе непременно…
Полина снова вышла на лоджию. Который раз за последние два часа, интересно? Свесилась через перила, просмотрела всю улицу до самого поворота. Нет, не видно нигде ее упрямого мужа, запретившего встретить его у ворот тюрьмы.
— С богом или нет, — хохотнула Светлана развязно, — но уже даю! И ему, кажется, очень нравится! Так что он теперь никуда от меня не денется…
Глава 25
Огромное блюдо жареного мяса стояло в центре стола, источая такой аромат, что она без конца отщипывала и отщипывала от самого крохотного кусочка, что примостился с краю. Салат уже несколько раз пришлось по новой заправлять и перемешивать.
А Антона все не было и не было.
Не нужно было слушаться его — настырного. Нужно было приехать к воротам городской тюрьмы и ждать там его.
Не позволил.
— Не хочу, — сказал, — чтобы ты видела меня такого страшного, заросшего, грязного. Сиди дома и жди меня. Я вернусь к тебе непременно…
Полина снова вышла на лоджию. Который раз за последние два часа, интересно? Свесилась через перила, просмотрела всю улицу до самого поворота. Нет, не видно нигде ее упрямого мужа, запретившего встретить его у ворот тюрьмы.
Дорожные рабочие в самый разгар рабочего дня выбрались на проезжую часть с несвоевременным очередным ремонтом. Автобусы, троллейбусы, машины злобно сигналили дорожникам. Народ, народ, всюду толпы народа.
Куда все спешат?
Нетерпеливо нависают ботинками над тротуарными бровками, норовя первыми выскочить на пешеходную «зебру». Стремительно газуют на машинах со стоянок, того и гляди зашибут кого-нибудь, или собаку бродячую собьют. Летят в магазины, тесня молодыми и рьяными локтями неторопливых пенсионеров. Из магазина так же летят, выстреливая лопастями дверей.
Куда все спешат?
Нельзя так, поняла недавно Полина Панова, слушая на лоджии ночную одинокую тишину. Нельзя так торопливо жить, на бегу. Нельзя так необдуманно пропускать сквозь себя хорошее время, оно и без того быстротечно. Нужно пытаться останавливаться, нужно пытаться ловить, держать, хранить в себе те драгоценные мгновения, которым не суждено больше никогда повториться.
Остановись, мгновение!
Да, кто-то когда-то воскликнул так с печалью и восторгом, понимая, что это невозможно.
Она так сделает! Она поняла это, когда ждала Антона.
Ожидание казалось ей бесконечным, оно всегда и всем кажется таким. Почему? Потому что оно повторяется изо дня в день, поняла Полина, из часа в час, из минуты в минуту. Оно одинаковое всегда — длинное, томительное, безнадежное, бесконечное.
Кто же мешает затянуть так счастье?! Кто мешает помножить счастливые мгновения на часы, дни и годы? От него ведь не устанешь никогда, как от ожидания. Им просто научишься дорожить, научишься копить его, хранить у самого сердца…
Она именно так станет делать, когда вернется Антон. Ее никогда больше не будут глодать сомнения: а так ли уж правильно, что они вместе. А если и закрадется такая мысль когда-нибудь в ее голову, значит, она где-то отступила, где-то не сберегла, где-то проиграла в схватке с безжалостным противником — временем. И только она одна окажется в этом виновата, потому что сама вызвалась надзирать за своим эфемерным богатством под названием семейное счастье, ее никто не принуждал.
— Полинка, милая, милая, не надо так спешить, — умолял ее Антон, а сам спешил. — Господи, как же я виноват перед тобой… Какой я был дурак! Прости меня! Прости, пожалуйста!
— За что? За что простить тебя?..
Она все время держала его за руку. Даже когда дремала, не выпускала его руки, все боялась, что он снова исчезнет — ее настырный муж, не захотевший, чтобы она его встретила у ворот тюрьмы. И из-за этого его упрямства ей пришлось прождать мужа до вечера, потому что он бесконечно долго брился на квартире у Сергея Хаустова. Переодевался потом в каком-то магазине. Затем облазил со своим другом весь город, пытаясь найти самый необыкновенный, самый достойный ее букет. В результате попали в пробку, проторчали в ней полтора часа, и оставшуюся часть пути до дома Антон шел пешком.
Пришел пыльный, уставший, с поблекшими цветами и виноватой улыбкой на обветренных губах. Она, правда, заподозрила, что губы потрескались от чьих-то кулаков. И приставала потом долго, когда со слезами замазывала мазью трещины.
Антон не признался.
— Разве меня можно бить, малыш? Я же хороший!
— Ты самый лучший, — недоуменно моргала она в ответ, не понимая, почему он иронизирует. — Ты лучше всех!..
Она пыталась накормить его, а он ничего не ел. Смотрел на нее влюбленными — прежними влюбленными и чуть шальными глазами, слушал, как она говорит, и все время старался поймать за подол платья.
А она вовсе и не стремилась вырваться, нет! Такого, как раньше, уже не будет никогда. И даже просила его быть чуточку посмелее, а то он уж совсем…
— Я боюсь снова обидеть тебя. Я был такой грубой скотиной, как вспомню.
— А может быть… — сдавленно вздыхала Полина в темноте, уже начав собирать по крупинке в копилку собственное счастье. — Может быть, это я чрезвычайно манерничала, Антон? Манерная фарфоровая кукла! Тетя не раз говорила, а я все не понимала… Как ты меня терпел!
Приходилось. Отвечал он мысленно и улыбался агрессивному оранжевому свету, уже слепившему из всех углов их дома.
Слава богу! Слава богу, все вернулось! Он уже думал, сидя на сером матрасе в темной затхлой камере, что никогда больше не увидит того желто-оранжевого свечения, о котором так много и пространно насочинял в далеком детстве.
Но все вернулось. Сохранить бы теперь еще…
Глава 26
— Сереженька, милый, приветик…
Маруськин томный голос вполз в сознание ядовитой коварной змеей и тут же свернулся клубочком, облюбовав себе самое милое, самое уютное местечко, заставив Хаустова разволноваться.
— Что-то не звонишь мне совсем! — продолжала ворковать соседка. — Видеть не хочешь?
— Почему не хочу… — сонно пробормотал Хаустов, откидывая одеяло и подходя к окну.
— Тогда давай встретимся, мой на охоту подался.
Хаустов дернул штору, приплющив нос к оконному стеклу.
За стеклом бесновалась непогода, загнав всех воробьев под стрехи домов, наглухо спрятав солнце и расквасив цветочные клумбы. Куда вот и зачем нужно было пускаться в такую слякоть? Сейчас в самую пору растопить камин, взять охапку журналов, развалиться на диване и ждать кофе с ватрушками, которые вот-вот подоспеют. И чтобы мальчишки орали на втором этаже в своей комнате. Чтобы спорили из-за своей дурацкой «стрелялки», которую он им два дня назад установил в компьютере. Телевизор пускай без звука подсвечивает камину. А Алина в это время…
Кстати, а какую роль он, прячась в своем домашнем уюте от непогоды, отводит ей? Роль гувернантки, прачки, кухарки, подносчицы свежих ароматных ватрушек?
Ему такая ее роль не нравилась. Нет, пускай и это все будет, привык к удобству, спору нет. Но чтобы ко всем прочим благам она чуть добрее была к нему, чуть снисходительнее. А то, как Тайку арестовали, так вовсе отвернулась от него. Попытался как-то перехватить ее на лестнице, когда она мальчишек уложила, а он только собрался укладываться, обнял. Поцеловать попытался.
Так она что сделала? Она врезала ему, да так, что зубы свело.
— Я вам не Маруська, Сергей! — просвистела строго. — Еще раз такое повторится, я уйду от вас!
— Как уйдешь? — не понял.
Она не могла уйти, не имела права, считал он! Она вырастила его мальчишек, став им почти родной. Она о нем знает все, кроме разве что интимных подробностей. Но какое белье он предпочитает, знает точно. И носки с галстуками подбирает каждый день. И сорочки гладит именно так, как он любит — без стрелок на рукавах.
Она не могла уйти, не имела права!
— Да что вы? — Ее брови, очень красивые, между прочим, красоту которых он никогда прежде не замечал, насмешливо выгнулись. — И что же мне помешает?
— Ответственность! — брякнул он напыщенно первое, что пришло ему в голову. — Вы несете ответственность…
— А вы? — вдруг перебила его Алина, впервые за многие годы, проведенные в его доме, перебила. — Вы за что, за кого несете ответственность?
— За всех! — снова поперла из него высокопарность.
— А за себя, Сергей? За себя когда станете отвечать? Все-то вы при няньках…
Разговор был неделю назад, а покоя не давал до сих пор.
Кого она в няньки ему зачислила? Себя? Вряд ли. На Тайку намекала, которая вдруг вздумала ему дорогу мостить трупами, все о его деловом престиже, дура, пеклась. Все думала, что он не достигнет чего-то в этой жизни. Хотя, врала она все. Алчность ею двигала, и ничего больше. А он как-то это все просмотрел за суетой ежедневной, за…
— Сережа, чего молчишь? — Маруська и не думала отключаться, терпеливо дожидаясь его решения. — Увидимся сегодня?
— Нет, — вдруг созрел он для отказа, который давно вынашивал, да все оставлял на потом, держа эту девчонку в резерве. — Не увидимся, Маруська.
— А когда?