Давид только что вернулся домой из школы. Вспоминаю выражение его глаз, устремленных на машину, припаркованную у края тротуара. Он даже не дал себе труда подойти поближе и стоял у нашей двери, держа руки в карманах.
— «Опель», — сказал он.
Голос звучал скорее покорно, чем насмешливо, но было что-то в его тоне, из-за чего название марки вдруг резануло мне по сердцу.
— А что не так с «опелем»? — спросил я.
И сразу пожалел об этом: черт побери, я хорошо знал, что не так с «опелем». Защищая «опель», я еще больше отдалялся от своего сына.
— «Опель» есть у господина Вервурда, — сказал Давид.
Я поднял брови — будто задумался о том, кто такой господин Вервурд. Между тем я просто пытался выиграть время. Господин Вервурд был учителем географии, преподававшим в классе Давида. Он надевал черные носки с коричневыми сандалиями, а книги и бумаги носил в матерчатой сумке с выцветшей надписью, которая напоминала о давней демонстрации в защиту мира. Вместо того чтобы заниматься своим делом и вещать о том, столицей какой страны является Улан-Батор и что за растения разводят в бассейне Миссисипи, он прожужжал им все уши историями о несправедливом отношении к третьему миру и значении ветроэнергетики.
— У Гитлера тоже был «опель», — сказал я, входя позади сына в коридор.
Но это было просто сотрясением воздуха — я видел в кинохронике, как фюрер принимает парад в черном «фольксвагене»-«жуке» с открытой крышей. К тому же мне казалось, что ему больше подошел бы «мерседес».
Давид обернулся. Вид у него все еще было грустным.
— Точно, — сказал он. — И Гитлер здорово оплошал с войной. Во всяком случае, так нас учат в школе.
И теперь, на парковке у Северного пирса Вейк-ан-Зее, я проклял «опель» еще раз, громко, не жалея крепких слов.
Я поднял голову от руля и откинулся назад. В зеркале заднего вида показалось отражение серебристого «мерседеса» с открытой крышей. Почти одновременно я услышал голос Макса.
— Так ты едешь или нет? — крикнул он. — Или предпочитаешь бегать?
По пути в Амстердам я сделал несколько нерешительных попыток воскресить общее прошлое, но Макс нечленораздельным ворчанием дал понять: хотя он может вспомнить названные мной имена одноклассников и учителей, сами они его нисколько не интересуют. Места для пассажиров на заднем сиденье «мерседеса» было в обрез. Я посмотрел на мелькающие мимо дюны, потом на лицо Ришарда Х. в зеркале заднего вида. Ришард Х. явно получал удовольствие от своей спортивной манеры вождения. Прежде чем сделать поворот направо, он полностью уводил машину на левую половину дороги; щебенка так и разлеталась из-под задних колес, когда он при выходе из виража еще сильнее давил на газ.
Сначала я пытался сохранять равновесие на заднем сиденье, упершись одной рукой в боковую стенку, но у «мерседеса» не было задних дверей, а значит, и подлокотников или других выступов, которые могли бы служить опорой. Похоже, машина не была предназначена для перевозки пассажиров сзади, и при очередном повороте я изо всех сил старался сделать так, чтобы меня не швыряло из стороны в сторону.
В жилой зоне Вейк-ан-Зее Ришард Х. сбавил скорость, и я хотел было наклониться вперед, чтобы спросить Макса, как поживает Сильвия, но тут он нажал кнопку на щитке. Из динамиков в дверцах и более мощных колонок в задней полке раздался треск. Мелодия показалась мне смутно знакомой, но я узнал ее только по припеву. «Clowns to the left of me / Jokers to the right / Here I am / Stuck in the middle with you»,[18] — пел голос, который я пока еще не связывал ни с именем певца, ни с названием группы — лишь с пресловутой сценой из «Бешеных псов», в которой Майкл Мэдсен (Мистер Блондин) включает радио, чтобы под эту песню отрезать ухо у привязанного к стулу полицейского.
— «Воровское колесо»,[19] — ответил Макс, когда я спросил его, чья это песня и в самом ли деле она из «Бешеных псов».
Потом мы опять помолчали, и я уже не ожидал услышать от Макса что-нибудь еще, как вдруг он захихикал. Он достал новую пачку «Мальборо» из кармана рубашки и разорвал целлофан упаковки.
— В первый раз я ходил на этот фильм с Сильвией, — смеясь, сказал он. — Когда тот гость с открытой опасной бритвой начал свою пляску, ей стало страшно смотреть. Она крепко зажмурилась. Перед тем, как он отрезает ухо. Но ведь так ничего не увидишь. Зачастую выходит смешно — люди клянутся и божатся, будто видели то и это, а сами изо всех сил жмурились. В «Бешеных псах» показывают этого… как его… Мистера Блондина, который действительно занимается ухом, но все происходит за кадром. Показан только результат: он дует в отрезанное ухо и говорит: «Do you hear me?»[20] Но бедная Сил по сей день упорно твердит, что эта сцена у нее перед глазами, что он действительно отрезает это ухо опасной бритвой.
— Оп-ля! — сказал Ришард Х., на повышенной скорости переехав через «лежачего полицейского». Родители с детьми в колясках остановились, чтобы посмотреть вслед «мерседесу». Я увидел, что Макс тоже надевает солнечные очки, и обругал себя за то, что оставил свои дома. Когда Макс, не оглядываясь, протянул мне пачку сигарет, я не стал медлить ни секунды. Глубоко затянувшись, я оперся рукой о заднюю полку и стал постукивать пальцами в такт «Stuck in the Middle with You».[21]
При съезде к Велсенскому туннелю нас подрезали два парня в ярко-красном «фольксвагене-гольф», не дав «мерседесу» влиться в общий поток. Ришард Х. громко выругался; еще в туннеле он обогнал по правой полосе микроавтобус и синий «вольво»-универсал, а потом резким движением руля бросил машину на левую полосу. Сзади раздались возмущенные гудки. «Вольво» замигал фарами.
— Fuck off![22] — прорычал Ришард Х., сорвав с себя солнечные очки и с размаху швырнув их на заднее сиденье.
Еще не доехав до южного выхода из туннеля, мы сели на хвост маленькому красному «гольфу». Вместо того чтобы сбавить ход, Ришард Х. дал газу.
Раздался звук разбиваемого стекла и пластика. «Гольф» завилял; казалось, водитель потеряет управление, но он совершил опасный маневр и вернул машину на правую полосу, чтобы перед носом у грузовика с прицепом метнуться на съезд, ведущий к Амстердаму.
Ришард Х. крутанул руль, и мы под свист покрышек тоже помчались по съезду. Я схватил солнечные очки, готовые соскользнуть с заднего сиденья. Незадолго до красного сигнала светофора мы догнали красный «гольф». Ришард Х. рылся в бардачке; мы остановились рядом с «гольфом». Я увидел лицо до смерти напуганного водителя: тот отчаянно пытался пригнуться, когда Ришард Х. направил на него пистолет.
Я почувствовал, как где-то под животом зарождается нервный смех: такой же, какой возникает при спуске с американских горок.
— Здорово, а? — спросил Макс, услышав меня. — Нет, ты скажи?
Маленький «гольф» дал газу и рванул на красный свет. Слегка задев зеленый автобус местного сообщения, он на высокой скорости устремился в сторону Северного морского канала. Гневная складка, появившаяся было на лице Ришарда Х., исчезла.
— Вот лузеры! — ухмыльнулся он. — Это же невозможно!
Он вложил пистолет в раскрытую ладонь руки Макса, протянутой к нему. Потом дал полный газ.
Незадолго до съезда «Б» к Северному морскому каналу впереди снова показался маленький красный «гольф». «Here I am / Stuck in the middle with you», — пела группа «Воровское колесо». Ришард Х. барабанил пальцами по рулю. Я наклонился, чтобы передать ему солнечные очки, но Ришард покачал головой.
— Они вечно жмут мне за ушами, — сказал он. — Если тебе подходят, можешь взять.
Я надел его очки и посмотрелся в зеркало заднего вида. Я чувствовал, что нервный смех снова поднимается внутри меня, но на этот раз сумел сдержать его; мне захотелось курить, но я подумал, что зажечь сигарету на такой скорости будет непросто.
Маленький «гольф», непонятно зачем, свернул на гравийную дорожку, которая упиралась в площадку с сараями из гофрированного листа и автомобильным металлоломом; так или иначе, места было недостаточно даже для разворота. Ришард Х. поставил «мерседес» в нескольких метрах от «гольфа» и заглушил двигатель. Почти одновременно он и Макс открыли двери и ступили на гравий.
На мгновение я задумался, не выйти ли и мне тоже.
Но потом решил остаться в машине.
Когда я вошел в гостиную, Кристина первым делом посмотрела на мои кроссовки.
— Что ты делал? — спросила она.
Давид лежал на диване и смотрел Гран-при Монако.
— Как дела? — спросил я.
— Михаэль Шумахер на два круга опережает Хаккинена, — ответил Давид. — Верстаппен вышел из игры.
Я плюхнулся на диван рядом с ним и только тогда увидел пятна крови на своих кроссовках.
— И не только кроссовки, — сказала Кристина. — Голова. Ты смотрелся в зеркало?
— Как дела? — спросил я.
— Михаэль Шумахер на два круга опережает Хаккинена, — ответил Давид. — Верстаппен вышел из игры.
Я плюхнулся на диван рядом с ним и только тогда увидел пятна крови на своих кроссовках.
— И не только кроссовки, — сказала Кристина. — Голова. Ты смотрелся в зеркало?
Я ощупал лицо пальцами.
— А что не так с головой? — спросил я.
Кристина прищурилась и испытующе посмотрела мне в глаза. Я отвернулся и попытался как можно беспечнее притвориться, будто я слежу за движением красного «феррари» Михаэля Шумахера на гоночной трассе Монако.
— Не знаю… — сказала Кристина. — Ты красный от возбуждения… Как будто ты… Как будто ты…
Она не закончила. Я подумал о той статье в «Космополитен», о «бесконтрольных часах» при изменах. Столкновение чайки с крыльями ветряка было в тот момент, наверное, не лучшим сюжетом для рассказа.
— У меня шла кровь носом, — сказал я.
А потом, воодушевляя сам себя, рассказал, как «опель» отказал на парковочной площадке в Вейк-ан-Зее, но, к счастью, неожиданно подвернулись знакомые, которые отвезли меня домой. Кристина слушала молча. Когда я закончил, она встала и ушла на кухню.
— Ну и что ты будешь делать с машиной? — спросил Давид.
Я сделал глубокий вдох.
— Это же всегда была говенная машина, — ответил я. — Завтра я позвоню, чтобы ее отбуксировали, а потом посмотрим, можно ли где-нибудь раздобыть настоящую.
Произнося последние слова, я слегка ущипнул сына за руку.
Давид повернул голову и посмотрел мне в глаза, затем скользнул взглядом по моим заляпанным кровью кроссовкам.
— Если когда-нибудь тебе захочется выложить, где ты сегодня был на самом деле, ты знаешь, как меня найти.
Той ночью, лежа в постели, я долго вглядывался в темноту раскрытыми глазами. Цифровые часы телевизора в спальне показывали четверть четвертого.
В пятидесятый или пятьдесят первый раз я прокручивал пленку прошедшего дня обратно, вплоть до того момента, когда «мерседес», подскакивая на гравии, въезжал на площадку с сараями из гофрированного листа и автомобильным металлоломом. В моих воспоминаниях еще стояло «Stuck in the Middle with You», а кончилась музыка только после того, как Ришард Х. повернул ключ зажигания. Как бы там ни было, когда Макс и Ришард медленно шли к маленькому красному «гольфу», никакой музыки не звучало — иначе я, сидя на заднем сиденье, ни за что не разобрал бы слов, которые Макс сказал водителю маленького «гольфа». В темноте, с раскрытыми глазами, я, казалось, видел это перед собой еще отчетливее, чем при ярком свете, в тот залитый солнцем день.
Ришард Х., который стоял у пассажирской двери красной машины, свесив руки вдоль туловища.
И Макс, который, наклонившись, жестом показывал, что дверное стекло машины надо опустить.
В конце концов это и произошло. Потом я видел, как Макс выслушивает Ришарда, — слов на таком расстоянии я разобрать не мог. Но я видел, что Макс понимающе кивает, видел, как после этого он положил обе руки на край двери. И я слышал, что он говорит, хотя он делал это спокойным тоном, не повышая голоса.
Я зажмурился. В моих воспоминаниях между деревьями, стоящими вокруг площадки с сараями, пролетели вороны или какие-то другие птицы. А вдалеке, на Северном морском канале, трижды прогудел пароход.
«Конечно, я тоже считаю, что это неприятно. Но, по-моему, в первую очередь неприятно тебе, ведь ты не можешь ездить».
Потом я снова открыл глаза и досмотрел пленку до конца.
11
В следующие недели я бегал не только по воскресеньям, но и по субботам. Дошло до того, что я совершал по пять трехминутных пробежек с минутным перерывом на ходьбу между ними. В прокатной фирме на Средней дороге я взял фиолетовый «рено-твинго». Как фиолетовый цвет, так и сам «твинго» были совершенно немыслимы на новом этапе моей жизни, который, по моему убеждению, как раз начинался; но поскольку все это носило временный характер, почти до самого Вейк-ан-Зее с моего лица не сходила ухмылка.
У «твинго» был небольшой люк в крыше; надев новые солнечные очки, я громко подпевал песне «Stuck in the Middle with You». В машине не было CD-плеера, поэтому на следующий день после того, как Макс и Ришард подвезли меня домой с пляжа, я купил диск с саундтреком «Бешеных псов» и вечером, когда Кристина пошла на йогу, а у Давида был урок игры на барабане, переписал его на кассету. Я еще не совсем закончил, когда услышал, как поворачивается ключ во входной двери; я подумал, не прервать ли запись, но вовремя сообразил, что прерывание записи не согласуется с началом новой жизни.
Давид повалился на диван и, не разувшись, положил ноги на низенький журнальный столик — Кристина это запрещала, а я позволял. На некоторое время он замер; по его виду это не было заметно, но если бы люди могли навострять уши, то в этот момент он бы их навострил. Потом он взял пульт от телевизора.
— Я тут сидел и думал, что в нашей новой машине обязательно должен быть плеер на несколько дисков, — сказал я.
Я не был уверен, что он меня слышит. Возле его ног на журнальном столике лежали буклеты автодилеров, к которым я заходил в тот день: «Вольво», «Альфа-Ромео», «БМВ», «Ауди», «Мерседес», «Лендровер»… Буклеты «Ситроена» и «Фиата» я взял только для проформы — точнее, из желания создать у Кристины иллюзию, будто новое приобретение более или менее останется в рамках. В действительности я уже давно принял решение. Листание буклетов больше всего будет похоже на выборы или на «широкую общественную дискуссию», главная цель которой — создать у тех, кого непосредственно затрагивает та или иная проблема, иллюзию участия в обсуждении.
Сверху лежал каталог «джипа-чероки». На обложке был изображен черный «чероки» среди пустынного американского пейзажа — в золотисто-желтом свете, на краю пропасти. Этот пейзаж уже был смутно знаком мне, пусть даже наподобие всех американских пейзажей: одно большое дежавю, сумма всех других пейзажей шириной с киноэкран, хранящихся в коллективной памяти. Между тем я точно знал, что пропасть — та же, что и в фильме «Тельма и Луиза». Пропасть, в которую проваливаются Сьюзен Сарандон и Джина Дэвис, после того как Харви Кейтель и ФБР прижали их на этом богом забытом клочке красной пустыни у границы с Мексикой и им уже некуда деваться. Сначала Сьюзен Сарандон и Джина Дэвис отъезжают назад, чтобы потом дать полный газ, с бешено крутящимися колесами, подняв столб красной пыли, проехать последние метры до края пропасти и, наконец, свалиться в пропасть на глазах у растерянного Харви Кейтеля.
Днем я подсчитал, сколько придется платить в месяц за «чероки», если часть суммы выплатить сразу, а остальное — в рассрочку. Если увеличивать единовременно выплачиваемую сумму, ежемесячные выплаты становились меньше, и наоборот. Я искал более или менее разумный баланс. Баланс, при котором как сумма, выплачиваемая единовременно, так и ежемесячные выплаты не привлекали бы лишнего внимания.
— Я смотрел на машины, — сказал я. — Сегодня.
Давид играл с пультом. Я решил не давить на сына, если он мне не ответит.
— Ну и что? — сказал он.
Он отвел взгляд от телевизора и посмотрел мне в глаза.
— Пока не знаю, — сказал я. — Вот, принес кое-какие буклеты.
Я указал на стопку возле его ног.
— Пойду возьму пивка, — сказал я, выходя из комнаты. — Составишь компанию?
Давид уставился на меня.
— Пивка, — повторил он. — Почему бы и нет?
Когда я вернулся из кухни с двумя бутылками (без бокалов), он сидел, листая верхний буклет: тот самый, «джипа-чероки». Я опустился на диван рядом с ним.
— Вот этот, наверное, классный, — сказал он, разглядывая фотографию внутри буклета, на которой такой же черный «чероки» стоял в обледеневшем ручье. Позади на вылизанном голубом небе сверкали заснеженные горные вершины (Скалистые горы?). На следующей странице красный «чероки», снятый с высоты птичьего полета, полным ходом ехал по такой же красной пустыне. За машиной катилось облако пыли, исчезавшее из виду внизу, с правой стороны, между двумя доисторическими скалистыми утесами величиной с многоквартирные дома. По моим представлениям, пейзаж был тот же, что и на обложке, а где-то поблизости, должно быть, находилась пропасть из «Тельмы и Луизы».
— «Ощущение свободы сопровождает водителя джипа вплоть до самых отдаленных уголков земного шара», — вслух прочитал Давид подпись под фотографией.
Я быстро сделал большой глоток из своей бутылки.
— Ну да, — ухмыльнулся я, — должны же они были сделать подпись.
Давид закрыл буклет и взял со столика всю пачку. Он рассматривал только обложки.
— Ты еще не сделал ни глотка, — заметил я.
— Но это же не всерьез, правда? — спросил он.
Его руки остановились на буклете «Ситроена».